Кентавр - Элджернон Генри Блэквуд
– Чтобы вырваться наружу! Познать свободу более широкого сознания! – воскликнул Теренс.
– То, что у человека моих взглядов вообще возникли такие мысли, показывало, как далеко зашел процесс, хотя я его не осознавал, – продолжал доктор, вновь не обратив никакого внимания на то, что его перебили. – Однако тогда я еще этого не понимал. Я очнулся от потрясения, когда, пожелав выйти из наплывавшего состояния, не смог.
– Поэтому вы сбежали, – без обиняков сказал ирландец, не особенно стараясь скрыть презрение.
– Мы выписали его. Но прежде произошло еще нечто, о чем я собирался рассказать, если вы, конечно, еще склонны слушать.
– Я не устал, если вы это имели в виду. Могу слушать хоть всю ночь.
Он снова поднялся с места размяться, и Шталь тут же вскочил. Они встали рядом у парапета. Немец стоял без шляпы, ветер от движения парохода отдувал его бороду назад. Теплый ветерок нес ароматы берега и моря. Ласково тронув их лица, он пролетел над крестьянами, спящими на нижней палубе. Мачты и такелаж мерно вздымались на фоне звездного неба.
– Прежде я был лишь наполовину захвачен, – продолжал доктор, стоя почти вплотную к ирландцу, – и нашел затруднительным высвободиться из-под его влияния. Прочие приметы также подтверждали, что во мне шла подспудно значительная перемена. Они поступали отовсюду; вначале почти незаметные, они постепенно заползли во все щелки, заполнили провалы и трещинки, укрепили сочленения и создали вокруг меня иллюзию, в плен которой я попал. О них нелегко рассказывать. Лишь для вас, после пережитого сходного опыта в горах, могут они быть понятны. Вы также преодолели сходное искушение и выдержали ту же бурю. – Он схватил О’Мэлли за руку и, подержав немного, отпустил. – Вы избегли безумия, подобно мне, и поймете мои слова, если я скажу, что ощущение потери личностного самосознания было столь опасно, столь соблазнительно сильно. Ощущение расширения было столь восхитительно, что ему было сложно противостоять. Мною овладело то ощущение экзальтации, языческой радости, известное людям в ранней юности, но вместе с юностью преходящее. В присутствии души того человека, столь мощной в своей простоте, я словно прикасался к источникам самой жизни. И пил из них. Они же наводнили мой разум грезами, которые неотступно вселяли в меня мысли о восторге, лежащем вне пределов тела. Я переносился в Природу. И чувствовал, что какая-то часть меня, только что пробудившаяся, тянулась к нему под дождем и в блеске солнца, далеко в сладостное и усыпанное звездами небо, словно дерево, переросшее густой подлесок, что мешал нижней части его ощущать свет и свободу.
– Да, здорово задело вас, доктор, – пробормотал О’Мэлли. – Боги прошли совсем рядом.
– Как же сильно ненавидел я тьму, державшую мое тело в заключении, и жаждал распылиться в Природе, разлететься с ветром и росой и сиять вместе со звездами, вместе с солнцем! Выход, о котором я упомянул чуть выше, начал казаться верным и необходимым. Хотя я и стремился скрыть эту одержимость даже от самого себя, пытался сопротивляться.
– Вы еще упоминали, что возникли иные признаки, – сказал ирландец, когда его собеседник остановился перевести дух. Поведанное доктором было ему известно по собственному опыту. Его уже утомили экивоки, с помощью которых доктор пытался подвести его к признанию всего пережитого безумием.
Поверхностное знание всегда опасно, теперь вполне ясно было, отчего нерешительность человека рассудочного склада привела его к ошибочному шагу. – Значит, и другие испытывали сходное воздействие?
– Вы сможете завтра прочитать об этом в подробном отчете, который я составил тогда же. Он слишком длинен, чтобы полностью передать сейчас. Но кое-что смогу рассказать. Было несколько попыток побега из клиники, возникшее у многих желание вырваться; пациенты стремились подойти как можно ближе к комнате, где он содержался; у них отмечалась тоска по открытому пространству и садам; несколько человек надолго впали в транс; пациенты также слышали рев проносящегося ветра и топот копыт; у некоторых возникли вспышки буйства, у иных – молчаливый экстаз. Можно усмотреть параллель с массовыми устремлениями, охватывающими порой религиозные общины в монастырях. Только тут не было ни проповедника, ни красноречивого лидера, способного увлечь за собой и вызвать истерическое состояние, – никого, кроме этого безмолвного средоточия энергии, мягкого и располагающего к себе, словно дитя, что неспособен был связать и двух слов и распространявший мощное свое влияние бессознательно, преимущественно во сне.
За небольшим исключением, всё происходило ночью, а достигало максимальной силы, как мне позже сообщали, когда я засыпал в его комнате возле его спящего тела. Происходила масса всего любопытного, в чем вы сможете убедиться, когда прочитаете отчет. Скажем, рассказы моих ассистентов или те, что передавали испуганные медсестра и санитар, а также привратник, который даже заикался, когда говорил о странных визитерах, звонивших в дверь еще до рассвета и пытавшихся протиснуться внутрь, говоря, что они – посланники, что их вызывали, что они должны пройти, – крупные, странные фигуры в развевающихся одеждах, которых привратник называл с некоторым юмором «циркачами или созданиями из волшебных сказок», исчезавшие столь же неожиданно, как и появлялись. Даже если допустить тут некоторую долю выдумки и преувеличения, россказни эти были слишком странными, доложу я вам, а в совокупности с усилением галлюцинаций у большинства пациентов, участившимися случаями попыток самоубийства, с которыми персонал уже не справлялся, сделали выбор для меня совершенно ясным: я должен был руководствоваться своим врачебным долгом.
– А каково было самое сильное воздействие на вас самих? – спокойно переспросил ирландец.
Шталь устало вздохнул и отвечал с усилившейся печалью в голосе:
– Я уже вкратце рассказывал, могу лишь повторить, хотя повторение не усилит воздействия. Бесполезность большинства целей, что ставят люди перед собой сегодня, – то, что вы
