Михаил Сергеев - «The Coliseum» (Колизей). Часть 1
Вдруг, где-то вдалеке, в полукилометре от него к небу взметнулись облака пыли, земля дрогнула и начала опускаться, оставляя небольшой круг, на котором и стоял «потерянный во времени». Замерев, он старался не поддаться оптическому обману, сохранить равновесие, в чем не было нужды: кусочек «суши», сберегая «нетронутость», спокойно опускался следом, туда, куда рухнули барханы и пески, посыпались шляпы и цилиндры, всё, что разделяло с ним оцепенение прежде. Сквозь оседающую пыль мужчина увидел сначала выпирающие обрывы, которые, продолжая осыпаться, успокаивались. Вздымаясь всё выше и выше, они будто цеплялись за оставленную землю, не желая разделить с ним тени и глубины недр.
Андрей поднял голову и с удивлением заметил, как обрывы стали обретать знакомые очертания: вдоль гигантского полукруга рисовался карниз, подпирая который обнажились колонны с каменными скамьями меж ними. Вот уже новый карниз, под гранитной балюстрадой первого, сужая круг и придвигаясь к Андрею, выступал из пыли и потоков песка, гаснущих по мере обнажения следующего. Третий, седьмой… балюстрады «всплывали» совсем близко, наконец, последняя замерла вровень с ним, оставляя арену и нетронутый круг. Мужчина поднял голову и, боясь пошевелиться, медленно осмотрел амфитеатр. «Колодец» впечатлял.
Прошла минута.
– Эй! – попытался крикнуть он и не узнал собственный голос. – Э-э-э-й! Где я?!
Вдруг кольца трибун пришли в движение. Вращаясь каждое в своем направлении с разной скоростью и осыпая крошку, они создавали глухой грохочущий фон, будто устрашая человека, не желая его слушать.
«Молчу!!!» – понял мужчина.
Движение прекратилось, но шум, утихая, перешел в звук, напоминавший дыхание. Тяжело и сипло неведомый хозяин, недовольный и потревоженный, собирался отомстить. Такая мысль повергла Андрея в ступор. Но времени подумать ему не дали.
– Кто ты?! – прогрохотало сверху.
Эхо разлилось и, сойдясь в центре, больно ударило по ушам.
– Человек, – тихо выдавил стоявший и развел руками.
Верхний ярус дрогнул. Казалось, кто-то усмехнулся.
Всё вновь затихло. «Колодец» соображал. Только тут Андрей обратил внимание, что в панораме застывшего изваяния что-то шевелилось: нижний ярус, как и остальные, был полон цилиндров и шляп, которые раскатились по рядам, успокоились и заняли свои места. Но одна, с широкими полями, оставаясь на краю балюстрады напротив, раскачивалась изо всех сил, старалась упасть, будто желала сбежать, покинуть сородичей. Наконец это ей удалось. Сорвавшись, она упала на арену и подкатилась к ногам мужчины. Андрей хотел было поднять ее, но тут знакомый низкий баритон расколол тишину:
– Принес?!
Стоявший растерянно огляделся, и тут же, вспомнив о чем-то, опустил руку в карман. Тот был пуст.
– Я нес дагерротип! – громко сказал он и с надеждой оглядел трибуны. Всё молчало.
Прошло несколько секунд.
– Я хотел найти… – начал он, но «колодец» прервал:
– Что оставишь мне?!
Мужчина опустил голову и пробормотал: – Теперь, нечего… – И услышал приговор:
– Испытать и не умереть… попробуй! Стерпи сначала на земле!!! Не всё и сразу!
Рокот голоса утих, арена дрогнула, просела и… обвалилась вокруг Андрея, обнажая подвалы и помещения внизу. Оттуда, будто из «преисподней», сквозь тучи пыли раздались рыки и рев, а сверху, тут же, обрушился гром аплодисментов. Едва устояв, мужчина попытался поднять голову, чтобы посмотреть, но не успел: круг неба потемнел, рев и вой ветра слились, песок посыпался на него, он зажмурился, что-то ударило по рукам, и всё стихло.
Казни назначались на после полудня. Андрей стоял на эспланаде, которая, расширяясь от полукружия колоннады за спиной, исчезала под ногами гудящей толпы. Майдан, ожидая жертвы, стонал от нетерпенья. Огромная площадь с сидящим на некотором возвышении человеком под красным балдахином ревела в неистовстве:
– Распять его! Распять! – группа людей, завернутых в светлые одежды похожие на балахоны, отличающие их от остальной толпы, странно ритмичными выкриками заглушала отдаваемые тучным преторианцем команды. Крики становились все громче и громче.
Чуть в стороне от балдахина, на площадке, окруженной цепью людей с короткими мечами, которые теснили разбушевавшихся, стоял человек с опущенной головой. Кусок ткани, скорее набедренная повязка, да клочки материи, свисающие с правого плеча – вот и все, что было на нем. Рядом вытянулись двое стражников.
Андрей перевел взгляд на толпу и увидел, как те, в одеждах, окружив одного из своих, проталкивались к ним.
– Смерть! Смерть самозванцу!
«Боже! Да ведь это древняя Иудея!» – мелькнуло в голове.
Вскинутые руки вдруг напомнили ему о чем-то уже виденном. «Конечно! Все походило на то, что случилось год назад. Он помнил чужой сон из книги: тогда, на опушке леса, у костра в белых балахонах стояли шесть человек. Каждый из них одной рукой держал бубен, ритмично ударяя по нему. Эти удары, отдаваясь в кронах деревьев, становились все громче и громче. Перерастая в непрерывный гул, они заполняли весь распадок, который уходил от костра на запад. Там, в глубине распадка, вдоль ручья, убегающего по низине от грохота бубнов, словно обезумев от притягательной силы магического звука, раздирая о ветки в кровь лицо и ладони, изо всех сил карабкались в гору три человека. Андрей, Безухов и Болконский. Как и сегодня проталкивались к балдахину эти несколько человек. Один тогда упал замертво.
«Сколько же будет сегодня?» – мелькнула мысль.
Он, только он тогда, как и сейчас, должен был вернуть их к тому склону, не дать добраться до страшной опушки.
Разбросать, погасить пылающие страсти костра, разорвать лгущие бубны, разогнать по темным прибежищам обманчивые балахоны, что стоят на каждом повороте, в каждый день жизни людей, обещающих им все, лишь бы свернули они. И начали выбирать их путь, снимать о них фильмы, навязывать их свободы, подписывать с ними договоры. Уже зная себе цену на занятом месте зловещего мира знамен и лозунгов. Калеча и убивая тех, кто идет прямо, не слушая, не поддаваясь, просто желающих жить, любить и откликаться.
Но сейчас Андрей был на площади и видел, как пробиравшиеся к возвышению достигли цели. Один смело шагнул к человеку под балдахином, протягивая ему книгу. Тот с недоумением повертел её в руках.
– К чему мне она?
– Наместник Грат! – громко начал тот. – Я, первосвященник иудейский, назначенный тобою же, послушное орудие в руках своего тестя, уготовляя смерть нам… – человек вдруг замер как вкопанный от произнесенных слов, но тут же, придя в себя и странно оглянувшись на удивленные взгляды, неуверенно закончил: – Принес тебе книгу будущего…
Грат, зная тягу к недосказанности служителей храма, в дикой провинции, куда занесла его судьба, вздохнул, продолжая вопросительно и с любопытством смотреть на первосвященника. Тот, уже взял себя в руки и уверенно продолжил:
– В ней ты можешь увидеть конец дня сегодняшнего. Конец… – конец твой и мой… – человек с ужасом зажал рот ладонью и огляделся уже по сторонам. Всё вокруг оставалось по-прежнему. Никто, казалось, не слышал оговорки. – Свой единственно верный и правильный поступок, – уже не так громко, как минутой раньше, добавил он. – Что обязан совершить.
Римлянин нетерпеливо поправил тунику. Он, старый воин, соратник великого Квинтилия Вара, так не привыкший к подобной витиеватости разговоров, имел совершенно другие планы на вечер. Стоявший, уловив смысл движения, заговорил быстрее:
– Что б так и случилось, как написано. И тогда о тебе помнить будут тысячи лет. А имя не сравнится с именами самых великих кесарей. Не сотрется в людской памяти до скончания времен!
Валерий Грат, наместник и проконсул, чуть усмехнулся:
– И что же написано в твоей книге, старик?
– Распять! Как того требует народ.
– Почему я должен верить сказанному тобой? И потом, здесь не весь народ.
– Потому что в ней открыто, о чем думал ты семь лет назад, думал, но так и не совершил. Эта книга правды! Пора исправить ошибку! Никто, кроме тебя не знает мыслей твоих. А она, – первосвященник указал на книгу, – знает! Позволь же, прочесть и доказать это, – человек в балахоне протянул руку за книгой.
– Мудрёно, – произнёс римлянин. И подавая книгу, оглядел притихшую толпу. – Что ж, попробуй.
Первосвященник перевернул несколько страниц.
– Слушай же! «Холодное утро выдалось солнечным. Оно было абсолютным отражением того утра, двадцать шестого года от рождества Христова, когда Валерий Грат, выйдя на помпезную в греческом стиле террасу своей резиденции, увидел восход солнца. Когда не погасшая ещё звезда сказала ему, что пора на покой. Новое назначение было лишь предлогом отозвать его из захудалой провинции империи. Грат это понимал. Решение сената было ожидаемым. И все же, до последнего дня он надеялся на лучшее. Но сейчас, глядя как первые лучи меняют цвет окрестных холмов, касаясь пустынных каменистых долин, минуту назад казавшихся безжизненными, и наполняют их светом, наместник вдруг почувствовал что-то особенное в этих мгновениях. И дело было не только в неузнаваемо цветущей, оживающей на глазах природе, а в необычности изменений в то утро пространства, которое всегда оставалось одинаковым в предрассветные часы. Лучи не просто освещали долины, а разливались по ним живыми потоками. Ещё вчера, он сожалел об отъезде. И потому чудное, необъяснимое, не испытанное прежде чувство, не просто удивляло своим загадочным появлением, но и само сожаление, так мучившее его последние дни, и странно ушедшее куда-то, добавляло этой радости легкую эйфорию. И вдруг он понял: разбуженная природа принесла ему своим прохладным ветерком, удивительную весть о том, что он, Валерий Грат, только что получил награду невиданную от начала мира».
