Евгений Гуляковский - Мир в латах (сборник)
— Приведи ко мне сестру, — сказал я Санчесу.
— Нет, — ответил он. — Забудь о ней.
— Тогда убирайся к черту!
— Сейчас уберусь!.. Есть только еще одна загадка, которую мне хотелось бы разгадать. — Он убрал пистолет и вытащил из нагрудного кармана фотографию. — На, посмотри.
Я взял фотографию в руки. Кровать, стена над кроватью украшена ковром с изображением тигриной пасти, на кровати незнакомый мне молодой парень.
— Кто это? — спросил я.
Ответить Санчес не успел. Где-то вдруг пророкотала пулеметная очередь. Санчес вскочил, выхватил фотографию у меня из рук и, повалив столик с подносом, опрометью бросился к выходу. Дверь он, впрочем, закрыть не забыл.
Я на всякий случай сполз с тахты и перебрался в угол, слева от двери: когда стреляют, лучше быть пониже и в сторонке.
Захлопали выстрелы, но не это казалось главным. Мир быстро изменился, из него уходило что-то мое, родное, сокровенное. Черной ямой разверзлась тигриная пасть, крутануло вокруг меня стены, заструился перед глазами серебристый воздух. Я зажмурился и сразу же услышал, как сквозь сухой треск ухнули два сочных взрыва: это пришел Алкиной с ребятами. Я снова открыл глаза, и меня потащило. Мелькали неясные картины. Постепенно все проявлялось, но проявлялось отдельными пятнами, длинной цепочкой мало связанных друг с другом событий. Словно кто-то перелистывал книгу, перепрыгивая сразу через десятки страниц, а потом возвращаясь обратно. Многое было сейчас неважно, и я загонял эти картины в небытие. В ответ оттуда выходили другие, те, что были нужны, и я холил и лелеял их, пока они не приживались. Я словно вырывал из книги отдельные страницы, оставляя другие под гладким тяжелым переплетом. Они вырывались из-под переплета, всплывали, стремились ко мне, а я сопротивлялся, отталкивая их, презирал и ненавидел. И некому было объяснить, что у меня нет на них прав, у меня нет над ними власти, потому что это были страницы из Книги жизни. И самое ужасное состояло в том, что она, книга эта, была ЧУЖАЯ, я не должен был трогать ее. Но продолжал смотреть…
Вот далекое детство. Белые одинаковые домики. Много окошек. Одинаковые незнакомые высоченные деревья. Часто вокруг меня люди в одинаковых белых халатах. И всегда мама с отцом.
Мы живем втроем в одном из белых домиков. Этот дом наш.
В других домиках живут другие — тоже по трое. Двое взрослых и ребенок. Иногда взрослый один, и тогда в домике только двое. Стоят домики в густом лесу. Недалеко течет большая широкая река. Мы часто ходим на берег посидеть на камнях и посмотреть на воду. Лишь посмотреть, потому что к самой реке не подойти. Отец как-то сказал, что не пускает силовое поле.
— А зачем оно, это силовое поле? — спрашиваю я.
Мама молчит.
А отец молчать не любит.
— Это теперь вместо колючей проволоки, — произносит он непонятную мне фразу.
Мама смотрит на него и качает головой.
Следующая страница. Мы в комнате с зелеными стенами и белым потолком. Я уже знаю, что это кабинет врача. Меня водят сюда каждую неделю. И по другим кабинетам тоже. Это называется “очередной осмотр”.
— Вам повезло! — говорят маме. — Поздравляем!
— Мы можем уехать? — спрашивает мама, голос ее дрожит.
Врачи делают строгие лица и прячут глаза.
Следующая страница. Мы в комнате, которая называется гостиной. Эта комната, для гостей, но гости к нам не ходят. Там бываем только мы, и я говорю, что ее надо называть “настиной”. А мама мне говорит:
— Илья! Иди погуляй.
Я выхожу из настиной, но гулять не хочется, и я остаюсь в коридоре. Мне почему-то страшно. Сквозь закрытую дверь слышен голос отца.
— Пойми, Анна, — говорит он. — Я здесь больше не могу… Зачем терять лучшие годы жизни? Ведь нам с тобой и так повезло: мы вполне можем жить на Большой земле…
Мама молчит.
— Мы вполне можем быть полезны обществу, — говорит отец. — Ты вспомни, какие надежды на тебя возлагали в университете. Ведь мы же — гении! Это не я так считаю, ты знаешь. Так считает мой Сан Саныч и твой Верещагин. Разве не правда?
Мама молчит. Отец принимается ходить по комнате. Я хорошо слышу его шаги.
— Что ты молчишь? — говорит он. — Так же нельзя!.. — И вдруг крик. — В конце концов, ты сама во всем виновата! Это тебе захотелось иметь ребенка!
Мама молчит.
— Анна! — Отец почти стонет. — Нельзя же так! Лучшие годы провести в этом лагере!.. Неужели он тебе дороже?
— Подлец! — тихо говорит мама. — Уходи!
Распахивается дверь. Отец выскакивает в коридор и натыкается на меня. Я в ужасе закрываю глаза, мне кажется, что он убьет меня Но он пробегает мимо.
— Дура! — кричит он из прихожей. — Сгниешь здесь!
Я вхожу в комнату. Мать сидит в кресле, закрыв лицо руками. Как будто ее кто-то ударил.
Следующая страница. Мы провожаем отца. Он уезжает в командировку. Мы идем к воротам и забору, которые маскируют силовое поле со стороны дороги. Ворота сделаны из металла, а забор из камня. От небольшого домика около ворот шагают двое. Один в военной форме. Отец протягивает ему какую-то бумажку. Военный внимательно рассматривает ее. Спрашивает:
— Насовсем?
Отец кивает. Ворота открываются медленно.
— Счастливой жизни на Большой земле! — говорит отцу штатский, и мне кажется, что он с отцом заодно.
Военный прикладывает руку к фуражке.
Отец кивает и идет сквозь ворота. Мы смотрим ему вслед. Ворота начинают закрываться. Я вижу, как отец оборачивается, но взгляда его поймать не успеваю: ворота закрылись.
— Он не вернется? — спрашиваю я.
Мама молчит.
Мы идем домой, опустив головы.
Следующая страница. Я гуляю в парке. Иду по аллее. Навстречу мне четверо. Шагают в ряд. Трое из нашего, второго класса. Петька Данько, у которого на правой руке два пальца, а на левой — три. Матвей Карагулько, скрывающий под голубой шапочкой голую лысину. Пес-Вовик, покрытый с ног до головы серой шерстью. У него даже на ладошках шерсть, и ему очень трудно писать на уроках. С ними Тонька из третьего класса. Платье на груди у Тоньки оттопырено. Я знаю, что там у нее большая титька, как у взрослых женщин. Только одна, посередине. А в остальном она — девчонка как девчонка. Лихо играет в волейбол и любит драться.
Они подходят и окружают меня с четырех сторон.
— А вот и Красавчик, — говорит Пес-Вовик.
Тон его мне не нравится, я сжимаю в карманах кулаки.
— А что, ребята? — говорит Тонька. — Не дать ли ему разок?
Трое бросаются на меня. Тонька до времени в стороне. Потасовка идет жаркая, но я пока просто отбрыкиваюсь, так как знаю, что все они слабаки. Кроме Тоньки. Тут Петька вцепляется своими двумя пальцами мне в ухо, и я вдруг понимаю, что они хотят многого. Петька вот хочет оставить меня с одним ухом. Ему кажется, что так я буду больше похож на него. Приходится ударить его в скулу. С двоими я расправляюсь быстро. Голубая шапочка Матвея втоптана в дерн, все трое громко ревут. И тут на меня надвигается Тонька. Это противник крепкий, но с девчонкой драться мне не хочется. И не потому что боюсь. Я убегаю. Тонька вдруг оказывается у меня на дороге. Я поворачиваюсь и бегу в другую сторону, но Тонька опять передо мной. Она поднимает длинные руки. Мальчишки перестают реветь и только громко сопят. Тонька тянется руками к моей шее. И тогда я бью ее кулаком, но не в скулу, а посередине груди, прямо в титьку. Тонька охает, хватается за нее обеими руками и падает на колени. Я без оглядки убегаю прочь.
— За что они меня так ненавидят? — спрашиваю я маму.
Мама меня не ругает.
— Ты должен был пожалеть их, — говорит она грустным голосом. — Особенно Тоню.
— Но ведь они меня не жалеют! — кричу я и принимаюсь реветь.
После этого несколько дней учителя приходят ко мне домой. Это называется “индивидуальное обучение”. Потом я снова иду в школу. Моих противников в классе нет. Мама говорит, что их перевели в другое место. Тоньку я тоже больше не вижу. И не жалею. Но через несколько лет я узнаю, что все они умерли. И мне почему-то кажется, что это я виноват в их смерти. Я иду к маме.
— Глупости! — кричит она. — Разве ты не знаешь, что дети часто умирают?
Я это знаю. В школе не раз бывало, когда один из учеников вдруг переставал приходить на уроки, а через несколько дней мы узнавали, что он умер. Чаще всего это были те, кто совсем не похож на меня и на взрослых. Но иногда умирали и такие, как я, Мишка Пась умер прямо на уроке географии. Упал, подергался и затих.
— Дети умирают, — говорит мама, — и отнюдь не ты в этом виноват.
— А кто? — спрашиваю я.
Мама только пожимает плечами.
Следующая страница. Я сижу за столом и делаю уроки. В комнату заходит мама.
“Бедный мой мальчик, — думает она. — Какой он стал взрослый!”
