Андрей Мелехов - Analyste
— Бараны! — с набитым ртом подтвердил Бирс, с ненавистью посмотрев на прячущего глаза преступника, подносящего им очередную запотевшую бутылку «Редерера». — Нелюди! Нарушить главную заповедь семейной жизни!
— Это какую же? — полюбопытствовал наш герой.
— Никогда ни в чем не признаваться, всегда и все отрицать! Никакая нормальная жена не хочет знать о ваших грязных похождениях! Признаться ей, да еще по своей воле — равноценно садизму и мазохизму одновременно! Что, дорогая? Чужие духи? А это я искал для тебя новый аромат! Помада на щеке? Встретил маму товарища! Презерватив в заднем кармане брюк? Теща подсунула! А сказать вам, что такое супружеская измена? Это лучший способ убедиться в том, насколько хороша ваша собственная жена!
— Хотя с другой стороны, а зачем тогда вообще жениться? — резонно спросил так ни разу и не сделавший этого Казанова. — Не лучше ли просто отдаться естественной тяге к разнообразию и быть поочередно счастливым (заметьте, каждый раз искренне!) со всеми этими великолепными, волшебными и любящими вас созданиями?
— Потому что женитьба, Джованни, это — самоограничитель, в некотором роде пломба, которую любой мужчина в здравом уме вешает на свое скотское начало, чтобы остаться социально приемлемым членом сообщества лицемеров. Ведь логическим продолжением вашего жизненного кредо, мой дорогой аббат, является стремление обладать телом и чувствами абсолютно всех привлекательных женщин. Большинство даже самых сексуальных особей мужского пола, иногда после тысяч побед, неизбежно приходят к выводу о даже теоретической невозможности этого, и когда этот момент наконец наступает, идут под венец, в синагогу и так далее. Конечно, на то она и пломба, чтобы ее время от времени срывало. При виде очередного волшебного создания. С другой стороны, у некоторых по какой-то пока неведомой причине самоограничитель так и не срабатывает.
— А я не согласен, что нельзя обладать чувствами всех женщин! — неожиданно прервал его Казанова. — На самом деле есть способ достигнуть этого!
Бирс переглянулся с Аналитиком и подмигнул: мол, что я вам только что говорил!
— Ну, ну, Джованни, не горячитесь! Вы, разумеется, являетесь несомненным экспертом в этой области, но все же…
— Да нет же, говорю вам: это возможно! Почему, например, вы думаете, я стал писателем?
— Чтобы облить грязью своих врагов и при этом не получить шпагой в кишечник? — с невинным видом спросил Бирс, опять подмигивая Аналитику и отпивая из бокала с шампанским.
— Я стал писателем, потому что пришел к выводу, что написать хорошую книгу — единственный способ проникнуть во все эти хорошенькие головки практически одновременно и сразу!
— Ага! — посмаковал свое вино Бирс, обдумывая смелый постулат Казановы. — То есть вы, старый козлище, решили, что если уж это невозможно сделать физически, то попробую хотя бы вот таким оригинальным способом плюнуть сразу во все чистые девичьи души! Что ж, аббат, вы не перестаете меня удивлять!
— Но это так цинично! — воскликнул Аналитик, которого уже начинало мутить от препираний старых греховодов. — Должно ведь оставаться хоть что-то святое!
— А вот мы сейчас и посмотрим, что у вас останется, наш юный друг, от вашего нимба, — загадочно сказал Казанова, глядя куда-то в глубь помещения.
Посмотрев туда же, Аналитик увидел первых появившихся в клубе женщин. Женщины были прекрасны, чудесно сложены, очень легко одеты в бархатные маски и нижнее белье и абсолютно независимы. Во всяком случае, сейчас они просто присаживались за столы, игнорируя пристальные взгляды ужинающих самцов из числа грешников и нечистой силы. К ним подскакивали признавшиеся мужья и, пожирая виноватыми глазами откровенно демонстрируемые соблазнительные формы, принимали заказы.
— Этим суждено не просто мучиться, но еще и страдать от вечного воздержания, — злорадно прокомментировал Казанова по поводу официантов, — многие из них готовы выдержать что угодно, но только не держание свечки до скончания веков. Некоторые, по наивности, кастрируют себя, но это не помогает! Клянут все на свете: себя, любовниц, жен, чертей и самого Бога! Не помогает! Хоть авоську вешай!
Тут, прервав печальную повесть о муках неудовлетворенных желаний, со стороны уже упомянутой сцены послышался резкий звук выстрела артиллерийского орудия времен наполеоновских войн. Вскоре из клубов плотного белого дыма, верхом на симпатичном ишаке, под общие аплодисменты причудливой публики появился уже известный нам по первой части весельчак Бенни. Он был одет в аляповатую имитацию доспехов римского легионера, в которые, по традиции, рядились и белые, и черные ангелы. Его панцирь был раззолочен и вдобавок к обычным украшениям увенчан генеральскими эполетами гораздо более поздней эпохи и покрыт большими сверкающими орденами. На его опять же раззолоченном шлеме было коряво начертано по-английски: «Born to kill».[9] На огромном щите виднелись ряды значков. В них при ближайшем рассмотрении можно было определить звездочки с крылышками, которые, по примеру летчиков-истребителей, должны были символизировать количество поверженных противников. Словом, судя по воинственному виду Аники-воина, было понятно, что предстоящий номер должен быть каким-то образом связан с военной тематикой. Бенни был пьян и неряшлив: шлем боком, из-под традиционной панцирной юбки торчит не очень чистое белье, лицо небритое и загорелое, как у только что вернувшегося из похода солдата действующей армии. Даже для тех, кто не стоял с ним рядом, было понятно, что Бенни, как и положено ветерану-окопнику, давно не был в бане.
Рядом с комиком стоял уже знакомый Аналитику по прежнему номеру прикольный карлик. Карлик был также в дребадан пьян и одет в еще более нелепо украшенную форму римского пехотинца. Он с трудом держался на кривых коротеньких ножках и опирался на знамя того самого римского легиона, который пару тысяч лет назад умудрился стать единственным в истории иностранным воинским соединением, полностью уничтоженным отважными румынами (или, вернее, их предками — даками) в ходе успешной засады в карпатских лесах.
Явивши себя посетителям клуба, Бенни торжественно слез с терпеливого ишака, браво поправил перевязь с мечом и оглушительно, с раскатами, отрыгнул. Большая птица с длинным печальным клювом, как будто случайно пролетавшая в это время возле него, испуганно крикнула и упала вверх лапами. Из зала послышалось «Фууу!» и «Ты бы еще пукнул!». Бенни, театрально приложив руку к уху, выслушал эти отклики, не обиделся, так же театрально принял позу «яволь, майн фюрер» и не заставил себя долго уговаривать. Резво повернувшись к публике задом, он выдал уже виденную Аналитиком в Раю многометровую огненную струю метана. Газовый факел, достигнувший одного из столиков, привел его обитателей в веселое возбуждение. Один из них, окутанный пламенем, как жертва армейского огнемета, плавно взлетел в воздух и, облетев для смеху вокруг сцены, спикировал в фонтан, откуда и вылез через секунду в клубах пара, оказавшись нисколько не обгорелым и хорошо одетым вампиром. Публика опять ненадолго захлопала и стала ждать хохмы. Хохма не заставила себя ждать.
— Привет подонкам! — сначала, как всегда, излишне фамильярно, поприветствовал публику легендарный комик. — Несказанно рад снова увидеть ваши отвратительные рыла после гастролей в Богадельне!
Публика с энтузиазмом проигнорировала невежливое обращение. Демоны, вурдалаки и просто подонки громко засвистели.
— Угадайте, какой я ангел! — крикнул Бенни.
После недолгой озадаченной паузы послышались самые различные выкрики с мест: «Белый!», «Черный!», «Пьяный!», «Симпатичный!» (от одной из дам) и даже «Сволочь ты, а не ангел!» Бенни, опять картинно держа ладонь у совсем слезшего набок шлема, одинаково добродушно выслушал все мнения, медленно кивая пьяной головой. В конце концов он сделал паузу, давясь смехом, как будто не в силах удержаться от собственной шутки, и выдал:
— Я не белый, не черный и не сволочь! Я — ангел насильственной смерти. Я — ужас Господний! Я — убийца миров!
Пьяно произнеся этот нелепый набор высокопарных самовосхвалений, Бенни сделал страшное лицо и показал всем розовый пухлый кулак. Публика прыснула: в гробу они видали таких ангелов смерти! Единственными, кто прореагировал на угрожающий жест, были ишак и карлик, одинаково шарахнувшиеся от «ангела смерти» в комичном преувеличенном ужасе.
Видя всеобщее непочтение к своей персоне, «ангел смерти» опять поправил перевязь, выдернул меч, оказавшийся огромным кухонным ножом и, налившись инсультным пурпуром, дико заорал:
— К бою!
При этом кличе ишак бодро встал на задние ноги, а карлик взялся за древко знамени обеими руками, как будто это оружие, готовое к немедленному применению. Как оказалось, именно это и имелось в виду. Когда Бенни, с надрывом и почему-то по-русски, заорал «Давай!», карлик натужно взмахнул вдруг ставшим столбообразным древком и, смешно подпрыгнув, треснул им по сцене. В огнях вмиг взорвавшейся пиротехники и клубах дыма сцена распалась на две части, поглотив и Бенни, стоящего в позе «смирно» с приложенной, на манер капитана тонущего корабля, к шлему пухлой ладонью, и истошно закричавшего ишака, и карлика с отнюдь не карликовым членом. Наступила некоторая пауза, в течение которой демоны, вампиры, шлюхи и прочие подонки пытались понять, закончился ли на этом номер и надо ли уже хлопать.
