Виктор Слипенчук - Звёздный Спас

Первым вошёл Кеша. На его приветствие почти никто не отозвался (у них всегда так – пришёл и пришёл) – каждый занят своим делом. Но он задержался в дверях. Все приподняли головы – ба!.. Да с ним красавица, похлеще «Мисс Вселенной».

– Здравствуйте, знакомьтесь – Фива, – сказал Кеша, увлекая Фифочку к своему столу.

Она, конечно, смутилась, но обезьянки в клетке, заверещав, отвлекли. Кеша тоже немного растерялся, но тут вмешался Богдан Бонифатьевич.

– Извините нас, сударыня…

Он сделал красноречивую паузу.

– Фива, меня зовут Фива, – подсказала Фифочка и так застенчиво улыбнулась, что Кеше захотелось приободрить её, но Богдан Бонифатьевич не дал.

– Извините, Фива, через минуту я верну вам вашего кавалера. Впрочем, вы можете следовать за нами.

Он взял Кешу за руку и подвёл к обезьянке из контрольной группы.

– Как всегда, высший предел интеллекта, даже немного зашкаливает, – выглянув из-за стола, весело сообщил Зоро.

Желая удостовериться, Богдан Бонифатьевич поспешил к нему, а Фива подошла к Кеше и осторожно оперлась на его плечо. Кажется, даже ещё и не оперлась как следует, а все в лаборатории враз испуганно вскрикнули: дескать, кирдык приборам – сгорели. А потом удивлённо вышли из-за ярусных столов и многозначительно уставились на Фиву. На их лицах читалось, что они подозревают её главной виновницей аварийного сбоя приборов.

Тогда в ответ Кеша демонстративно обвёл всех презрительным взглядом и крепко-крепко обнял свою Фифочку. Он ещё ощущал ни с чем не сравнимую гибкость её тела, а в лаборатории опять что-то произошло. Отстраняясь, она держалась за пуговицу пальто, а прямо перед ним, наполовину высунувшись из клетки, сидела обезьянка. Уцепившись хвостом за верхний прут, она тщательно осматривала свои маленькие ручки. При этом с таким завораживающим интересом, что не сразу улавливалось, что она напевает:

– Фифа, Фифочка моя!

Фифа, Фифочка, я – твой!

Глава 4

Они шли по тропке через лесок, чтобы спрямить путь. Фива спросила у бабушки – как у неё получается, то она маленькая, обыкновенная, а то вдруг становится как боярыня, высокой, статной и неприступной – даже боязно подходить к ней.

– А ты вот так вот встань, носки врозь, а пятки сдвинь на ширину ладони и, насколь сможешь, выпрями шею, – сказала бабушка и застыла перед Фивой как изваяние. – И от пяток и ладоней мысленно направь потоки крови к своим плечам и ещё дальше вверх, чтобы за ушами они прошли и, не соединяясь, как бы пронзили небо.

– И я сразу подрасту? – удивилась Фива.

– Подрастёшь и не боярыней будешь, а царевной, – уверенно сказала бабушка.

– И это у всех людей так или только у нас с тобой? – спросила Фива.

– У всех, – ответила бабушка.

И тогда Фива решила удостовериться в правоте её слов, проверить их истинность на себе.

Она действительно вся выпрямилась, внутри будто стержень стальной обнаружился. Конечно, саму себя она не вполне могла видеть, но бабушка сказала, что точно, пока стояла как памятник, была не царевной даже, а царём, начальником полевой экспедиции, потому что в соответствующем обмундировании.

Они рассмеялись, а потом Фива спросила – почему так происходит, если происходит? И бабушка объяснила, что у человека кроме видимого тела есть ещё невидимые.

– Их ровно пять, как пальцев на руке. Мы в них, одно в другом, как матрёшки. Когда они в совпадении – мы сильнее и крепче. Так что потоки крови промеж ушей – это только способ для соединения всех пяти тел в одно единое тело, в одну общую матрёшку, или, скажем так, общую материю. Причём у каждого свой способ: у меня и у тебя – такой, а у кого-то – другой. Бывает, что по болезням, по недоразвитию все эти тонкие невидимые тела обретаются вокруг нашего видимого тела подобно вееру и лишь мешают нам передвигаться в этой жизни. Человеку, знающему, чего он хочет, впятеро легче добиться своего потому, что он впятеро сильнее обычного человека за счёт собранности своих тел в единую матрёшку, как бы в сжатый кулак из пяти пальцев.

А ещё она сказала, что в каждом теле человек уже пребывал, и каждому телу соответствовал определённый мир, и небо соответствовало. И эти миры, и небо и сейчас существуют. И человеку надо вспомнить себя всего – и видимого, и невидимого. И научиться овладевать каждым телом, чтобы пребывать в них, как он это прежде делал, потому что реальный мир перестраивается – и уже близится и новая земля, и новое небо. И много будет всяких космических катастроф, и, чтобы человеку не пропасть, Бог дал ему множество тел, чтобы, в каждом из них пребывая, сотворил себе новое тело. Сам сотворил, потому что он, человек, создан по Божиему подобию и ему дана полная свобода во всём.

– Ой, бабушка, как это интересно! И как страшно! И откуда ты всё это знаешь?

– Оттуда, – ответила бабушка. – Я там была и краешком глаза уже видела и новое небо, и новую землю.

И чтобы уже не задерживаться в леске, решительно продолжила путь. Фива какое-то время шла молча. Потом сказала:

– Наверное, всё это ты узнала от дедушки – он тоже видел новое небо и новую землю?

Бабушка остановилась.

– Ой, Господи! Ты же ничего не знаешь про дедушку?.. Ну да, ты же была в поле.

Она опечалилась, несколько раз кивнув головой, утвердилась в какой-то своей горькой мысли.

– По осени, в октябре, как раз на Флорентия Солунянина, поехал в Москву, надумал рамок для ульев взять, а главное, у него дымарь прохудился. Говорил: Фифочка, к вечеру обернусь – жди. Я ждала-ждала, а его всё нет. Думала: у тебя заночевал. Уже ночь на дворе, но я крючки не стала накидывать ни на калитку, ни на дверь – авось, вернётся. Может, с кем-нибудь из своих дружков-пчеловодов встретился, медовушки попили и припозднился с отъездом. А то возьмёт ещё и с дружком нагрянет – такое бывало.

Вдруг бабушка спросила: не застудится ли внученька, а то бы они на минутку присели под елью. В кожухах – не страшно.

Они присели на сугроб, устроились напротив друг дружки. (Свою клюкастую палку бабушка по обыкновению рядом воткнула в снег.)

– Легла почивать, сон сморил, но одним ушком бодрствую, слышу сквозь дрёму стукнула калитка – шаги, его и ещё чьи-то, лёгкие, быстрые. Не успела подумать, мол, как хорошо получилось, что не закрылась на запоры, а они вдвоём уже в избе.

– Это ты хорошо сделала, голубушка, что не накинула крючки, а то бы ни в жисть не уговорил Флорентия Солунянина заглянуть к нам.

А уж этот Флорентий, Фифочка, такой представительный, в длинном голубом плаще, с откинутым назад капюшоном, хоть и седой весь, но волос на голове курчавистый. Да и борода и усы под стать, а взгляд зоркий, пронизывающий – даже боязно стало.

А он усмехнулся и озарился весь.

– Да уж я тут только сполняю волю Божией Матушки Небесной. Это Она смилостивилась указать мне, чтобы уважил просьбу твого Флора, мово тёзки, в честь Иверской иконы Божией Матери, ежели, конечно, ты, хозяюшка, не зачинила запоры и ждёшь свого суженого. Так что виной всему – ты сама.

Мой Флорушка выступил вперед, и сердце так радостно затрепетало в груди – мой Флорушка, мой суженый, молодой-молодой! И рубашка на нём белая, как в день свадьбы.

– Ты ли Флорушка?! – говорю ему, а сама знаю – он (рубашку белую с тонюсенькими рубчиками, из белого зефира мы вместе покупали).

– Ты на себя, Фифочка, посмотри! Ты ведь тоже в белом подвенечном платье, и горько расставаться, но это временно.

Обнял меня и жарко-жарко в губы поцеловал, а может, я поцеловала. Мы оба, как на свадьбе, едва не задохнулись в поцелуе.

Бабушка усмехнулась, зачем-то потрогала клюкастую палку. Фива смотрела на неё во все глаза.

Потом меня охватила необъяснимая тревога – что за горькое расставание? Говорю:

– Ты, Флорушка, здесь, со мною, или это сон?

– Сон, голубушка, но я с тобою, потому что тело твоего сна такое же, как и моё тело.

– А где ты сам сейчас? – ухватилась я.

Он посмотрел на Флорентия в плаще, тот насупился, а потом резко так откинул полу небесного плаща. И я, как бы в проёме оконном, увидела деда в леске, посреди пасеки, с новеньким дымарём в руках. И я уже рядом с ним оказалась. А всё кругом цветёт – знойный полдень, пчёлы гудят, и слышен звон горного родника – райское местечко. Мне захотелось, обнимая ромашки, упасть в траву – благодать какая! Но зачем-то говорю:

– Ты, Флорушка, вижу, и рамки для ульев взял, и новый дымарь у тебя, и пчеловодческая шляпа.

В ответ он горько-горько улыбнулся, и сразу же мы оказались в избе. У Флорушки в глазах слёзы, а этот-то Солунянин и говорит:

– Ты, хозяюшка, ни о чём его не спрашивай и не ищи… Через неделю привезут твово Флора как раз те, кто погубил его. Помогут похоронить, батюшка побеспокоится. Ошибка случилась, сошёл с автобуса, а на него люди в форме напали. Повалили, скрутили, тыкают лицом в снег: «Ты Фрол, ты?!» А он вырываться начал, мол, не Фрол, а Флор. «А дак ты всё-таки Фрол!» – вскричал один из них и лежащего на спине ударил наганом в висок.