Татьяна Мудрая - Кот-Скиталец

То ли он льстил и вешал лапшу мне на уши, то ли говорил чистую правду.

– У нас в Лесу об этом как-то не задумываются. Мунки и кабаны пыл вне большой семьи выпускают, а семьи кхондов вообще маленькие, ссор затевать не с кем.

– Почему вы сразу о ссорах?

– Сработал рутенский стереотип. Там теща и свекровь суть фольклорные персонажи, чья главная цель в жизни – мутить воду. Помогают в хозяйстве, если не везут его на себе, но требуют за свои добродетели слишком большой платы. Подчинения.

– Мы с вами думаем сходно. Подчинения и лояльности к сюзерену. Да?

– Если авторитет старшего заслужен, то младший тем более должен уметь сказать свое слово и вопреки этому авторитету, – кивнула я.

Я вполне понимала, куда клонит непокорный Мартин, он вечно туда клонил, однако не кривить же мне душой во имя пользы инсанскому (а хотя бы и кхондскому) делу!

– Кстати, – почему-то добавил он, – у инсанов жена не приносит в дом вообще никакого приданого.

На нашем приватном языке это означало, что ходу в империю нэсин мне не будет, хоть тещей, хоть нетещей. Я слегка рассердилась:

– Едва только вы с Сереной окончательно согласитесь относительно брака, я вас покину, и не дожидаясь того самого полугодового срока. Мои интересы, собственно, лежат в другом месте, а здесь я провожу время в безделье и неге.

Мало-помалу я уразумела, что мои дети справляются с каверзными ситуациями вполне разумно и самостоятельно. Провокации маловероятны, покушения на девичью честь сомнительны. То, что Мартину требуется от Серены, – либо всецело уложилось в рамки большой политики, либо настолько неопределенно, что вообще к человеку не относится, ни сексуально, ни эмоционально, ни еще как. Сей царственный скальд хочет сделать из нее музу своих боевых вис, амулет в рукояти Отца Мечей, которого получил от мунков-болотников, камешек между андрским и инсанским жерновами. И не то что он так не любит нэсин, просто ему срочно понадобилось утвердиться: ведь если Мартина так прорывает в беседах со мной, то можно представить, как он давит на Серену.

Ну, то ее часть, а у меня моя доля. Благодаря Шушанку и Бэсику, Ризвану, Фиолетте и – в очень немалой степени – Эрмине вокруг Замка сплетаются сети мунков-хаа, каурангов и фриссов, изредка – гонимых манкаттов. Мы действуем через малозначащие поручения, взаимообразные интимные услуги, прогулки по окрестностям, пустопорожние разговоры с философическим зерном и прочее блаженное дуракаваляние, которое как нельзя лучше раскрывает характер и возбуждает симпатии. В Рутении меня обучили, что труд сделал из обезьяны человека (кстати, покажите-ка мне эту обезьяну!), а следовательно, именно в труде куется общность. Чепуха полная: если труд и не стирает аниму в порошок, то, во всяком случае, заставляет показать себя с лицевой стороны. А это всегда напряг, соревнование, парад сильных характеров – словом, нечто неестественное.

В разгар и отчасти на склоне моих хлопот по вербовке агентуры случилось главное для меня событие.

Шушанк поймал меня в одной из секций библиотечной кишки. Я, в конечном счете, более книжный человек, чем Серена, и поэтому мне доставляет радость хотя бы на картинки посмотреть и за переплет подержаться. Правда, я приноровилась разбирать не только надписи под миниатюрами, но и заметки на полях дорогих пергаментов – а иные заметки бывают поинтереснее самого текста.

– Госпожа, – сказал он нарочито мимоходом, будто незначащую вещь, – если вы по-прежнему хотите смотреть Собор, то мой Бэс-Эмманюэль это сделает.

Он так и сказал – не Храм, а Собор, Джам. Упор не на святость, а на место сборки, как сказал бы, наверное, Дон Хуан. Самого Бэсика при нем не было, это также свидетельствовало в пользу того, что затевается нечто нешуточное.

– Я всегда хочу того же, что и вы, мой милый дипломат, вы же знаете. Вы ведь моя первая любовь на андрской почве. Но ведь там какие-то жуткие тайны и страсти-мордасти…

– Нет-нет, это всё мой Бэс преувеличил по своему суеверию. Мы с вами среди других паломников пройдем, в массе и подавно никакой опасности не предвидится. Тем более на время посещений немтыри уходят.

Говоря это, он состроил такую невинно честную морду, что мне стало яснее ясного: Бэс сейчас устраивает экскурсию по моему вкусу и как раз наоборот сказанному.

Мир – это развернутая метафора: мистики недаром зовут его зримой иконой, украшенным собором, макрокосмом. Каждое слагаемое, каждый знак, символ и архетип этой метафоры, будь то нравственная норма, ритуал, картина, здание, образ истинного человека или сам конкретный человек во плоти, – не имеет значения абсолютности.

Уговорились мы на следующее утро и еще более ранний час, чем тот, когда я впервые появилась в Замке. Охранники сосредоточили свое внимание на молодой лесовичке, а старая, то бишь я, была с боку припека. Один при мне дружок – любезный пастушок, да и того любой кауранг обведет вокруг пальца… то есть когтя. Что мы с Бэсом и предприняли. Элементарная собачья размолвка из-за суки в течке, на которую наш тайный спутник глазел буквально пяток секунд – и мы вдвоем с Бэсом нырнули в какой-то дополнительный ход, на рысях прошли подвесную галерею и современную часть Замка, где по случаю раннего времени оказалось мало народу, лабиринты у парадного крыльца (тут я двигалась степенно, потому что с тяжеленной псиной на ручках) и спустились со склона по лестничному серпантину.

Внизу холма ждал нас крошечный трехколесный автомобильчик Шушанка. Пахло от него не бензином и спиртным, а солнцем – этот аналог рутенской мотоциклетки работал на дорогостоящей солярной батарее. Я загрузила в него верную Шушанкову собаку и свое летнее пальто-пыльник, мешковатое, как и следует знатной даме, Шушанк нажал на стартер. Мы проскочили через элегантно-ветхий квартал аристо, чинный и лощеный – дельцов, пестрый, уютный и сумасбродный – плебса.

Мои спутники предупредили меня, чтобы в простых кварталах я не высовывалась наружу: засмеют. По расхожему здешнему мнению, аристократы специально одеваются так, чтобы скрыть свое тело и сделать вид, будто оно иное, чем у всех прочих.

– Сказали бы заранее, я бы в свою батистовую пижаму переоделась, – сыронизировала я.

– Успеете, – лаконично отпарировал Шушанк. – Или свыкнетесь.

– Слушайте, – вдруг пришло мне в голову. – Первая привилегия здешнего головного сословия – дать стране монарха. Вторая – образование. Благодаря чему из него рекрутируются дипломаты, юристы, ученые и работники изящных искусств. А что еще?

– Да ничего, – Шушанк пожал плечами. – Кроме постоянной головной боли. Мигрень – типично аристократическая хворь, простолюдины так себя не напрягают.

Вот, получается, как. Не дворяне, а скорее высоколобая служилая интеллигенция. И тот же Шушанк – нет, Бродяга Даниэль говорил что-то о вершине дерева, притягивающего молнию…

А что такое здешний простой народ?

Каковы здешние Немтыри, я в достаточной мере поняла уже и мимолетом. Народ иного закала, чем в своих болотах, да и у нас на торгу: более художественно-беспорядочный, куда менее похож на шамана и более – на гадалку в пестрой юбке. Жил он, на мой глаз, потесней и самого отпетого простонародья, набиваясь в свои двухэтажные и одноэтажные кварталы до тесноты – лишь бы вверх не расти, – с грохотом отбивая свое железо, играя свои тягучие песни. Людям коваши не были к лицу и к фигуре андрские наряды, и тут царил вид и дух негритянского бала в Новом Орлеане. Мы с Шушанком были для них явные чужаки. Одно хорошо: нас не встречали таким показным презрением, как в предыдущих районах. Сказывалась прирожденная солидность здешнего народа.

Колесанка свернула со знакомого мне шоссе, проскочила какими-то дворами и задворками и нырнула в пологую котловину – будто заросший кратер вулкана, подумала я, хотя, строго говоря, было совсем на то непохоже. Вся она была покрыта широкими плитами неправильной формы, очевидно, отколотыми от глыб природного песчаника при помощи клиньев.

Тут машина встала. И вновь перед нами открылся Храм. Собор. Джам. Купол.

Он, кажется, гудел на ветру от напряжения, был раскален на солнце до малинового звона. Сегодня он показался мне более крутым и похожим на окаменевший монгольфьер. Теперь я могла разглядеть у основания его паруса ленту каменной резьбы, несколько более светлую, чем все здание, – старая слоновая кость на матовом и коричнево блестящем дереве, но и то, и другое – неведомый мне камень. Глаз мимолетно ловил козьи и бараньи рога, лозы, листья и усики сказочных растений; узор струился и бежал мимо нашего взгляда. Нет, купол опирается не на косную массу, внезапно поняла я, а на тройной ряд подобных сталактитам колонн – отсюда и те арки, что я заметила в первый свой визит. Они производят впечатление слишком для него хрупких, но это нарочно – поэтому он и летуч. И основание купола и колоннад – отнюдь не мертвый граненый монолит, в скорее мантия, взвихренная в попытке полета: только теперь я увидела в самом низу ранее скрытые пристройками контрфорсы необычного склада, асимметричные, плавно изогнутые в одну сторону.