Виксар - Мечта хранимая
— Да, у нас так не делают.
— Именно поэтому. Так что?
— Ну… я думаю о тебе.
— А конкретнее?
— Думал о том, что мне сегодня повезло с этой встречей. Ты мне очень интересен, а в том формате, в котором протекает наш разговор, я могу узнать о тебе очень многое. О твоём мире, о твоих чувствах.
— Хм…
— И ещё думал, нужно ли об этом спрашивать.
— А?
Монах не ответил — только стрельнул хитрым взглядом. Я задумался.
— Тебя всё это интересует, но ты можешь и не спросить?
— Могу, — кивнул он.
— Но разве это не противоречие?
— Не совсем.
— Ты не знаешь, насколько тебя это интересует? Не уверен, что хочешь это знать?
— Уверен, что хочу.
— Тогда противоречие.
— Ты опять оперируешь формальной логикой, — Монах улыбнулся. — Оставь её, здесь она ничем не поможет.
— Да, догадываюсь… Но всё равно не понимаю. Время общения у нас ограничено — я не знаю, что буду делать дальше и где окажусь. Так что стоит исходить из того, что это единственный наш разговор в ближайшем времени. Тебя что-то очень интересует, но… Принцип замещения же. Если ты не задашь вопросы, на ходе времени это никак не отразится. И мы его просто потеряем.
Одиночка смотрел на меня с загадочной улыбкой.
— Всё, сдаюсь, — я поднял руки, — говори.
Брови собеседника дёрнулись. Пару секунд он размышлял, затем уточнил:
— Что говорить?
— Всё, что хочешь. Я понятия не имею, о чём ты думаешь, могу только догадываться — и то, без особой надежды на правильность этих догадок. Поэтому даже не знаю, как правильно формулировать вопросы.
— А ты?
— Что я?
Монах весело прищурился.
— Если я подниму руки и повторю все твои слова — ты будешь говорить?
Я хлопнул себя ладонью по лбу — дошло. Не удержался:
— А прямо сказать об этом ты не мог? Обязательно надо было мне мозги выкручивать?
— Так ведь взаимопонимание, и всё такое, — Монах, уже не скрываясь, рассмеялся.
* * *Мы говорили долго, неимоверно долго. Несколько раз мне казалось, что больше информации принять физически не смогу — чуть-чуть, и голова лопнет. Но Монах снова и снова менял тему, возвращая от сложного к простому, а потом поднимая нагрузку на прежний уровень. Несколько минут отдыха, и начинался новый сеанс передачи данных. Знаний, предположений, чувств, эмоций…
Я, захлёбываясь от впечатлений, рассказывал о Правителях и их странах, заново переживая события последних четырёх месяцев и удивляясь, что их было всего четыре, хотя сколько успело произойти. Монах пытался «переводить» ситуации в близкие ему категории и рассуждал о поведении Одиночек в таких ситуациях, удивляясь, как много между нами общего и как плохо мы, несмотря на это, друг друга понимаем. Я вспоминал людей, понимание ролей которых было необходимо для понимания всей сути того или иного государства. Монах объяснял традиции, игравшие в среде Одиночек роль неписаных законов, и грани, пролегавшие между свободой одного и свободой другого.
Монах после всего услышанного задумался о прошлом. Я — о будущем. И этим мы так же поделились друг с другом.
Настолько органично влитый в окружающую его сейчас среду, Монах, в действительности, когда-то был другим. Жил в старом мире, видел его недостатки и достоинства, мыслил гораздо более простыми категориями и руководствовался гораздо более приземлёнными мотивами. Но единственное, что он сохранил с того времени, это память о паре лучших друзей. Как показал опыт, именно они и держали его там: в какой-то момент они под давлением обстоятельств вынуждены были прервать общение, а после так и не встретились, что достаточно сильно отразилось на хрупкой психике молодого парня. Замкнувшись в себе, он через каких-то несколько месяцев переместился сюда и получил таким образом долгожданную свободу — от всего, включая самого себя прежнего.
Первый период в новом мире традиционно для Одиночек характеризовался добровольным отшельничеством — но только первый, против моей случайной мысли в самом начале разговора. Придя в себя и освоив новые возможности, Монах начал устанавливать контакты и собирать сведения об окружающем, разбираться в тонкостях взаимоотношений Одиночек, потихоньку привыкая к нормам их жизни. Принятый в сообщество на равных, он за все эти годы так ни разу и не пожалел о крутом повороте судьбы, вынудившем его переселиться сюда…
Подтекст разговора дошёл до меня только когда мы добрались до обсуждения сокровенных камней — тех самых каменных кругляшков, которые я заприметил в храме Одиночества. Используемые единственно в храме, они, тем не менее, считались обязательным атрибутом каждого Одиночки, социализированного настолько, насколько это было возможно в их среде: уникальные знаки, нанесённые на поверхность, отражали то, что человек хотел сообщить о себе окружающим. И лишь поймав себя на мыслях о том, какие знаки стоило бы нанести на свой камень, я понял, что иду не туда.
Я не хотел становиться Одиночкой. Хоть эмоции и ощущения вчерашнего дня были надёжно погребены под тоннами новой информации, я знал, что не смогу ни перезагрузить свою картину мира, ни начать относиться к местным жителям так, как раньше, с почтительным уважением. Для меня они уже состоялись как люди, достаточно взрослые, чтобы связно думать, но недостаточно серьёзные, чтобы их нельзя было считать детьми. При всей моей признательности к Монаху за полученные от него знания, даже в его восприятии имелись определённые «точки опоры», которые не могли быть передвинуты ни при каких обстоятельствах. И такие точки имели здесь все — потому как иначе невозможно было жить по пятьдесят, сто, двести лет в отрыве от полноценного общества. Собственно, Монах оказался крупнейшим моим везением за весь процесс взаимодействия с Одиночками: его картина мира позволяла тянуться к новому, что, судя по его рассказам, да и по моим впечатлениям от увиденного, само по себе являлось редкой чертой. Нет, конечно, они все тянулись к знаниям, они хотели расширять свой кругозор… но — исключительно в рамках уже усвоенного и принятого. Это вообще было главным их критерием. Чудесные, прямо-таки идеальные люди — в строго определённых рамках.
Я не хотел становиться таким.
Но и что делать дальше, не знал. Мир поделился на две половинки, которые представляли собой разного рода крах. Один — сугубо моральный, потому как у Одиночек мне ничего как не грозило, так и не светило. Тихая мирная жизнь. Общение — по желанию, новости — по желанию. Вообще всё по желанию, главное, правила соблюдай. И ни в коем случае не думай о государстве, это первейшее правило.
Второй — сугубо физический. Всей душой я рвался на фронт: уничтожать врагов, мстить за нанесённые обиды — при этом будучи не в силах даже создать копию уже имеющегося меча, лежащего дома у Карса. Можно было успокаивать себя тем, что я не знал точного местоположения и точных характеристик металла, но смысл? Что это по сравнению с памятью о том, что делал раньше?
В перспективе же проблемы менялись. Вариант с базированием у Одиночек, хоть временным, хоть постоянным, насколько я мог прогнозировать свои действия, неизменно приводил к физической гибели. Либо не смогу сидеть на одном месте и сорвусь на восток, где довольно быстро погибну из-за недостатка самоконтроля. Либо останусь — и наложу на себя руки, не выдержав перехода к новой жизни, без Дворца, без друзей и без осознания самой сути Правителя.
Мрачный итог, но другой был не лучше. Если я каким-то чудом застану конец войны в строю и смогу затем вернуться домой, это будет новый мир. Пришедших инферналов перебьют, из северных лесов вновь уйдут войска всех стран. Северо-восточные горы наполнит тишина, на этот раз не мнимая: Гирст окажется снесён ответной волной, не думаю, что Ресду удастся оправдать своё участие на стороне общего врага. Останутся только Новая Римская империя, Братство и Республика. И я, хоть с государством, хоть без. Помогу добить врагов — и вынужден буду поддерживать отношения с оставшимися Правителями. С Альденом, по поводу которого меня неистово терзала совесть: хоть благодаря мне чужой альянс лишился одного инфернала, всё равно формально это я спровоцировал начало боевых действий. И с Кейрой, которая… которой я вообще не представляю, как смогу смотреть в глаза.
Что бы я ни выбрал, впереди мрачное, безнадёжное будущее. Конечно, имелась пара теоретических раскладов, когда всё могло выйти хорошо и все были бы счастливы, но от меня они никак не зависели…
«Ни о чём не беспокойся, — сказал мне, выслушав исповедь, Монах. — Сейчас всё решают недели и месяцы. Поэтому лучшее, что ты можешь сделать, это выделить пару дней и дать себе возможность отдохнуть. Сначала приведи в порядок себя, а потом уже придумаешь, что делать с окружающим миром».
Он-то как раз не беспокоился ни о чём. Он был уверен, что всё нормализуется и надо только дождаться этого.
