Андрей Рубанов - Боги богов

Стол твердел, наливался цветом. Директор молчал, слушал.

Хватит, подумал Марат. Может, как-нибудь потом. Лет через десять. Когда Морт наберет хоть пятую часть того багажа, который отягощает мою душу. Пусть хоть что-нибудь узнает о боли, злобе и зависти. Тогда, если Кровь Космоса сподобит, братья встретятся, и младший скажет старшему, что тот слишком самонадеян и слишком влюблен в свой гений.

Пилоту мало любить корабль. Пилоту следует уважать его, как себя.

Брату пора перестать расхаживать в роли блестящего, всеми обожаемого маэстро. Весь мир уже давно понял, что обожаемый маэстро невероятно блестящ, — и только сам маэстро не хочет отвыкать от обожания и перестать блестеть.

— И в чем же его проблема? — спросил Директор.

— В том, что его брат — федеральный преступник категории «альфа».

Оперативник явно понял, что Марат хотел сказать что-то другое, однако он пришел за точной информацией, судьба Морта не беспокоила этого небольшого, слепленного из жил и мускулов человека, который, говоря о рабстве, сужал глаза и поджимал губы, словно сам когда-то переболел этим недугом, но излечился.

— Сейчас, — младенческое лицо Директора стало скучным, — я уйду. За тобой будет наблюдать мой сотрудник… Киборг. Надеюсь, это не сильно заденет твою гордость?

— Нет, — сказал Марат.

— Он очень внимательный мужик. Он проследит за направлением твоего взгляда и частотой дыхания. Если он поймет, что ты опять договариваешься с кораблем, он немедленно парализует тебя. Понял?

— Да. Только отберите у него одеколон.

Директор не принял шутку. Встал, посмотрел сверху вниз.

— Если Центр решит допустить тебя к зачистке, я не буду возражать.

Марат подумал, что сидеть, закинув ногу на ногу и выставив грязные пальцы ног на обозрение объективов, не слишком вежливо, но потом вспомнил, что он уже не человек, а всего лишь очаг инфекции, не стал менять позу.

Директор немного ссутулился и добавил:

— Но если поступит приказ о ликвидации — я его сам исполню.

Муугу скалил зубы, словно собирался спеть неприличную песенку. Марат подумал, что благополучная жизнь изменила генерала и внутренне, и внешне. Нет, он не стал высокомерен, или груб, или небрежен в речах, не заплел волосы в косы и не научился вставлять в ноздрю веточку фаюго, но почти всё время улыбался, даже когда приносил плохие новости; и это было не добродушие — Муугу никогда не был добрым и не отличался особой душевностью, — он был весел, поскольку, приходя в Город, видел вокруг себя только распад.

Чтобы выплюнуть комок жевательной коры, маленький убийца деликатно отошел в сторону от костра, потом сел у самого огня, вытер ладонью коричневые губы, наклонился к самому уху Марата и прошептал:

— Он ушел. Опять.

Марат не удивился, кивнул.

Кроме них, никого не было возле маленькой хижины, стоявшей у самого края прибрежной песчаной полосы, и шум прибоя вполне исключал всякую возможность подслушивания, но генерал продолжал говорить очень тихо, сопровождая сказанное игрой выгоревших бровей и ухмылками, то юмористическими, то презрительными:

— Мы почти взяли его. Однажды мы даже видели дым его костра. Потом упали туманы, двое моих солдат умерли от лихорадки… И мы остановились. Ты сам так велел… Ты сам приказал: если не догоним до начала сезона туманов, надо возвращаться…

— Ты всё сделал правильно.

Муугу кивнул, он всегда делал вид, что похвала его не трогает.

— Мы найдем его, — весело произнес он. — Мы знаем, как искать. Он режет горцев. Мы каждый день находили мертвого горца. Все убиты одним и тем же мечом. Мы шли по следу из трупов, он сам облегчал нам погоню…

— Не ошибись, — сказал Марат. — Это может быть уловка. Хитрость. Ложный след, понимаешь? Он умнее нас.

— Был, — ответил генерал. — Сейчас уже нет. Если бы он был умнее нас, тогда не мы гнались бы за ним, а он — за нами… Мы найдем его. Он идет на юг, в пустыню. Он не боится пчеловолков.

— Боится, — возразил Марат. — Но твоих воинов он боится больше.

Муугу оскалился.

Он гордился своими воинами.

Все солдаты карательной команды были сыновьями женщин, убитых Отцом. Их не надо было подгонять. Если бы не приказ прекратить погоню в первый день сезона туманов, они шли бы за целью до самой пустыни и дальше. Они желали мести. Каждый оспаривал у других право первым намотать на локоть кишки Великого Отца. Их не пугали ни ледяные ветры, ни туманная лихорадка, ни узкие ущелья с отвесными стенами, поросшими травой хцт, откуда в лунные ночи бесшумно взлетали снежные филины, умеющие сталкивать жертву в пропасть внезапным хриплым криком и яростным блеском красных глаз, ни даже горцы, в последние месяцы регулярно нападавшие на хорошо охраняемые торговые караваны.

В который раз Марат с тоской подумал, что горцы — его главная неудача.

Семь тысяч рабов были освобождены сразу, в первые же сутки после того, как Владыка Города объявил себя исполнителем воли Матери Матерей и лично возглавил операцию по принуждению к свободе. Каждому рабу разрешили взять из дома хозяина столько пищи, сколько он может унести в обеих ладонях и в зубах. Северяне ушли сразу, общей группой, не оглядываясь. Местных — добровольно продавших себя — выдворяли насильно. Когда бывшие хозяева пинками гнали невольников из загонов, многие отчаянно сопротивлялись.

Но хуже всего, да и позорнее, если называть вещи своими именами, получилось с горцами. Орда в три с лишним тысячи косматых троглодитов, плохо приспособленных к осмысленной деятельности, оккупировала южное предместье, начались кражи, потасовки, ночами слышались невыносимые голодные завывания множества глоток (судя по переливам, демонстративные). Днем горожане боялись выпустить на улицы детей. Когда бывшие невольники окончательно оскотинились и стали жрать друг друга, Марату пришлось сформировать — опять же, только из добровольцев — особую команду и отогнать стадо волосатых бесов на голый песок, за несколько миль от городской черты. В конце концов родовая память взяла свое, и почти все горцы, кроме самых больных и старых, вернулись в естественную среду обитания. Но вести образ жизни предков уже не захотели. Большая часть постепенно употребила в пищу собственных собратьев, а самые умные и озлобленные организовались в банды и стали совершать набеги на западную окраину Города и ближние деревни. Ущелья стали смертельно опасны, торговля с равниной зачахла.

Однако была и польза. В горы перестали ходить не только бродяги, но и рудознатцы. После того, как двое самых опытных добытчиков медного сырья пропали без вести, экспедиции за самородками прекратились, Марат объявил кузнецам, что теперь для них нет работы, и закрыл цеха.

Сейчас он хлопнул генерала по предплечью и велел:

— Иди.

Муугу тут же встал.

— Послезавтра, — добавил Марат, — пойдешь в горы, на Большую тропу. Надо встретить караван. А завтра отдыхай.

Генерал сунул пальцы в наплечный кошель, вытащил новый кусок жевательной коры. Блеснул зубами.

— Я не устал.

— Тогда, — сказал Марат, — вот еще кое-что… Выбери двоих, самых спокойных и умных. Пусть идут на юг, из деревни в деревню. Пусть ищут девушку из рода тлиу. Ей должно быть шесть или семь лет…

— Тлиу — мертвый род, — сказал Муугу, снова улыбаясь, поскольку он, в отличие от людей тлиу, был жив. — Собиратели розовых медуз погибли. Всех убили пчеловолки.

— Не всех. Одна девочка выжила. Найди ее. Это будет легко, — дочери тлиу умеют нырять очень глубоко… Ты понял меня?

Генерал улыбнулся и сказал:

— Холо.

Иногда, если маленький убийца хотел дать понять, что любит Марата, он переходил на язык равнины и говорил «холо», что означало такую степень понимания, какая возможна только между близкими родственниками. Или если ему казалось, что Владыка, еще год назад обитавший на вершине Пирамиды, а ныне коротающий ночи в уединенном вигваме на северной окраине Города, отягощен печалью, генерал говорил ему «ыыцз». И не было случая, чтобы Марат, услышав равнинное словцо, не вспомнил старые добрые времена и не улыбнулся.

Он потратил год, чтобы привести жизнь маленьких дикарей к их старому знаменателю, к состоянию ыыцз. Но пока он слышал возглас радости только от двоих старых товарищей: от генерала Муугу, возглавлявшего бригаду поиска, и от Цъяба, караванного старшины и по совместительству начальника медной бригады.

Год назад бывший Владыка создал четыре бригады. Первую — карательную — возглавил Муугу. Медной бригадой сначала верховодил Хохотун, пока не умер от холеры. Строительной бригадой, самой многочисленной и плохо организованной, управлял бывший Митрополит, он всегда был мрачен, его подчиненные открыто занимались мародерством и ежедневно устраивали драки, но зато и сделали больше всех. Последнюю — специальную — бригаду возглавлял сам Марат.