Чайна Мьевиль - Город и город
Мне надо многому научиться, и нет другого выбора, кроме как учиться или стать изгоем, а ни за кем так не охотятся, как за отступниками Бреши. Таким образом, не готовый ни к обучению, ни к мести моей новой общины неприкаянных внегородских жителей, я делаю выбор из этих двух не-выборов. Моя задача изменилась: не поддерживать тот или иной закон, но охранять самую кожу, удерживающую закон на месте. Собственно, два закона в двух городах.
Таково окончание дела Оркини и археологов, последнего дела инспектора Тьядора Борлу из Бещельского Отряда особо опасных преступлений. Инспектора Тьядора Борлу больше нет. Я теперь Тье, аватар Бреши, следующий указаниям своего наставника на мой испытательный срок вне Бещеля и Уль-Комы. Мы здесь все философы и среди многих других предметов обсуждаем, где именно мы живём. В этом вопросе я либерал. Я живу в межпространстве, да, но также и в городе и городе.
Новая повесть о двух городах: разговор с Чайной Мьевилем[25]
Круг читателей: Во многих отношениях «Город и город» представляет для вас смену темы и стиля, но, прежде чем обратиться к этому, я хотел бы сосредоточиться на центральном элементе этой книги, который был последовательным и характерным компонентом вашей фантастики с самого начала, то есть городе… более того, фантастическом городе. Откуда это глубокое увлечение городскими пейзажами, как реальными, так и воображаемыми, и как это увлечение развивалось с течением времени, от Лондона вашего первого романа, «Крысиный король», к Нью-Кробюзону, Нон Лон Дону и, наконец, городам Бещелю и Уль-Коме?
Чайна Мьевиль: Такой ответ немного хромает, но, честно говоря, я просто не знаю. Я всегда жил в городах и всегда находил их чрезвычайно интересными местами для обитания, но ещё и любил, как они преломляются через искусство. Здесь существует такая долгая, мощная и блестящая традиция, что, по-моему, было бы удивительнее, если бы меня не потянуло в эту сторону.
Об эволюции, вероятно, другим судить удобнее, чем мне самому. Но у меня такое ощущение, что после безудержного бахвальства — говорю это не в качестве самопорицания: это, конечно, срабатывает не для всех читателей, но есть вещи, которые можно сделать при отсутствии самодисциплины и которые недостижимы при дисциплине большей, — в «Вокзале потерянных снов», который был своего рода хаотической данью уважения городам в стиле рококо, я относительно внезапно, с романом «Город и город», больше заинтересован в более сдержанном, может быть, даже меланхоличном урбанистическом чувстве. Конечно, как только пойдёт следующая книга, это может снова измениться.
КЧ: Использование языка в этом романе заметно экономнее, чем в любой из ваших предыдущих книг. Насколько это связано с требованиями повествования и, возможно, даже с жанром полицейского расследования, который обеспечивает определённую структуру романа, и насколько это естественное развитие вашего стиля?
ЧМ: Каждая книга требует конкретного голоса — не думаю, что это прогресс в смысле неизбежного движения в этом направлении. Считаю в огромной степени возможным, что в дальнейшем буду двигаться взад-вперёд между более или менее барочной прозой. Но, во-первых, есть вещи, которые можно сделать сдержанной прозой и нельзя прозой цветистой — и наоборот; во-вторых, это было повествование от первого лица, а если у вас есть внутренний монолог такого рода словесной необузданности, вы немедленно создадите весьма маловероятного, опосредованного, пижонского или ещё какого-то повествователя. В принципе, ничего плохого в этом нет, но это не то, чего мне хотелось. Потому что, да, в-третьих, это было связано с желанием сохранять полную верность определённому жанру — полицейским протоколам в стиле нуар.
КЧ: «Город и город», конечно, не является традиционным романом фэнтези. Кроме того, он очень отличается от ваших предыдущих романов фэнтези. По сути, помимо центрального вымысла можно утверждать, что это не фантастика вовсе. Ведь этот вымысел — о двух городах, Бещеле и Уль-Коме, разделяющих физическое, но не правовое или социальное пространство, — может быть истолкован как в фантастических или научно-фантастических, так и в реалистических, психологических терминах. Вы решили написать роман, который сам по себе заштрихован — термин, позаимствованный вами из графики, — с точки зрения жанра? Считаете ли вы это примером слипстрима или интерстициальной фантастики?
ЧМ: Я считаю, что это в первую очередь криминальный роман. Вопрос о том, является ли он фэнтези или нет, не имеет стабильного ответа, это относится к тому, как его читать, что люди из него выносят и так далее. Я, конечно, ни на секунду не забывал о жанре, о фантастическом элементе, и там есть определённого вида (надеюсь, добродушного) поддразнивание читателей на предмет, последует или нет фантастическое объяснение обстоятельств. И, по-моему, другие вопросы — о тяге к сотворению миров, о страстном желании определённого рода герметичной совокупности, которую вы видите в фэнтези, и так далее. Не то чтобы я надеялся, что этот материал жёстко прописан, но он есть у меня в голове. Я не против того, чтобы другие считали эту книгу написанной в жанре «слипстрим», или «интерстициальной», или любой другой. Я думаю о ней как о написанной в фантастической традиции, но для меня это всегда было очень широкой церковью. Если сочтут это фэнтези в более узком смысле, я не буду сильно возражать. Конечно, я не отказываюсь от термина — для меня было бы неблагодарно и нелепо отстраниться от тех традиций чтения и письма и от той эстетики и тематики, которыми раз и навсегда обустроено моё сознание.
КЧ: В последнее время я много думал о том, что беллетристика нуар и фэнтези растут из общих корней, и как бы далеко они, по-видимому, ни разошлись друг от друга, эта общность по-прежнему существует, ожидая, чтобы её выявили. Это, конечно, кажется верным в отношении романа «Город и город».
ЧМ: Полностью согласен. Я уже говорил, что заинтересован в невероятно творческой и плодородной неискренности криминального романа, претендующего на реализм, который, по-моему, в лучшем случае представляет собой сновидческую беллетристику под видом логической головоломки. Всё лучшее в жанре нуар — по крайней мере, то, что мне нравится больше всего, — читается как относящееся ко сну. У Чандлера и Кафки, как мне кажется, гораздо больше общего, чем у Чандлера и какой-нибудь книги о подлинном преступлении. Сейчас есть целый ряд книг, в которых более явно разрабатываются общие территории жанров фэнтези и нуар, но я думаю, что это в той же мере раскрытие, что и всё остальное.
КЧ: Практическая география Бещеля и Уль-Комы как общего ландшафта с различными доступными и недоступными режимами навигации напомнила мне о чёрных и белых квадратах шахматной доски, использование которых ограничивается по существу произвольным, но тем не менее строго соблюдающимся набором правил. Я знаю, что вы давно интересуетесь играми и игровой практикой, и хотел бы понять, насколько этот интерес повлиял на развитие этой книги.
ЧМ: На сознательном уровне не так сильно. Сознательно организация метафоры на картографическом уровне была, как вы сказали, работой ручкой и чернилами — штриховкой. Начертите линии в одну сторону — получаете тень. Начертите их в другую сторону — получаете другую тень. Наложите их друг на друга — тень станет более глубокой. Я думаю о Бещеле и Уль-Коме как о различных слоях затенённой совокупности. На социальном/политическом/правовом и т. д. уровне организующий принцип был связан не столько с играми, сколько с природой табу — чрезвычайно мощных, часто чрезвычайно произвольных и (что имеет решающее значение) регулярно спокойно нарушаемых без подрыва факта табу как таковых. Этот последний элемент, по-моему, иногда недооценивается при обсуждении культурных норм, которые как утверждаются, так и нарушаются. Оба эти элемента фундаментальны.
КЧ: Когда я начал улавливать уникальную природу Бещеля и Уль-Комы, я вспомнил рассказ «Отчёты о некоторых событиях в Лондоне», который появился в вашем сборнике «В поисках Джейка». Был ли он в какой-то мере отправной точкой для романа «Город и город»? Был ли конкретный момент, в котором идея этой книги обрела форму, или она развивалась медленно, с течением времени?
ЧМ: Несколько человек сделали такое соединение. Оно не приходило мне в голову, но я, конечно, могу понять, почему люди так считают, и у них — у вас — есть для этого некоторое основание. Хотя вы могли бы различить, что в некоторых направлениях это своего рода негативное влияние — в своём упоре на текучую, хищную, непознаваемую географию рассказ противоположен роману. В «Городе и городе» не в меньшей мере, чем о чём-либо другом, говорится о бюрократии. Основную идею обустройства городов я обдумывал несколько лет. Я как бы мысленно прослушивал различные истории, чтобы понять, что подошло бы сюда лучше всего, что демонстрировало бы это, но не тяжеловесно, не за счёт повествования. Такова была идея.
