Надломленные. Хроники пикирующей Цивилизации - Кирилл Ляпунов
– Отчего же?
– Потому что в основном это были послания сомнительным женщинам.
– Любовная лирика?
– Типа того. Но поскольку моей главной любовью и всегда была наркота, то в том, что касается остальных чувств, я оказался не силен.
– Давно это поняли?
– Буквально у вас на глазах.
– Это прогресс!
– Попрошу без сарказма, док.
– И в мыслях не имел. Я всегда говорил и не устану повторять, что понимание собственной проблемы – 50 процентов успеха в дальнейшем деле борьбы с нею.
– Это как раз понятно.
– А что не ясно?
– Почему после почти двух лет напряженной работы над собой я снова вернулся на первый уровень.
– Это как раз просто: «Пес возвращается на свою блевотину, а омывшаяся свинья идет валяться в грязи»[5].
– Жестко вы.
– Это не я. Так говорит один мой знакомый батюшка. И он прав. Людям порой бывает очень сложно избавиться от въевшихся привычек. Даже если от них уже тошнит и хочется выть на луну. Порой бывает достаточно малюсенького триггера, и человек уходит на новый виток. Никто не исключение.
– Меня это, к сожалению, не оправдывает. Тем более после всего того, что было проделано.
– Безусловно, Григорий. Но и впадать в депрессию не стоит. Хотя бы потому, что вы явно не намерены продолжать. Иначе бы ко мне не пришли. Я же прав?
– На все сто. Мне так стыдно, док. Кажется, даже внутренние органы в смущении! Я пропустил поход в театр с детьми. Мама меня потеряла. Это какой-то кошмар! Что делать будем?
– Ну, уж точно прямо так не оставим. Для начала постараемся понять, что именно является для вас триггером.
– Чего уж тут непонятного. Друзья, атмосфера.
– Не без этого. Но, как вы сами говорили, они сами пытаются завязать. А значит, должны были сопротивляться. Хотя бы для вида. Поэтому мы сейчас с вами постараемся вернуться в прошлое, вновь пережить вашу роковую встречу и узнаем точно, почему несколько взрослых, умудренных опытом людей повели себя как толпа несмышленых подростков. Должна была быть какая-то последняя капля.
– Сто пудов.
– Главное, что вы должны знать: то, что произошло, вовсе не конец света; вы обязательно справитесь с ситуацией и будете еще сильнее, чем были раньше. А что касается отношений с близкими, я помогу, если хотите. Давайте я позвоню вашей маме и расскажу ситуацию без подробностей.
– Она меня убьет.
– Григорий, вам пятьдесят лет. Если она не сделала этого раньше, то и сейчас наверняка оставит в живых. В любом случае не переживайте. Эту коммуникацию я беру на себя.
– Спасибо, док. Что бы я без вас делал?
– Это моя работа. Расслабляйтесь уже. Сейчас начнем погружение.
Кузнецов начал, наверное, миллионный за свою рабочую карьеру сеанс гипноза – любимую, обласканную процедуру. Для него она была как игра на музыкальном инструменте. И, как всякий виртуоз, психолог получал истинное наслаждение от практики. Ему нравилось, как раскрывалось подсознание клиентов. И если бы он был монстром, то обязательно получил бы от обладания этим знанием свои дивиденды. Но он был чудовищно и непрактично добр. Он был в бо́льшем смысле доктор, чем сам бы мог подумать.
Вечером Аркадий привычным маршрутом возвращался домой. На Большом Каменном мосту его авто попало в характерную для этого места пробку. Сотни машин уныло тащились к перекрестку между Полянкой и Якиманкой. В них сидели уставшие от длинного рабочего дня горожане. Психолог тоже устал, но это было приятное чувство вымотанности, смешанное с удовлетворением. Он чувствовал, что день прошел продуктивно. За исключением последней встречи. С одной стороны, Кузнецову было искренне жаль Григория. По-человечески он понимал, что некоторые пороки бывают слишком тяжелыми, настолько деформирующими сознание, что сопротивляться им практически невозможно. С другой стороны, как профессионал, он понимал, что в падении клиента есть и толика его, психолога, вины. Потому что за полгода работы он не смог обнаружить все грани деформации, поразившие бонвивана. Видимо, что-то упустил. Мысль об этом жгла Кузнецова, пока он тащился по бульварам, перегруженной набережной и началу моста.
Но добравшись до середины, психолог посмотрел на Кремль, и вид древней крепости в миллионный раз заставил его выкинуть из головы зудящие пораженческие мысли. Не то чтобы он был фанатом древнерусского зодчества (ему больше нравились западноевропейские аналоги), способным все забыть при виде памятника архитектуры. Просто каждый раз, когда он смотрел на Кремль, еще с детства, Аркадий впадал в легкий транс. Его завораживали мощные зубцы на стенах и гордый профиль башен до уровня шатров. А вот зеленые надстройки с красными звездами совсем не нравились. Поэтому он мысленно убирал их в своем воображении, оставляя лишь брутальные очертания средневековой крепости. Кстати, вполне западноевропейской. Что, впрочем, не удивительно, учитывая, кто был архитектором.
А после Аркадию было приятно думать о том, как бы развивалась отечественная история, если бы царевне Софье и Федору Алексеевичу не пришло в голову надстроить башни. Была бы она похожа на судьбу своего близнеца – замка Сфорца в Милане? А вместе с ней и судьба остальной России?
Он мысленно менял образ города вокруг Кремля. Представлял себе совсем другие набережные и реку, сносил шатры над башнями, а заодно высотку на Котельнической, храм Василия Блаженного, гостиницу «Балчуг» и выстраивал совсем другие пейзажи. Каждый раз разные. Так он релаксировал.
И в этот раз, остановившись на мосту напротив Водовзводной башни, Аркадий привычно запустил свою мысленную игру. Благо, пробка была такой плотной, что играть ему предстояло как минимум минут пятнадцать-двадцать. И Кузнецов развернулся по полной программе. Вначале он вообще полностью снес все постройки, и на месте Кремля зашумел сосновый бор, река избавилась от гранитной шубы, в небе закружились соколы, а по рыхлому февральскому снегу поскакали зайцы-беляки. Зимнюю пастораль сменила стройка: размер леса уменьшился, на холме вырос частокол, заполненный деревянными теремами с резными наличниками и коньками на крышах, а на берегу появились мостки и проруби, в которых бабы в козлиных шубах полоскали белье, а чистое складывали в грубо сплетенные корзины. После деревянного города наступила очередь белокаменного: лес полностью исчез, стены стали белее и выше, за ними засверкали золотые главки церквей, у ворот встала стража, а набережная покрылась причалами и пузатыми ладьями. Потом картинки побежали одна за другой: Кремль из красного кирпича и деревянные купеческие домики в Замоскворечье уступили место неожиданному барокко, на смену им пришли классические здания, чем-то напоминающие пражский Музыкальный дом, потом к ним добавились шедевры модерна а-ля Гауди, выросли небоскребы, способные создать конкуренцию Empire State Building и Burj Khalifa, а после все это великолепие померкло. Вместо блестящего современного города образовались
