Алексей Грушевский - Игра в Тарот
— Его парализует? — спросил Руфос.
— Да.
— А он очнётся?
— Должен — после тяжёлой паузы ответила Зара. — Он изранен. Опьянён. Достаточно провисел на солнце. Увы, всё может быть…Наложение одного снадобья на другое может дать неожиданный эффект, а тут ещё бичевание, распятие… В любом случае, его надо снимать как можно быстрее, лучше сразу после принятия снадобья. Кто знает, в каком он состоянии, дело могут решить минуты.
— Мы сможем, это сделать, только когда придёт подкрепление. Не раньше.
— Понимаю — сокрушённо вздохнула Зара. — Поэтому надо подготовиться, чтобы, когда это произойдёт, не пропала бы и секунда. Тащить его в город не будет времени, надо подготовить убежище где-то здесь рядом.
— Я этим займусь — ответил Руфос с лёгким поклоном.
Руфос быстро удалился, вскочил на лошадь и галопом помчался в город, сопровождаемый подозрительными взглядами раввинов.
Зара присела, на поставленную слугой скамейку, с напряжением глядя на повешенного, в которого его непрерывно тянуло, и внутри которого он так не хотел снова оказаться.
Так как больше ничего нового не происходило, он опять вернулся в своё прежнее положение прямо над крестом, занявшись попытками подняться как можно выше.
Прошло уже достаточно времени, прежде чем произошли новые изменения вокруг крестов. Сначала примчался Руфос. Он тут же подошёл к Заре и, склонившись, стал что-то ей говорить. Она удовлетворённо кивала, не сводя взгляда с повешенного.
Потом ему стало всё трудней и трудней оставаться вне висящего внизу тела. Его неудержимо потянуло вниз. Несколько раз он падал в наполненную болью плоть, и каждый раз с всё большим трудом вырывался наружу. В одно из таких освобождений, когда он несколько мгновений сумел задержаться над увенчанной терновым венком головой, он мельком увидел, сопротивляясь тащащей его вниз силе, что Зара стоит прямо перед крестом, напряжённо глядя на повешенного.
Больше он ничего не видел, его заполнила боль, безжалостно сжигающая боль. Он слился с телом, наполненным страданием и единственным желанием, наполнившим его в этой безжалостной пытке, была мучительная, выворачивающая наизнанку, жажда, настолько безбрежная и ненасытная, что, казалось, она теперь и стали им. Сквозь пульсирующую муть, залившую глаза, он смутно видел, едва различая происходящее в раскалённом мареве внизу, как Зара смачивает в кувшине какую-то губку и передаёт её легионеру. Тот, нацепив её на копьё, ткнул ей ему прямо ему в губы. Он почувствовал какой-то резкий солоноватый запах, шибанувший, казалось, прямо в мозг и прохрипел из последних сил:
— Жажду!
После чего он инстинктивно впился в протянутую ему губку, жадно высасывая её, в тщётной надежде напиться. Вкус её был отвратителен. Но мало того, что пропитавшая губку жидкость не утоляла жажды, она, проникая в него, приводило к тому, что органы, соприкоснувшиеся с ней, мгновенно немели. Сначала нёбо, потом горло, а потом, по мере того, как бесчувствие разливалась по тело, и все остальные члены становились деревянными. Скоро он полностью одеревенел. Боли, как и собственно никаких других чувств уже не было. Но сознание, странное дело, осталось. Спорадически пульсируя, оно урывками фиксировало события внешнего мира. Так что он мог безучастно наблюдать за происходящим прямо пред ним, и очень слабо чувствовать прикосновения, как, наверное, так называемые, неживые предметы.
Глава 12. История одного обмана (Часть пятая)
Так он, бесчувственной деревяшкой, провисел довольно долго, когда в поле его зрения произошли изменения — сначала к площадке с повешенным подъехала повозка, запряженная ослом, а ещё через какое-то время подошёл римский отряд. Легионеры стали теснить возмущённых раввинов и их слуг прочь. Руфос что-то сказал центуриону. Тот, кивнув, дал знак, и легионеры остановились. Он подошёл к возмущённым раввинам, выслушал их, и указал на одного из них, самого высокого, которого пропустили сквозь цепь.
— Пора кончать — тихо скомандовал Руфос, и тот час по цепы же раздался громкий лай римских команд.
— Мне сообщили о Вашем деле. Он ещё живой? По уложению о наказаниях он должен висеть трое суток. Если он умер, то пусть висит. Незачем так рисковать, нарушая предписания устава, снимая уже мертвого. К тому же всё это происходит на глазах у раввинов, жалобы уже обеспечены — обратился к Заре, подошедшей вместе с Руфосом, центурион.
— Проверьте — отозвалась Зара.
— Проверить, жив ли он? Но как? — недоумённо спросил центурион. — На ощупь он деревянный.
— Сделайте разрез. Если пойдёт кровь — значит, он жив. Незаметно, еле-еле, но сердце должно биться. Вытечет совсем чуть-чуть, несколько капель крови и лимфы. У вас есть опытный солдат, знающий как нанести рану, чтобы пошла кровь, и она была бы не опасной? — Зара всё ещё не открывала своё лицо.
Центурион дал команду, и Еушу один из солдат ткнул в правый бок копьём. Он ощущал, как остриё что-то там ковыряло, но боли никакой не было.
Маленькую группку внизу охватило лихорадочное оживление. Руфос махнул рукой, и повозка направилась прямо к кресту. Иосиф быстро зашагал к возбудившемся раввинам, упорно пытающихся что-то разглядеть сквозь плотную цепь рослых легионеров. Пара солдат по приставленным лестницам полезли к нему наверх, распутывать верёвки на перекладине.
Когда его уже перекладывали на широкое и длинное тканевое полотно, лежащее на соломе, устилавшей дно повозки, он видел, как остальным двум узникам легионеры безжалостно ломают колени.
Через некоторое время, несколько солдат взявшись за края полотна на котором он лежал, внесли его в довольно просторный грот, посреди которого стоял огромный открытый каменный саркофаг. Прямо вместе с тканью его опустили в него, и он почувствовал, как он тонет в каком-то благоухающем масле. Он практически полностью погрузился в дурманящую липкую жидкость, так что снаружи оставалось только его лицо.
Перед ним появилась Зара, сейчас на неё не было скрывающей её красоту вуали, и она, в невероятной щедрости даря ему своё отточенное совершенство, склонилась прямо вплотную к нему, поднеся какой-то пузырёк. Прямо в ноздри полилась беловатая жидкость, и он стал погружаться в дурман. Он ещё боролся с неудержимо захватывающими его всполохами бреда, гасящими своими, взрывающими реальность, образами сознание, как увидел, как на него опускают полог.
Он ещё смутно видел, не то в бреду, не то в короткие моменты пробуждения, сквозь плотно, в неверном свете свечей, как несколько склонившихся над ним силуэтов льют на него что-то из амфор.
Скоро сил сопротивляться кошмару не осталось. Последние, зыбкие образы реальности погасли, и его словно захлестнула тёмная жидкость бесконечно меняющихся снов, в хаос которых он погрузился весь, без остатка. Он куда-то летел, сквозь рушащиеся от подземных толчков огромные своды, лавируя между падающих с небес скал, понимая, что ещё чуть-чуть и их нарастающий поток погребёт его под собой. То, вдруг, он оказывался в Храме, и видел как встревоженные учителя веры, шустрыми тараканами бегают по ходящими ходуном полам, и ему становилось безумно страшно от их путанных, всё ускоряющихся зигзаг. То он оказывался в покоях прокуратора, который с тоскою глядя куда-то на закат, говорил:
— Уже умер? Так скоро? Это не вызовет подозрений?
И высокий раввин отвечал:
— Я убедил их, что это произошло. Вот официальное прошение о разрешении его похоронить. Место уже подобрано…
— Хорошо, хорошо — рассеяно отвечал, зачарованный закатом, а скорей тем, что скрывалось в том направлении далеко-далеко, прокуратор. — Конечно, делайте, как считаете нужным. Только занесите в протокол, что я был удивлён его скорой смертью.
Последнюю фразу он говорил уже сидящему рядом секретарю.
И ему становилось грустно, так как он с ужасом осознавал, что это он умер, умер так скоро….
И он понимал, как он умер. Вернее он понимал, как он продолжает умирать. Он захлёбывался в липкой трясине. Он тонул, засасываемый в тёмную тину. На поверхности осталось только его лицо, вернее только кончик носа, а всё вокруг облепляло густая вязкая масса, казалось проникающая внутрь его, так что, находясь в ней, он всё больше истончался, постепенно растворяясь в этой залившей его липкой тьме.
Однако, когда казалось, что он уже превратился в наполнившую саркофаг бесформенную слизь, полог был сдёрнут, и обрушившийся сверху свет, медленно сочась в едва прозрачную муть, высветил его, вылепив из жидкой массы. Он, задыхаясь, в охватившей его радостной лихорадке, понимал, что с каждым новым лучом, упорно проникающим внутрь ванны, всё необратимей происходит его новое телесное сотворение. Наконец он полностью пришёл в себя, снова ощутив себя живым человеком. Он тяжко вздохнул, и попробовал встать. Предательское головокружение, было, повело в сторону, но несколько крепких рук подхватили его, и с громким хлюпом выдернули из липкой жижи. После чего несколько слуг растёрли его мягкими полотенцами, затем, посадили на каменную лавку, прислонив спиной к стене грота.
