Айн Рэнд - Или – или
– Но оставить ее им, – простонала Дэгни, – бросить дорогу… Бросить «Таггарт трансконтинентал», когда она почти как живой человек…
– Была. Теперь нет. Оставь ее им. Им это не поможет. Брось ее. Она нам не нужна. Они не сумеют оживить ее. А мы сумеем. Мы проживем без нее. Они – нет.
– Но нас довели до того, что мы отреклись от наших принципов и капитулировали!
– Дэгни, мы те, кого эти враги духа человеческого называют материалистами, и мы единственные, кто знает, как мало значат материальные блага сами по себе, поскольку ценность и смысл им придаем мы. Мы можем себе позволить ненадолго отказаться от них, чтобы позднее создать что-то более ценное. Мы – душа того организма, телом которого являются железные дороги, медные рудники, металлургические заводы и нефтяные скважины; они работают день и ночь, как сердце, во имя священной цели поддержания человеческой жизни, но только до тех пор, пока они остаются нашим телом – выражением и результатом наших достижений. Без нас тело – труп, производящий лишь яд, яд разобщенности, превращающей людей в стаю охотников за падалью. Дэгни, научись понимать сущность своей силы, и ты поймешь парадоксальность ситуации, в которой оказалась. Ты не зависишь от материальных ценностей, они зависят от тебя – ты их создала, тебе принадлежит неповторимый механизм их создания. Где бы ты ни оказалась, ты сумеешь создавать. А эти бандиты, по их собственной теории, оказались в постоянной отчаянной нужде, в слепой зависимости от материи. Почему бы тебе не поймать их на слове? Им нужны фабрики, железные дороги, шахты, двигатели, создавать которые и управлять которыми они не умеют. Что они будут делать с железной дорогой без тебя? Кто сможет следить за ее работой, поддерживать ее жизнь?
Кто спасет ее в очередной раз? Может, твой брат Джеймс? А кто кормил его? Кто кормил бандитов? Кто производил для них оружие? Кто дал им средства, чтобы задавить тебя? Невероятный фарс – ничтожные безграмотные оборванцы властвуют над творениями гения! Кто сделал его возможным? Кто поддерживает твоих врагов, кто выковал твои цепи, кто уничтожил твои достижения?
Дэгни с застрявшим в горле криком рванулась вперед. Франциско вскочил на ноги, резко, как тугая пружина, выпрямился и продолжал с безжалостным торжеством:
– Ты начинаешь прозревать? Дэгни, оставь им остов железной дороги, все эти ржавые рельсы, гнилые шпалы, разломанные двигатели, но не оставляй им свой разум! Не оставляй им свой разум! Судьба мира зависит от твоего решения!
– Дамы и господа! – Панический голос диктора прервал звуки симфонии. – Мы прерываем передачу специальным выпуском новостей. Крупнейшая катастрофа в истории железных дорог произошла сегодня рано утром на магистрали «Таггарт трансконтинентал» в Уинстоне, штат Колорадо! Разрушен знаменитый тоннель Таггарта!
Дэгни закричала так, как, наверное, кричали люди в тот страшный момент в тоннеле. Этот крик звенел в ушах Франциско до конца передачи – они вместе бросились в дом, к приемнику, и стояли рядом, объятые ужасом. Она не отрывала глаз от приемника, а он – от нее.
– Подробности сообщил Люк Биал, помощник машиниста скоростного поезда компании «Таггарт трансконтинентал» – «Кометы». Он найден без сознания сегодня утром у западного портала тоннеля и, по-видимому, является единственным оставшимся в живых свидетелем катастрофы. Из-за грубейшего нарушения правил техники безопасности, причины которого устанавливаются, экспресс «Комета», шедший в Сан-Франциско, вошел в тоннель, влекомый паровозом. Тоннель Таггарта, длиной в восемь миль, прорублен сквозь хребет Скалистых гор и как инженерное сооружение считался далеко опередившим свое время. Он был построен внуком Натаниэля Таггарта в эпоху чистых, бездымных дизельэлектровозов. Вентиляционная система тоннеля не была предназначена для очистки воздуха от задымленности и пара, создаваемых паровозами. Это знали все служащие дороги, и послать состав в тоннель с паровозом означало обречь всех на смерть. «Комете», однако, был дан приказ проследовать через тоннель. По словам помощника машиниста Биала, последствия задымленности начали ощущаться, когда поезд углубился в тоннель примерно на три мили. Машинист Джозеф Скотт полностью открыл клапан пара в отчаянной попытке набрать скорость, но изношенный старый двигатель еле тянул тяжелый длинный состав на подъеме. Борясь с усиливавшейся задымленностью, машинист и помощник машиниста все же заставили изношенные паровые котлы выдавать сорок миль в час, но в это время один из пассажиров, начав задыхаться, поддался панике и рванул ручку стоп-крана. Резкий рывок при остановке разорвал воздушный шланг, и двигатель остановился. Из вагонов послышались крики, пассажиры начали разбивать окна. Машинист Скотт, тщетно пытавшийся запустить двигатель, потерял сознание, наглотавшись дыма. Помощник машиниста соскочил с паровоза и побежал. Он был уже недалеко от западного входа в тоннель, когда услышал взрыв, – последнее, что он запомнил. Остальные подробности мы узнали от служащих дороги на станции Уинстон. Оказалось, что следовавший в том же направлении специальный грузовой состав сухопутных сил, груженный большим количеством боеприпасов, не получил предупреждения о стоявшей на путях «Комете». Оба состава двигались с нарушением графика и нагоняли упущенное время. Армейскому эшелону была дана команда проследовать в тоннель, несмотря на предупреждающий сигнал, так как сигнальная система тоннеля вышла из строя. Как оказалось, несмотря на ограничение скорости из-за частых неполадок в вентиляционной системе тоннеля, неписаным правилом всех машинистов было давать в тоннеле полный ход. Как удалось установить, «Комета» остановилась в точке, где тоннель идет на подъем. Скорее всего, к этому времени все на «Комете» были мертвы. Вряд ли машинист армейского эшелона, проходившего подъем со скоростью восемьдесят миль в час, мог заметить заднее окно последнего вагона «Кометы», которое было ярко освещено, когда она отходила от Уинстона. Армейский эшелон врезался в «Комету». Сила взрыва выбила стекла на ферме в пяти милях от места катастрофы и вызвала обвал в горах. Спасатели все еще не могут пробиться ближе чем на три мили к месту взрыва. Вряд ли кто-либо остался в живых, и вряд ли тоннель Таггарта будет восстановлен.
Дэгни стояла не шелохнувшись и смотрела перед собой так, будто видела место катастрофы. Потом она резко повернулась за своей сумкой, как будто сейчас это была единственная важная вещь, схватила ее, бросилась к двери и выбежала из дома. Ее порывистые движения обрели бессознательную четкость лунатика.
– Дэгни, – крикнул Франциско, – не возвращайся!
Но его крик не достиг ее, как будто он звал ее с гор Колорадо.
Франциско бросился за ней, догнал, схватил за руки и закричал:
– Не возвращайся туда, Дэгни! Ради всего святого, не возвращайся!
Она смотрела на него, словно не узнавая. Обладая недюжинной физической силой, он без труда мог бы сломать ей руки. Но Дэгни с отчаянной силой человека, борющегося за жизнь, резко вырвалась, на мгновение выведя его из равновесия. Когда Франциско поднялся на ноги, она уже бежала вниз по дороге, бежала, как когда-то он бежал на вой сирены на заводе Реардэна, – бежала к своей машине.
***Прошение об отставке лежало на столе перед Джеймсом Таггартом, и он смотрел на него, парализованный ненавистью. Ему казалось, что его враг – этот клочок бумаги, не написанные на нем слова, а бумага и чернила, в которых материализовались эти слова. Он всегда считал мысли и слова неубедительными, но их материальное воплощение являло собой именно то, чего он всю жизнь стремился избегать – определенность, не подлежащую обжалованию.
Таггарт еще не решился на отставку; пока нет, думал он; он написал это прошение по причине, которую определил для себя как «на всякий случай». Прошение было для него формой защиты; он еще не подписал его – это была уже защита от защиты. Ненависть была направлена на непреодолимое чувство, что дольше тянуть он не сможет.
Он получил сообщение о катастрофе в восемь часов утра; к полудню он приехал в офис. Инстинкт, природу которого он знал, хотя изо всех сил старался не знать, подсказал ему, что он должен быть здесь.
Люди, бывшие его краплеными картами в той игре, которой он владел мастерски, затасовались. Клифтон Лоуси прикрылся диагнозом врача, который нашел у него сердечное недомогание, не позволявшее его беспокоить. Один из помощников Таггарта якобы уехал прошлым вечером в Бостон, а другого вызвали в неизвестную больницу к отцу, о котором раньше никто и слыхом не слыхивал. Дома у главного инженера никто не поднимал трубку. Никто не мог найти и вице-президента по связям с общественностью.
По пути в офис Таггарт видел большие черные заголовки газет. Проходя по коридорам здания «Таггарт трансконтинентал», он слышал голос диктора по радио, голос, который был бы уместнее в трущобной пивной: он вопил, требуя национализации железных дорог.
