Айн Рэнд - Или – или
Таггарт еще не решился на отставку; пока нет, думал он; он написал это прошение по причине, которую определил для себя как «на всякий случай». Прошение было для него формой защиты; он еще не подписал его – это была уже защита от защиты. Ненависть была направлена на непреодолимое чувство, что дольше тянуть он не сможет.
Он получил сообщение о катастрофе в восемь часов утра; к полудню он приехал в офис. Инстинкт, природу которого он знал, хотя изо всех сил старался не знать, подсказал ему, что он должен быть здесь.
Люди, бывшие его краплеными картами в той игре, которой он владел мастерски, затасовались. Клифтон Лоуси прикрылся диагнозом врача, который нашел у него сердечное недомогание, не позволявшее его беспокоить. Один из помощников Таггарта якобы уехал прошлым вечером в Бостон, а другого вызвали в неизвестную больницу к отцу, о котором раньше никто и слыхом не слыхивал. Дома у главного инженера никто не поднимал трубку. Никто не мог найти и вице-президента по связям с общественностью.
По пути в офис Таггарт видел большие черные заголовки газет. Проходя по коридорам здания «Таггарт трансконтинентал», он слышал голос диктора по радио, голос, который был бы уместнее в трущобной пивной: он вопил, требуя национализации железных дорог.
Шаги Таггарта звучали гулко, чтобы все знали – босс на месте, и достаточно торопливо, чтобы никто не останавливал его и не лез с вопросами. Он закрыл дверь кабинета, приказав секретарю никого не пускать, на телефонные звонки не отвечать и говорить всем, что мистер Таггарт занят.
Затем он сел за стол, оставшись наедине со своим страхом. Ему казалось, что его заперли в склепе и ему не выбраться. И в то же время ему казалось, будто он выставлен напоказ всему городу, и он надеялся, что никому не удастся взломать замок. Он должен быть здесь, в этом кабинете, сидеть тихо и ждать – ждать неизвестно чего, что снизойдет на него и подскажет дальнейшие действия. Он боялся и того, что за ним придут, и того, что никто не приходит и не говорит ему, что делать.
Телефонные звонки из других кабинетов звучали криками о помощи. Он со злобным торжеством смотрел на дверь, думая, что все эти голоса разбиваются о безобидную фигуру его секретаря, молодого человека, поднаторевшего в искусстве обходить острые углы, которое он практиковал с ловкостью человека, безнравственного от природы. Звонки, думал Таггарт, идут из Колорадо, из каждого пункта сети дорог Таггарта, из каждого кабинета в этом здании. Пока он не снимал трубку, ему ничто не угрожало. Все его чувства сконцентрировались в плотное, тяжелое, непрозрачное ядро, он подумал, что люди, управляющие сетью дорог «Таггарт трансконтинентал», не смогут их затронуть; эти люди – враги, которых надо победить хитростью. При мысли о членах совета директоров приступы страха обострились, но прошение об отставке было его личной пожарной лесенкой – а они пусть остаются в горящем доме. Больше всего пугали мысли о людях из Вашингтона. Если позвонят оттуда, придется отвечать; его ловкий секретарь знает, чьи голоса весомей распоряжений босса. Но из Вашингтона не звонили.
Страх спазмами пронзал все тело, во рту пересохло. Таггарт не знал, чего боится. Он знал, что это не угрозы диктора, услышанные по радио. То, что он пережил, услышав сообщение по радио, было больше похоже на привычный служебный страх, который появился, когда он только занял этот пост, с которым он сжился, как с хорошо сшитым костюмом или застольными речами. Но слова диктора внушали ему и вкрадчивую надежду, юркую и незаметную, как таракан. Если она обретет форму, то решит все проблемы, спасет его от рокового решения – от подписания прошения… Он больше не будет президентом «Таггарт трансконтинентал», но и никто им не будет… никто больше им не будет…
Он заглянул в свой стол, ни на чем не сосредоточиваясь. Он будто погружался в туман, стараясь, чтобы ничто в этом тумане не обрело четкости очертаний. Все существующее узнаваемо, но Таггарт отказывался узнавать окружающую его реальность, она словно не существовала для него.
Он не проверял фактов произошедшего в Колорадо, не старался выяснить его причин, не задумывался о последствиях. Он не думал. Плотный ком эмоций давил на него почти физически, заполнял его сознание, освобождая от необходимости думать. Ком состоял из ненависти – ненависть была его единственной реакцией, единственной реальностью; ненависть не имела цели, причины, начала и конца, она перерастала в вызов всей вселенной, оправдание, право, абсолют.
Телефонные звонки продолжались. Таггарт знал, что эти крики о помощи адресованы не ему, а некоей величине, внешний облик которой он похитил. И вот теперь звонки сдирали с него эту личину: звонки превращались в удары по голове. Объект его ненависти обрел форму – ее создавал звук звонков. Плотное ядро внутри взорвалось и заставило его действовать – бездумно, бессмысленно.
Выбежав из кабинета, он, избегая взглядов, быстро пересек залы отдела управления и вошел в приемную вице-президента по грузовым и пассажирским перевозкам. Дверь в кабинет была открыта, через окно за пустым столом виднелся кусочек неба. Затем Таггарт заметил в приемной служащих, а за стеклянной перегородкой – белокурую голову Эдди Виллерса. Он направился прямо к нему, распахнул стеклянную дверь и с порога крикнул:
– Где она?
Эдди Виллерс медленно поднялся с места и стоял, уставившись на Таггарта со странным любопытством, будто тот был еще одним непонятным явлением в ряду беспрецедентных событий, творившихся у него на глазах. Он молчал.
– Где она?
– Я не могу сказать.
– Слушай, ты, ублюдок, у меня нет времени церемониться! Если ты хочешь убедить меня, что не знаешь, где она, то я тебе не верю! Ты знаешь, и ты скажешь, или я заложу тебя Стабилизационному совету. Я скажу, что ты знаешь это, и попробуй доказать обратное!
В голосе Эдди проскользнула нотка удивления:
– Я никогда не утверждал, что не знаю, где она, Джим. Я знаю. Но тебе не скажу.
Крик Таггарта перешел в визг. Он понял, что просчитался.
– Ты понимаешь, что говоришь?
– Разумеется.
– Повтори при свидетелях. – Он обвел рукой комнату. Эдди слегка повысил голос и четко произнес:
– Я знаю, где она, но тебе не скажу.
– Ты признаешь, что покрываешь дезертира?
– Называй как хочешь.
– Но это преступление! Преступление против народа. Разве ты не знаешь?
– Знаю.
– Это противозаконно! -Да.
– Это вопрос национальной безопасности! Ты не имеешь права на личные секреты! Ты утаиваешь жизненно важные сведения! Я президент этой дороги! Я приказываю тебе сказать! Ты обязан подчиниться приказу! Это пахнет тюрьмой! Понял?
– Да.
– Ты скажешь?
– Нет.
Годы тренировки выработали у Таггарта привычку незаметно наблюдать за аудиторией. Он видел вокруг ничего не выражающие напряженные лица. Это не были лица союзников. Все они выражали отчаяние – кроме лица Эдди. Верный раб «Таггарт трансконтинентал» казался единственным человеком, которого трагедия не коснулась. Он смотрел на Таггарта безжизненным, но ясным взглядом – как школьник, которого заставляют заниматься предметом, который он не хочет изучать.
– Ты понимаешь, что ты предатель? – заорал Таггарт.
– И кого же я предал? – спокойно спросил Эдди.
– Народ! Укрывательство дезертира – государственная измена! Подрыв экономики государства! Твой долг – служить народу, это превыше всего! Так говорят все ответственные лица! Ты что, не знаешь? Не знаешь, что с тобой сделают?
– Разве ты не видишь, что мне на это наплевать?
– Э-э, нет! Я доложу в Стабилизационный совет. У меня есть свидетели, которые подтвердят, что слышали от тебя.
– Не беспокойся о свидетелях, Джим. Не подставляй их. Я изложу все, что сказал, в письменном виде, подпишу свои показания, и ты отнесешь их в Стабилизационный совет.
Таггарт взорвался, будто ему влепили пощечину:
– Кто ты такой, чтобы идти против правительства? Кто ты такой, ты, конторская крыса, чтобы обсуждать национальную политику и иметь собственное мнение? Думаешь, страну оно интересует, интересуют твои желания, твоя драгоценная совесть? Тебе не помешает урок, да и всем вам! Зажравшиеся, наглые клерки, возомнившие, что все это дерьмо насчет ваших прав – серьезно! Пора вбить вам в голову, что времена Нэта Таггарта кончились!
Эдди молчал. Все привстали, глядя друг на друга из-за столов. Лицо Таггарта исказил страх. Эдди был поразительно спокоен. Джеймс Таггарт твердо верил в существование Эдди Виллерса; Эдди Виллерс не верил в существование Джеймса Таггарта.
– Думаешь, народу есть дело до твоих или ее желаний? – орал Таггарт. – Она обязана вернуться! Обязана работать! Нам безразлично, хочет она этого или нет! Она нужна нам!
– Неужели, Джим?
Инстинкт самосохранения заставил Таггарта на шаг отступить, когда он услышал тон, которым Эдди произнес эти слова, – очень тихий спокойный тон. Но Эдди не двинулся с места. Он стоял за своим столом, и поза его напоминала о лучших традициях цивилизованных деловых учреждений.
