Владимир Орлов - Шеврикука, или Любовь к привидению
– Во! Народ не унывает! – заявил Сергей Андреевич Подмолотов, Крейсер Грозный, доставив на Звездный бульвар своего японского друга и компаньона Такеути Накаяму. – А иначе как, Сан Саныч? Хорош, хорош лежит. Почти как мой змей Анаконда. А шкура этого дредноута вполне может пойти нам на рогатки.
– Да. Конечно. Народ не унывает, – поддержал Сергея Андреевича Такеути-сан. – Да. Анаконда! Пожалуйста. Я давно мечтаю познакомиться со змеем Анакондой.
– Не теперь! Змей сейчас занят! – спохватился Крейсер Грозный и срочно обрадовался стоявшему невдалеке Шеврикуке. – Ба! Игорь Константинович! И вы здесь прогуливаетесь!
– Недавно я видел, как вы прогуливались с букетом гвоздик. Вы так спешили, что меня и не заметили, – сказал Шеврикука.
Будто кто-то вынудил его произнести бестактное. Да еще и приврать при этом.
– Это я… – смутился Крейсер Грозный, что случалось с ним редко, и добавил шепотом: – Это я как раз нес змею. На деликатес… Любит, стервец… Хлебом не корми…
Шеврикука смог удержать себя от каких-либо вопросов. Он вспомнил, как спал змей Анаконда в теплице Ботанического сада, называемой здесь ласково «болотом», во влажных московских тропиках под листами виктории. Неужели змей проснулся? Но уж чего-чего, а цветов в Оранжерее хватало! (Могу подтвердить, был приглашен в нынешнем марте в Оранжерею на цветение азалий.) А вдруг Крейсер Грозный и впрямь нес гвоздики змею с трогательным намерением поддержать силы и дух сотрудника, но под маньчжурским орехом нечаянно наткнулся на Увеку Увечную? Опять почувствовал Шеврикука симпатию и жалость к Увеке и понял, что в среду непременно отправится в Ботанический сад. Но что, если в его содействиях барышня более не нуждается? Что, если она заменила его в своих затеях Сергеем Андреевичем Подмолотовым, Крейсером Грозным, принявшим дозу, и немалую, Стишиного приворотного зелья? Но и в этом случае, ощутил Шеврикука, он все равно пойдет к маньчжурскому ореху.
Экая негодяйка прелестная лесная дева Стиша!
Часа через два интерес к Пузырю обострился. Накануне уверенность в том, что Пузырь уворуют, была уверенностью одиночек. Теперь с их мнением соглашались многие. Кто уворует – неважно. Опытов хватало. Либо какой-нибудь ошалелый авантюрист, либо одна из преступных группировок, либо любители-уфологи, либо военно-промышленный комплекс. А вдруг и прилетит немецкий юноша на спортивном самолете с крючком, подцепит им наш Пузырь и уволочет его. Нет, требовалось охранение Пузыря, требовалось. Хотя можно ли теперь доверять охранникам? А уже сновали по Звездному и Ракетному нетерпеливые и проголодавшиеся. Шеврикука видел, в частности, знакомого ему по дому на Покровке и марафонскому забегу на Останкинскую башню молодого скалолаза с рюкзаком на спине и альпенштоком. В глазах у того был пожар. Отважный летун, и вовсе не из германской страны, а с Воробьевых гор ринулся на дельтаплане в парение с надеждой опуститься на Пузырь. Но уже при подлете его к Пузырю дельтаплан закрутило, сдунуло в выси и отнесло к городу Харовску Вологодской области, где он и утих на льняном поле. Из этого следовало, что шутить с Пузырем не стоит и, видимо, предположения инспектора Варнике справедливы. Однако после выдачи супов-концентратов и обретения воздушных надежд на раздел и раздачу Пузыря среди останкинских жителей все менее оставалось благоразумных и все более становилось безрассудных.
Идей и соображений рождалось множество. Уже определились сторонники тех или иных направлений, готовых создать кружки или сообщества с неотложной выработкой самостоятельных программ. Одни призывали к действиям с применением кулаков, локтей, трубных выкриков и ломов-ледоколов. Другие готовы были обратиться с упованиями к космическим стихиям. Иные, а среди них громко и деятельно, не стесняясь Шеврикуки, проявлял себя благонамеренный гражданин Радлугин, сочиняли петиции в префектуру, в мэрию, к президенту и в Европейский парламент с пожеланием хотя бы на этот раз соблюсти права человека. Присутствие Шеврикуки не смущало Радлугина, потому как сейчас он не сострадал государственным интересам, а, вынуждаемый природой и нравами эпохи, озаботился по поводу жизненно необходимых добыч. Но и государственные интересы, естественно, не были вымыты из него. На роликовых досках катили в Останкино, проезжая по ногам прохожих, гомонящие семиклассники. С четырех сторон явились к Пузырю кришнаиты с песнопениями и ритмическими танцами. Но сейчас же в разные стороны и удалились. Несомненно, прибывали к Пузырю и представители сексуальных меньшинств, но те вели себя тихо. Впрочем, Дударев позже утверждал, что почти не одарили вниманием Пузырь феминистки, им, видите ли, он, растянувшийся на бульварах, напоминал неприятную принадлежность особей вражеского пола.
Ощутимым было в ту пору возбужденно-нервное состояние останкинских жителей и их гостей. Все ждали немедленных решений и событий. И будто собирались стоять на бульварах и ночью.
Но их попросили разойтись. Тем более что охранение Пузыря и впрямь было усилено. И они разошлись. А Пузырь лежал неживой.
41
Утром во вторник к Шеврикуке явилась Тысла. Ее сопровождал Потомок Мульду.
Шеврикука из квартиры Бабякиных сквозь стены проходил в квартиру Уткиных. Во внутристенье Тысла и втиснулась. Шеврикука сразу посчитал, что Тысла, эта детективно-уважаемая Тыльная Сторона Ладони, – тварь, мерзкая и наглая. Впрочем, может быть, он и ошибался. Но глядеть на нее было ему неприятно. Ростом метра в полтора, гибкая, будто каучуковая, она имела пять верхних конечностей (или голов?), по ходу собеседования дергалась, то растопыривалась веером, то сжималась и становилась великаньей боксерской перчаткой, то кособочилась и взлетала вверх, норовя проломить стены или вытереть чьи-либо мокроты. Потомок Мульду выглядел ее телохранителем или преданным почитателем, родитель его в городе Ачинске Красноярского края, возможно, посчитал, что Мульду и все его вероятные потомки должны походить на свирепых индейцев, а потому сопроводитель Тыслы стоял в трех метрах от Шеврикуки красноликий, в кожаных штанах, с перьями в голове и с томагавком. Во внутристенье ему было тесно.
– Мы от Бордюра, – просипела Тысла. – Сегодня свидание. У лодочной станции. На пруду. Просьба – не повязывать черный бант. Исключительной важности просьба – не повязывать черный бархатный бант.
– Какой черный бархатный бант? – растерялся Шеврикука.
Но он был вынужден отвлечься от разговора. С девятого этажа до него донеслись неприятные звуки.
– Подождите, – строго сказал Шеврикука. – Я вернусь. Вызов по делу. Я сейчас на службе.
А ему и минут пятнадцать назад показалось, что в квартире Быкадоровых происходит нехорошее.
И верно. Старушка Быкадорова лежала связанная бандитами, надо полагать, с кляпом во рту. Два накачанных малых в масках на рожах изымали ценности Быкадоровых. На столе временно лежал автомат Калашникова.
– Извините. У меня мало времени, – Шеврикука пришел из кухни со сковородкой в руке. – Непорядок. Гости некормленые. Яичница. Четыре яйца. Но – глазунья. Нет нынче бекона.
Грабители повернулись, взглянули на Шеврикуку. Можно предположить, с удивлением. Один из них не спеша двинулся к автомату.
– На работе не закусываем и не пьем! – загоготал второй. – Да не бери ты ствол! Такого можно вырубить кулаком или ногой.
– Мне неважно, что вам положено на работе, а что нет, – сказал Шеврикука. – Мое дело обслужить гостей.
Гости, и гоготавший, и с автоматом, между тем приблизились к Шеврикуке. Но им пришлось рухнуть. Сковорода с кухни Быкадоровой была старомодная, чугунная, с рукояткой, а кисть Шеврикуки – ловкой, двумя ударами он вывел посетителей отведенных ему судьбой подъездов из сознательного состояния. Шеврикука знал, где лежат у Быкадоровых бельевые веревки, выбрал какие покрепче, спеленал гостей. Кабы оказался рядом Крейсер Грозный, он мог бы оценить умение Шеврикуки вязать и морские узлы. Старушку Быкадорову Шеврикука освободил от пут, уложил на диван, принялся возвращать к реальной действительности. Старушка застонала, открыла глаза, Шеврикука протянул ей таблетку валидола, чашку с водой и стал невидимым. Стянул маски посетителей, превратил их в кляпы. Бандитские рожи были ему незнакомы. По очереди он отволок грабителей в ванную, запер их. Набрал 02, взволнованным голосом старушки сообщил о происшествии. «Сейчас выедем, – пообещали ему. – Какой они наружности? Кавказской?» «Не знаю, – сказал Шеврикука. – Может, и кавказской. А может, и пригородной».
И он вернулся во внутристенье к Тысле и Потомку Мульду. Те стояли угрюмые. Но молчали.
– Была необходимость вмешаться. Мне бы не простили служебной оплошности, – сказал Шеврикука.
Верхние конечности (или все же головы?) Тыслы чуть-чуть наклонились. Будто кивнули. Мол, понимаем. Хотя это и не наше дело.
