Татьяна Мудрая - Кот-Скиталец

– Так происходит потому, что мы живем рядом с краем вечной зимы, – объяснял Эрбис. – Нашу землю стерегут горы и вечные снега на их вершинах.

– Мне говорили, что эти горы видать и в Андрии.

– Андры могут пройти к ним своей степью и пустыней, так, как мы шли до их границы, но инсанов эти горы окружают. Для нас существует несколько особенных путей – проходы и перевалы, которые ведут вверх путем, уходящим в недра. Как по-твоему, куда ты попадешь, если попытаешься вернуться вспять по ущелью дневных звезд?

– Судя по твоим словам, не туда, откуда я пришла.

– Снова в пустыню, но андрскую, которая называется Хеброн и находится по другую сторону Шиле-Браззы.

– Вот почему андры боятся ваших завоеваний.

– Да, они не всегда догадываются, откуда мы можем появиться, чтобы разбить их, и не осмеливаются пойти за нами в погоню, если победят в стычке. Они знают, что сразу станут пленниками нашей страны.

– Как и я.

– По доброй твоей воле, – он положил руку ей на колено, потому что оба тогда сидели верхом по-мужски. Спокойно положил, без тени желания. – Вот тебе наш мир как загадка, Серна Лесов. Решишь – овладеешь. Решишь – выйдешь.

Многомерное пространство, которое милостиво снисходит к своим поселенцам, соглашаясь быть ручным и привычно трехмерным там, где друг разбивает стоянку, и вдруг веером открывает незваному пришельцу все свои радужные грани, ослепляя его. Так размышляла Серена.

– Нет, не только чужого – и нас эта земля то и дело бросает в неизведанное, – смеялся Эрбис над ее попытками осмыслить закон и свести его в нечто привычное и регулярное. – Она своенравна, как любая красавица. Ведь она красива, ты начала понимать это? Мы стремимся замечать ее пути, торить новые, но это удается, пока мы служим, а не господствуем. И пока любим. Привычное в любой миг может измениться, и не угадаешь, как; но в неопределенности завтрашнего дня и следующего шага, в зыбкости и мимолетности нашего существования есть радость. Первый шаг инсана в его мире – изумление.

– Каково это вам – жить внутри ожившей метафизики, – удивлялась Серена. – То-то ваши жены закрываются: наверное, чтобы иметь перед глазами нечто постоянное.

– Больше того закрываются они от солнца и от нескромных глаз, – отвечал ей Эрбис. – Тебе необязательно. Может быть, ты нам нужна именно для того, чтобы разглядеть как следует то, что следует увидеть. Кожа твоя светла и мягка, не как у наших мужчин; я достану тебе для нее душистую мазь. А от дерзости тебя уберегут мои сыновья, Ясир и Джемшид, оба они женатые и солидные мужчины.

И собою очень хороши, вспомнила Серена.

– Как бы они сами мною не соблазнились, о могучий Владетель Кота. У них в доме что, полный боекомплект?

– Ты слышала, что у инсана может быть четыре жены. Пока Джемшид взял себе одну девушку из моих рук и по моей указке, а Ясир – другую мою воспитанницу. Я выбрал их еще девочками и распорядился обучить всему нужному для того, чтобы они подарили мне хороших внуков.

– Хм. А любовь как же?

– Основа брака у нас, как и у андров, – согласие. Прочее придет – я знаю своих сыновей не хуже, чем себя. Мы так говорим: первую сверстницу муж принимает как знак почтения к родителям, вторую – как память о погибшем друге, чьей вдовой она была, третью – ради примирения с враждебным родом и его вождем, а вот четвертую, венец земных дел и завершение сует, – по любви, в которой никому не даешь отчета, кроме себя.

– Так ты меня, по вашей пословице, на третье место прочишь, – шутливо и чуть разочарованно сказала девушка.

– Никуда я тебя не прочу, уж поверь. Седая борода – усталые мысли, так у нас говорят. Я только объясняю. У нас, в мире, где не действуют никакие предсказания, и безо всякой войны пропадают люди, разлучаются семьи – а ведь ни вдов, ни сирот, ни стариков без угла и двора ты не встретишь. Мы одно целое перед лицом неизвестности.

«Чудесно. Так и мне самой тут грозит опасность запропаститься? – подумала Серена. – А, не страшней, чем было потерять себя в тех моих узлах и сетях.»

– И одна из ваших торных дорог повела тебя в Храм во время обряда, – спросила она вслух.

– Да, только это не простая дорога, за нее приходится платить. Впрочем, платить именно тем, что делает таких, как ты, непохожими на весь род аниму.

– Чем же?

– Тем, что внутри себя переступаешь через себя самое.

Сегодня любуюсь цветущей вишней.Только сегодня: завтра меня не будет.Этот миг – широко отверстые врата.

Следующей ночью Серене приснился сон о Храме. Снаружи это был тот, в котором должны были венчать их с Мартом, но внутри совершенно непохож. Она могла судить – жених показал ей его, хотя много позже, чем побывали там ее мать и Шушанк.

…Началось это так же, как сны в сплетениях времен. Учитель положил ей на руки хрустальный глобус наподобие большого круглого яйца. Только этот глобус был живой и спеленут туманами, струи атмосферы – так видели это астронавты – окутывали лицо планеты, а изнутри просвечивало зеленовато-голубое, некие нити, пряди, млечный свет, как будто не только облака под вихрем – сама твердь еще хорошенько не устоялась. И насквозь просвечивает ее раскаленное оранжевое, червонное золото недр.

– Александрит, как на перстне, – говорит девушка. – Учитель, Земля моей матери так же двуцветна, как и ее символ, и так же изменчива.

– Если бы ты повнимательнее смотрела в свою минералогию, – отвечает с нравоучительным юмором тот, кто никогда не имеет лица, одно белое сияние на месте его, – ты бы сравнила его с благородным опалом по имени жиразоль или лехос. Но в целом ты права. То, что сотворено, не имеет пока ни плотности, ни жесткости, это эфемерида, которой удел – отцвести, и тогда на смену ей придет иной мир, из нее же рожденный. Изменчива, как вода, и податливей глины ее сущность. Ина Татианна мечена этим знаком. Но ты мечена еще ранее своей матери.

Он кладет яйцо ей на руки и приказывает:

– Неси. Оно тоже будет нести тебя и притягивать к тому месту, где его истинное обитание.

Руки? Но рук у нее нет, как и тела, и имени; одни очи, которые все объемлют… Однако она слушается, и глаза ее послушно влекутся за живым опалом, а миры с их знанием текут прямо сквозь нее, неотличимые друг от друга.

«Живые миры старинной космогонии, – вспоминает она вслух, – эль-Аламейн. Живые и дышащие.»

– Учитель, а куда теперь?

– Спускайся.

И вот перед ней гигантская пещера, своды ее из дикого камня, пол неровен. Это Скала, из которой рожден дикий Купол прежних времен, еще заточенный в горе. Яйцо отделяется от ее сути, поднимается и повисает внутри: оно удерживает и смыкает в себе порождаемые миры, которые излучает. Это ключ-камень храмового свода.

Рядом с нею, невидимой, стало трое – и каждого из них она будто бы знает, но не знает. Первый – Владетель Эрбис, только лицо моложе. Нет, поправляет она себя, не моложе и не старее, просто в нем записано вечное, неиссякаемое, как в тот день, когда пел перед обеими хозяйками Леса. Вторым был темноволосый человек неопределенного возраста, бледнокожий, в голубой парусине и с мешком за плечами, заплетенный в множество тонких косиц. В руке он имел острый ножик, которым неторопливо и вдумчиво срезал с подошв слой присохшей грязи и клал в карман, чтобы не насорить на полу ничем чужеземным. Пол тут при ближайшем рассмотрении оказался мозаичный и хитроумно выложенный – объемные голографические картинки, как во дворце феи Бакбюк, поясняет чей-то лукавый голос, – только еще лучше. Цветочные гирлянды оплетали кроны секвой, непомерной величины стволы со страхом угадывались в глубине, падали в хрустальную бездну. В гнездах вместо птенцов лежали янтарные апельсины и алые гранаты. Заглядевшись, она еле подняла взгляд – третий Странник (само пришло это слово) был уж совсем неясен лицом, и черты его еще больше затуманивались, стоило ей взглянуть пристальней; а волосы мягкие, светлые, и всем был он похож на Учителя Снов, только стоило бы перевернуть восприятие.

– Кому-то из нас троих не миновать пройти в Первородное Яйцо, чтобы родиться в прошлом иного мира и там же умереть, иначе и сам он не выйдет, и не соединит тот мир с истинным, – говорит Учитель.

– И так притянуть блудную планету, звезду, Вселенную, пришить ее на суровую нитку, – продолжает Турист. – Что же, я лично согласен, иного пути ведь не находится.

– Вот только решим, кому идти, – почти перебивает его Учитель, – чтобы двоим другим было не обидно. Костями пораскинем?

– Отчего ж нет. Вот только между нами двоими, брат. Властитель из игры выпадает, больно азартная. Ибо женат и не по правилу Странника обременен всевозможными обещаниями, – смеется Белоликий.

– А вам какой смысл выбирать меж собой и вообще идти, – вступает в разговор Эрбис (или подобный ему). – Вы двойники и братья, так что по сути одно, как стоящий перед зеркалом и его в том самом зеркале отражение. И вы оба родились в том блудном мире.