Нил Шустерман - Беглецы

Он неловко целится, то и дело меняя положение ствола, выискивая на теле Коннора подходящую точку для стрельбы, и наконец останавливается на бедре.

Коннор слышит выстрел, бедро пронзает боль, зрение начинает мутиться, и он погружается во тьму. В последний момент он видит, как Лев, без рубашки, бежит к зданию, объятому клубами черного дыма.

— Странно, — только и успевает сказать Коннор, прежде чем его душа отлетает туда, где ничто не имеет значения.

ЧАСТЬ СЕДЬМАЯ

Сознание

«Человек — это часть целого, которое мы называем Вселенной, часть, ограниченная во времени и в пространстве. Он ощущает себя, свои мысли и чувства как нечто отдельное от всего остального мира, что является своего рода оптическим обманом. Эта иллюзия стала темницей для нас, ограничивающей нас миром собственных желаний и привязанностью к узкому кругу близких нам людей. Наша задача — освободиться из этой тюрьмы, расширив сферу своего участия до всякого живого существа, до целого мира, во всем его великолепии».

«Бесконечны лишь Вселенная и глупость человеческая. Хотя насчет первой у меня имеются сомнения».

66. Коннор

Когда Коннор наконец приходит в себя, в голове вместо привычных мыслей царит полная неразбериха. Болит лицо, и на мир он может смотреть одним единственным глазом. Там, где должен быть второй, чувствуется какое-то давление.

Он лежит в комнате с белым потолком и стенами. В одной из стен окно, сквозь которое пробивается дневной свет. Он в больнице, это ясно, а давление, очевидно, оказывает повязка, наложенная на глаз. При попытке поднять правую руку плечо пронзает боль, и Коннор решает пока с этим повременить.

Только сейчас он начинает смутно вспоминать события, после которых он оказался на больничной койке. Его должны были разобрать. Потом произошел взрыв, а за ним — бунт. Рядом с ним на коленях стоял Лев. Больше он ничего не помнит.

В комнате появляется медсестра.

— А, так вы наконец пришли в себя! — восклицает она. — Как вы себя чувствуете?

— Неплохо, — отвечает он скрипучим голосом и сглатывает, чтобы смочить горло. — Как долго?

— Вы находились в состоянии медикаментозной комы, то есть без сознания, чуть более двух недель.

Две недели? Коннору, привыкшему отмерять жизнь по дням, этот срок кажется чуть ли не вечностью. А Риса? Что с Рисой?

— Там была девушка, — говорит он. — На крыше Лавки, в смысле медицинского блока. Кто-нибудь знает, что случилось с ней?

Понять что-либо по выражению лица медсестры невозможно.

— Это все может подождать, — заявляет она.

— Но…

— Никаких «но». Сейчас ваше дело — поправляться, и я должна сказать, что вы идете к выздоровлению семимильными шагами, мистер Муллард.

Сначала Коннор решает, что просто ослышался.

— Прошу прощения? — переспрашивает он, ерзая от неловкости.

Медсестра, решив, что ему неудобно, подходит и взбивает подушки.

— Вам нужно отдыхать, мистер Муллард. Мы обо всем позаботимся.

Услышав неизвестную ему фамилию снова, Коннор решает, что его все-таки успели разобрать. Точно. Его разобрали, но мозг по каким-то причинам остался целым и попал в голову другого человека. Потом, немного подумав, он решает, что этого не может быть. Голос не изменился, и, проведя языком по зубам изнутри, Коннор понимает, что и зубы все те же.

— Меня зовут Коннор, — говорит он медсестре. — Коннор Лэсситер.

В ответном взгляде медсестры доброта смешивается с решимостью и расчетливостью, что странно и даже неприятно.

— Видите ли, — говорит она, — получилось так, что на пепелище был найден документ, на котором была фотография, но после катастрофы она оказалась практически уничтожена. Документ принадлежал девятнадцатилетнему охраннику по имени Элвис Муллард. В суматохе после взрыва точно идентифицировать всех пострадавших было невозможно, и многие из нас решили, что будет обидно, если документ придется выбросить, не правда ли?

Медсестра наклоняется и приподнимает изголовье кровати таким образом, чтобы Коннор мог находиться в полулежачем положении.

— Так скажите-ка мне, — снова обращается она к Коннору, закончив манипуляции, — как вас зовут?

Коннор уже не возражает, он все понял. Вздохнув, он закрывает здоровый глаз и снова открывает его.

— А второе имя у меня есть?

— Роберт, — отвечает медсестра, сверившись с висящей в ногах кровати диаграммой.

— Стало быть, меня зовут Элвис Роберт Муллард.

Медсестра улыбается и протягивает ему руку.

— Приятно познакомиться, Роберт, — говорит она.

Коннор рефлекторно поднимает правую руку, чтобы ответить на рукопожатие, но тупая боль в плече мешает ему это сделать.

— О, прости, — говорит медсестра, пожимая его левую руку, — это я виновата. Плечо будет болеть, пока не приживется имплант. Но это происходит быстро.

— Что вы сказали?

Медсестра вздыхает:

— Боже, язык мой — враг мой. Обычно рассказывать о таких вещах — прерогатива врача, но слово не воробей, верно? Как это ни неприятно, но спасти твою руку нам не удалось, и глаз тоже. Зато, будучи Элвисом Робертом Муллардом, ты имеешь право на бесплатную трасплантацию при несчастном случае. Я видела глаз — не волнуйся, он очень похож на твой. Что касается руки, то новая несколько лучше развита, чем твоя собственная, но при помощи физических упражнений, я уверена, ты быстро ликвидируешь разницу.

Смысл сказанного медсестрой доходит до Коннора не сразу. Приходится несколько раз повторить про себя эти несколько фраз, прежде чем он постигает их значение. Глаз. Рука. Физические упражнения.

— Я знаю, к этому трудно привыкнуть, — кивает медсестра.

Коннор внимательно изучает свою новую руку. Рука заправлена в поддерживающую повязку, а под забинтованное плечо подложена мягкая подушечка, чтобы оно оставалось в одном положении. Он пробует согнуть пальцы.

Они гнутся. Сгибает руку в запястье. Тоже гнется. Ногти требуют стрижки, а костяшки пальцев непривычно большого размера. Коннор проводит большим пальцем левой руки по подушечкам пальцев правой. Ощущение от прикосновения такое же, каким было всегда. Он поворачивает руку, чтобы посмотреть на тыльную сторону запястья, и замирает от удивления. По телу прокатывается волна ужаса и затихает где-то в желудке, превратившись в тяжелый камень, лежащий на самом дне.

Медсестра с улыбкой следит за его манипуляциями.

— Часто бывает, что на конечности, взятой у донора, оказываются какие-нибудь особые приметы, — замечает она. — Но это не страшно. А ты, наверное, проголодался. Пойду принесу тебе завтрак.

— Да, — эхом отзывается Коннор. — Завтрак. Это здорово.

Медсестра уходит, предоставив ему возможность продолжить изучение руки в одиночестве. Его новой руки. Руки с татуировкой, изображающей тигровую акулу, которую ни с чем невозможно спутать.

67. Риса

Привычная жизнь для Рисы окончилась в тот день, когда Хлопки взорвали Лавку — а все в итоге поняли, что это сделали они, а не Коннор: слишком уж неоспоримыми были улики.

Все стало окончательно ясно, когда последний, выживший, террорист дал признательные показания.

В отличие от Коннора, Риса сознания не теряла. Даже когда оказалась придавленной тяжеленной стальной балкой. Когда обрушилась крыша, Риса упала вниз вместе с другими музыкантами. Боль от полученных травм была невыносимой, но, после того как на нее обрушилась балка, стало почему-то не так больно, и Риса терялась в догадках, хорошо это или плохо. Впрочем, Долтону пришлось куда хуже, чем ей. Вдобавок он очень сильно испугался. Риса пыталась успокоить его. Она говорила с ним, старалась убедить, что все в порядке, что их спасут.

Она не переставала отвлекать беднягу от терзавшей его боли до самой его смерти.

Гитаристу повезло больше. Он смог выбраться из-под завала, но Рису освободить не сумел и ушел, пообещав привести подмогу. Очевидно, он сдержал обещание, потому что помощь пришла. Понадобились усилия троих, чтобы поднять упавшую на Рису балку, но вынес нетяжелую девушку на улицу один-единственный человек.

Теперь Риса лежит в палате на специально сконструированной койке, которая больше напоминает приспособление для пыток, чем обычную человеческую кровать для сна. Она нашпигована металлическими стержнями, как кукла, над которой потрудились несколько жрецов культа вуду. Выходящие наружу концы стержней объединены между собой жестким каркасом. Риса видит свои ноги, но пошевелить ими не может. Отныне так и будет, думает она: смотреть можно, ходить нельзя.

— К вам посетитель.

У двери стоит медсестра. Когда она отходит, из-за ее спины появляется Коннор. Он весь в бинтах, синяках и ссадинах, зато живой. Глаза Рисы незамедлительно наполняются слезами, но она сдерживается — плакать нельзя. Все тело болит, и от рыданий станет только хуже.