Йохен Шимманг - Новый центр
Я кивнул.
— Мне тоже, — сказала она, — вот, решила не терять времени и попробовать решить одну проблемку, над которой мы все уже три дня бьемся.
— Ясно. А что за проблема?
— Смысла нет объяснять, для этого надо разбираться в наших делах. Это я не из высокомерия говорю, просто факт остается фактом. А как ваша книжная систематизация продвигается?
Ого, значит, она знает, кто я. Здесь, на нашей территории, далеко не все друг друга знают, и, поскольку я приехал относительно недавно, мне, как правило, приходится объяснять, чем я тут занимаюсь. Было заметно, что она без запинки и ошибок говорит по-немецки, но с отчетливым английским акцентом.
— С трудом, — ответил я ей. — По сути дела, каждое новое поступление порождает проблему и может потребовать нового принципа систематизации. Но ведь в конечном счете библиотека бесконечна.
Эту фразу я позаимствовал у Зандера, а он, мне кажется, у Борхеса.
— Кстати, меня зовут Ульрих Андерс, — сказал я.
— Я знаю. А меня Элинор Ригби[23].
Я обалдело уставился на нее, но она, казалось, привыкла к такой реакции и пояснила:
— Да нет, меня действительно зовут именно так. В конце концов, ну совершенно нормальное имя, или вы так не считаете? And you won’t believe it[24], я ведь действительно родом из Ливерпуля. Ну, я пошла, у меня как раз одна идея появилась. Мы мило пообщались. Постарайся хоть немножко поспать!
Я попытался. Я поставил у себя в квартире новую кровать, в ней спалось лучше, чем на старом матрасе, который лежал на полу, когда я сюда въехал. И еще попросил дать мне стол побольше, в остальном же все оставил без изменений, как было. Ванной я пользовался активно, проводя в ней целые вечера, а вот на кухню заглядывал только чтобы сварить кофе, потому что обедал и ужинал в одном из двух ресторанов у нас на территории.
Один ресторан назывался «Помидор», он был всего в пятидесяти шагах от библиотеки на противоположной стороне улицы, владел рестораном швейцарец. Теперь я вспомнил, что пару раз в обеденное время уже видел там эту молодую женщину, Элинор Ригби, с которой только что разговаривал. Другой ресторан находился в дальнем конце территории, в последней руине, которая была оборудована и отстроена внутри гораздо лучше, чем снаружи. В этом огромном двухэтажном комплексе размещалось раньше главное управление государственной полиции. Первой после падения хунты здесь появилась пекарня, можно сказать, небольшой хлебозавод, следом возникли разные ремесленные мастерские, которых первоначально, конечно, привлекли сюда заказы, поступавшие с территории. Кроме того, их появление здесь объяснялось недостатком помещений в полуразрушенной столице, потому и пришли сюда плотники, кровельщики, стеклодувы, каменщики, разного рода мастера по строительной части, а еще — часовщик, устроивший маленькую мастерскую на втором этаже. Ресторан, расположившийся, разумеется, внизу, открылся здесь совсем недавно, за несколько недель до моего приезда. Он носил звучное название «le plaisir du texte»[25], сиявшее элегантными неоновыми строчными буквами над входной дверью, но, вопреки ожиданиям, кухней заведовал вовсе не повар-француз с тремя мишленовскими звездами и высокими интеллектуальными запросами, а немец-самоучка, который при хунте сидел в тюрьме здесь, на территории, практически через стенку с камерой пыток, и был освобожден в суматохе последних дней режима.
Обо всем этом я знал от Зандера. Я тогда всего две недели как приехал и пытался найти вне стен библиотеки милые сердцу места и собственный ритм жизни. Времени у меня на это оставалось совсем немного, потому что в библиотеке мы в те первые недели работали как одержимые. При этом и я сам поначалу, конечно, допустил ту же детскую ошибку, что и Зандер: бросался жадно читать все те книги, которые мне предстояло обрабатывать, пока Зандер не прекратил это безобразие. С раннего утра мы сидели замурованные в этих книжных стенах; даже обед иногда заказывали прямо сюда, чтобы не прерывать работу. Но когда потом, ранним вечером, я шел мимо домов и руин, видел там и сям за светящимися окнами людей, приникнувших к компьютерам, склонившихся над документами, наблюдал, как они говорят по телефону или что-то обсуждают, собравшись группами по нескольку человек, я вдруг ощущал себя членом избранного круга, некоего авангарда, неважно куда стремящегося, у меня появлялось чувство, что, участвуя в создании библиотеки, я принимаю участие в создании чего-то неизмеримо большего — в прорыве, хотя не могу сказать, куда мы прорываемся.
Впрочем, порой мне становилось не по себе при мысли, что мы со своей библиотекой находимся практически в бывшем средоточии зла, ведь это был дом Генерала. Но его вилла на всей территории была единственным домом, который фактически не пострадал, а немногие следы от пуль в стенах давно уже залатали. В первый же день Зандер заявил мне тоном, не терпящим возражений, что библиотека вне всяких сомнений должна размещаться в самом красивом здании из всех, потому что именно библиотека есть сердце и память мира.
— Раньше, кстати, на всей этой территории не было ни одной библиотеки, — сказал он. — Книги в этом доме вряд ли водились, ведь Генерал ничего не читал. В тех двух высотках, которые они взорвали, находился каталог документов и электронных носителей информации, но книг не было. В завалах среди руин, во всяком случае, не найдено ни единого их следа.
Документ 3
Регистрация в Торговом реестре Б (согласно Постановлению от 10.10.2025)
Фирма Alice in Wonderland
Местоположение офиса Берлин
Предмет предпринимательской деятельности Программирование в сфере информационных технологий
Генеральный директор Джон Теннант, бизнесмен, Берлин
Правовая форма предприятия Открытое торговое товарищество согласно закону от 14.11.2025
Уставный капитал 120 000 новых евро
Компаньоны Джон Теннант, бизнесмен; Андреас Ринк, инженер-информатик; Томас Бюркле, дилер по компьютерным системам; Элинор Ригби, системный архитектор; все — из Берлина.
Дата регистрации 03.03.2026
5
Один состоятельный образованный человек из южного района города предложил нам свою библиотеку — примерно десять тысяч томов. Цену он не назвал, зато попросил нас приехать к нему, чтобы осмотреть книги и оценить их. Он сразу дал понять, что не собирается запрашивать настоящую цену, зная, что мы столько заплатить не сможем. Какие-то деньги он хотел бы получить, но надо еще посмотреть, короче, он откровенно намекнул, что речь идет практически о дарении.
— Благодетель какой-то, — проговорил я, когда Зандер поведал мне эту историю. — С чего это он книги отдает?
— Нарушитель, а не благодетель, — ответил Зандер. — Поэтому и отдает. Готов спорить на что угодно, он хочет как можно скорее покинуть страну, пока они не успели привлечь его к ответу. В такой ситуации вывозить десять тысяч томов ему не с руки.
Я ничего не понял, и Зандеру пришлось объяснять.
— Ты не забывай, что я, в отличие от тебя, все время оставался в столице, — начал он, — и хотя я старался держаться в стороне и носа не высовывал, но все же очень многое видел.
Поначалу я хотел было спросить его, не состоял ли он в какой-нибудь группе сопротивления. Зандер был не из тех, кто трубит о своих подвигах налево и направо. Но все-таки спрашивать не стал, чтобы не вынуждать его делать признания, к которым он не был расположен, и вместо этого выслушал историю человека, библиотеку которого нам предстояло принять.
Этот самый Оливер Кольберг, 1964 года рождения, то есть шестидесяти пяти лет от роду, до путча считался одним из самых выдающихся немецких правоведов-государственников и специалистов по конституционному праву. Наверное, было уже поздновато, когда Берлинский университет имени Гумбольдта решился пригласить его к себе; до того Кольберг преподавал в Гейдельберге. Как эксперт по конституционным вопросам он был незаменим, в особенности если государству требовалось еще на два-три оборота завинтить гайки в отношении правительства и ограничения свобод граждан. Но прежде всего Кольберг заметно выделялся своим стилем. Согласно единодушному мнению в те годы его немецкий был самым лучшим, самым метким немецким языком, круг его читателей состоял далеко не только из юристов, он был популярен как писатель. Тоненькие брошюрки о положении дел в суде читались как романы, а если тематика их выходила за границы собственно правовые, тиражи достигали масштабов, которые для юридических книг были совершенно немыслимы. В одном из отзывов на его эссе говорилось, что никто не может избежать того «жуткого состояния тревоги», в которое погружается всякий читающий фразы Кольберга, и только один-единственный критик распознал за «формулами, при всей своей отточенности сияющими каким-то таинственным светом, неистовое властное желание загнать весь мир и все находящиеся в нем вещи в прокрустово ложе языкового порядка и одновременно удерживать их в невесомости, заставляя танцевать».
