Млечный путь № 1 2018 - Песах Амнуэль
– Прошу прощения. – Профессор сел, наконец, повернул дисплей, удовлетворенно фыркнул и налил себе чаю. – Представляете, они закрасили пятнышко на потолке. Пришли утром и закрасили! Это было мое пятно для медитации. Небольшое, розовое, почти невидимое, если не присматриваться.
Розенфельд не присматривался.
– Я скажу, конечно, чтобы пятно восстановили, но у них не получится сделать это точно так, как было! Не тот оттенок, не та яркость…
Профессор был искренне огорчен.
– Я не вовремя, – пробормотал Розенфельд, допив чай и бросив стаканчик в корзину для бумаг.
– Не вовремя? – поднял брови Литроу. – Нет такого понятия. Все, что происходит, случается тогда, когда наступает срок. Если кажется, что нечто происходит не вовремя, значит, вы не смогли внимательно изучить причинно-следственные связи, у вас недостаточно информации, и вы делаете неверный вывод.
– Вот как? – немедленно включился в дискуссию Розенфельд. – Этот ремонт, исчезнувшее пятно… У вас сейчас не то настроение, чтобы говорить о женщинах, верно?
Если профессор и удивился, это не отразилось на его лице и взгляде.
– Почему не поговорить о женщинах? – улыбнулся он. – Конкретно, об одной. Вас интересует мое мнение о Магде Фирман? Как о женщине или как о специалисте?
Наверно, Розенфельд пролил бы чай, если бы все еще держал стаканчик в руке. В кои-то веки он не нашелся, что сказать, а вопрос «Почему вы так решили?» мог и не задавать.
– Все элементарно, Ватсон. – Литроу закинул руки за голову, это была его любимая поза. – Проследите цепочку. Неделю назад умер Смилович. Прекрасный физик, я его хорошо знал. Кое в чем наши взгляды на квантовые процессы совпадали, кое в чем отличались. Нормально. Смерть его не стала неожиданностью, он довольно долго болел, последний месяц жизни провел в хосписе, из чего следует, что болезнь была смертельной, и медицина оказалась бессильна. Как обычно в таких случаях, говорили об онкологии. Скорее всего, так и было, но точно не знал на факультете никто. Родственников у Смиловича нет, человек он был нелюдимый, классический интроверт с трудным характером. В госпиталь к нему многие пытались сначала ходить, но он никого не желал видеть, и ходить перестали. Вижу, это для вас новость, такую подробность вы не знали, верно? Занесите в память, а я продолжу. Несмотря ни на что, один человек все же продолжал попытки пробиться к Смиловичу, и об этом знал весь факультет. Магда Фирман. Она делала докторат у меня в лаборатории. Умная женщина, быстро и хорошо соображает. Две работы мы написали в соавторстве год назад, когда она уже работала у Джексона. Занимается она теориями вакуума в приложении к инфляционной космологии. У нее со Смиловичем был роман. Через неделю после его смерти приходите вы. Конечно «после этого – не значит вследствие этого», но болезнь Смиловича всем показалась странной, смерть – подозрительной. А вы – эксперт, занимаетесь случаями странными, причем в научной среде. И спрашиваете о женщине. Тут даже не дважды два, а один плюс один.
– Да, – вынужден был согласиться Розенфельд. – Но… – Он помедлил, не будучи уверен, стоит ли задавать этот вопрос. – Вам откуда известны эти подробности, профессор? Кто был у Смиловича, кто не был…
На этот раз задумался над ответом Литроу, и Розенфельд поспешил добавить:
– Я не настаиваю на ответе, профессор. Полиция не интересуется смертью Смиловича, я пришел не как эксперт, а как сугубо частное лицо.
– Я знаю, – отмахнулся Литроу. – Если бы вы пришли по делу, то вопрос ставили бы иначе. Мы просто разговариваем, не надо создавать сущности сверх необходимого. Вопрос правильный, и у меня нет причины не отвечать. Первое: я обедаю в университетском кафе. Уши у меня открыты. Второе: на похоронах я не был, но присутствовала добрая половина факультета. Я бы тоже поехал, дань уважения… такая ранняя смерть… Но в тот день меня здесь не было, проводил отпуск в Европе. Так вот, половина факультета была на похоронах и, естественно, рассказала другой половине, которая на похоронах не присутствовала. И все обратили внимание на Магду Фирман. Тут я умолкаю, потому что присутствие Магды на похоронах – факт, а ее поведение – сумма впечатлений, не больше, не будем умножать сущности… и так далее. Я ответил на ваш вопрос?
Не совсем. Но вслух Розенфельд произнес сосем другое:
– Вы правы. Я хотел бы поговорить с доктором Фирман…
– И ищете, какой ключ к ней подобрать. Почему спрашиваете меня? Наверняка профессор Джексон, нынешний ее научный руководитель, знает Магду лучше.
– Я внимательно изучил списки публикаций. Сделал перекрестный анализ. Плюс ссылки. Из всех сотрудников физического факультета только у вас есть общие темы с обоими – с Фирман и Смиловичем.
– Резонно, – одобрил Литроу. – Могу я спросить: о чем вы собираетесь говорить с Магдой?
– Можете, – вздохнул Розенфельд. – Я не знаю, о чем говорить с доктором Фирман, и в этом проблема. Поэтому и хочу узнать о ней побольше.
– Вам, – констатировал Литроу, – известно о Магде что-то, о чем вы не хотите или не имеете права говорить.
Если сказать «нет», разговор станет бессмысленным.
– Да, – согласился Розенфельд. – И я не знаю, что мне делать с тем, что я знаю.
Литроу помолчал. Впервые за весь разговор переменил позу – сложил руки на груди и, как был уверен Розенфельд, хотя и не мог видеть из-за стола, скрестил ноги: закрытая поза, ничего он больше не сообщит, жаль…
– Магда Фирман, – сказал Литроу, взвешивая каждое слово так, что Розенфельду отчетливо представлялись весы, на которые профессор клал слово прежде, чем произнести его вслух, – очень неплохой физик. У нее недостаточно собственных идей, и потому она обычно работает в соавторстве.
Розенфельд это знал и сам.
– Доктор Фирман не опубликовала ни одной статьи в соавторстве с Смиловичем, – сказал он. – Точнее, две их совместные работы были отклонены рецензентами…
Фразу он не закончил, предоставив профессору делать свои выводы.
– Да, – кивнул Литроу. – Какое-то время они работали вместе. Личная жизнь доктора Фирман – не та тема, которую я хотел бы обсуждать.
– Извините. – Розенфельд поднялся с ощущением, что потратил время не напрасно, хотя и не получил, казалось бы, никакой новой информации. Он не сказал профессору всего, что знал, но и Литроу оставил при себе
