Виктор Слипенчук - Звёздный Спас
Фива в своём полевом обмундировании сошла на перрон, и общий поток увлёк её в тоннель, а потом выплеснул с другой стороны автострады. У последнего киоска ещё раз осмотрела себя, затянула кожаные ремни наколенников на сапогах, чтобы уже пуститься в дальний путь, и вдруг, бросив взгляд на старуху, стоящую чуть поодаль от неё с клюкастой палкой, обмерла: неужто бабушка?!
Высокая, статная, в тёмном пуховом платке, обтягивающем поднятый воротник серого длинного кожуха, в белых высоких катанках и красных шерстяных варежках, да ещё с палкой, она была похожа на грозную боярыню, зорко оглядывающую свою мельтешащую челядь.
Ещё не веря себе, то есть полагая, что обозналась, Фива неуверенно окликнула:
– Бабушка, это ты?!
И сразу грозная боярыня обмякла, словно что-то сломалось внутри, превратилась в неуклюжую сутуловатую старушку – в общем, в родную бабушку, сделавшую широкий шаг навстречу и едва не упавшую в снег – благо, успела опереться на свою клюкастую палку.
Фива цепко обхватила её своими крепкими руками и, оберегая, прижала к себе, удивляясь, что бабушка вовсе не такая большая, как показалось, а, наоборот, маленькая и сухонькая, даже сквозь кожух она почувствовала её старческую костлявость.
– Я это, я, внученька. Ну а кто же ещё придёт тебя встречать?
Фива отстранилась.
– Ты что, встречала меня?!
– Со среды, с тридцать первого.
– И вот так все эти дни стоишь, высматриваешь?!
– Да, стою, высматриваю, но только дневные электрички. Ещё следующую подождала бы, и всё, а дальше уж совсем темно, пошла бы домой, – сказала бабушка.
– Господи! – воскликнула Фива и опять, крепко-крепко прижав к себе костлявое старческое тело, всхлипнула. – Дак я ведь могла не приехать, я же случайно приехала.
Теперь отстранилась боярыня.
– Как это – не приехать?!
Она лучше Фивы знает, что Фива должна была обязательно приехать.
Воткнув палку в сугроб, привлекла внучку в свои объятия, и Фива вновь почувствовала бабушку большой-большой, а себя словно в детстве – маленькой-маленькой.
Глава 3
Проснулся Кеша затемно – продрог. Открыл глаза, и первое, о чём подумал, – Фифочка. Он улыбнулся. Так много было для него в этом слове, что невольно пропел:
– Фифа, Фифочка моя!
Фифа, Фифочка, я – твой!
Он радостно засмеялся и, вскочив, накинул на плечи новое демисезонное пальто – в нём он с нею познакомился. Потом, закрыв окно, заглянул в холодильник. Пара куриных яиц и начатая бутылка растительного масла. Постоял, посмотрел – да, негусто. Опять лёг отдыхать, а точнее, мечтать о Фифочке. Какая белая и красивая кожа у неё, а на щеках румянец. Наверное, глядя на таких, как она, говорят – кровь с молоком. А глаза синие-синие, и волосы как лён: белые, мягкие – небесная женщина, небожительница с какой-нибудь Проксимы Центавра. Неожиданно Кеша начал сочинять стихи. Вначале хотел использовать две внезапно явившиеся строчки, но дальше них ничего не получалось, и он сменил угол зрения. Посмотрел на себя и Фиву как бы сверху.
– Наши жизни – твоя и моя —
Обернулись единой судьбой.
Линий две, но одна колея,
Я всегда буду рядом с тобой.
Кеша самодовольно улыбнулся (представил, как приятно удивится Фифочка четверостишию), подумал, что надо записать его. Не записал. Блаженно улыбаясь, уснул. Однако не так, как обычно – теряя связь с действительностью, проваливаясь в пустоту или, наоборот, попадая в какие-то сложные перипетии, в которых не было никакой логики. Нет, всё было по-другому.
Вначале в дверь постучали: громко, отчётливо, трижды тройным стуком. Так стучать мог только Никодим Амвросиевич, хозяин квартиры. Они условились, что, хотя у него и есть ключ, он должен прежде стучать, извещать квартиранта.
Услышав стук, Кеша недовольно отозвался:
– Сейчас открою.
Недовольство объяснялось вполне понятной причиной: прервали радужные мечты, он представлял, что читает своё стихотворение Фифочке.
Накинув пальто и нащупав шлёпанцы, включил свет. Половина шестого – ужас! Наверное, в Озёрки собрался, туда чуть свет выезжают, подумал Кеша и, вспомнив, что Фива из Озёрок, тут же решил – надо как-то смотаться с нею на «Икарусе» Никодима Амвросиевича.
– Опять ни свет ни заря дальний рейс? – сказал Кеша и, щёлкнув замком, открыл дверь.
Всё что угодно он мог представить, но чтобы за дверью стояла Фива – ни в жизнь.
На ней были чёрная вязаная шапочка, из-под которой выбивалась льняная прядь, светло-серое изящно приталенное пальто, весьма длинное (почти скрывало полусапожки на каблуках), и тёмная сумочка на ремешке, небрежно накинутом на плечо. Ещё в глаза бросались красный шарф и чёрные шёлковые перчатки – особенно перчатки. Нервно пружиня пальцами, Фива как бы играла в ладушки, невольно приковывала к ним внимание.
Она улыбалась, но смущённо и неуверенно, словно загодя просила прощения за свой неожиданный визит.
– Фифочка, ты?!
Кеша опешил, потерял дар речи. Синеглазая, розовощёкая, с огнисто вспыхивающими на шапочке снежинками, она была само совершенство.
Почувствовав, что Кеша больше, чем она, растерян, Фифочка обрадованно засмеялась, сделала вид, что ей всё нипочём.
– Давай-давай, приглашай в свои апартаменты.
Они вошли. Фива позволила поухаживать за собой, то есть Кеша принял из её рук шарф, сумочку и пальто. Полусапожки он снимать не позволил, а шапочку – сама не стала.
Комнату осматривала с любопытством и даже некоторой придирчивостью, словно ей предстояло здесь жить. Именно это пленяло Кешу, хотя понимал, что таким образом она пытается составить о нём представление.
– Комнату снимаешь один или у тебя семья?
– Один, – ответил Кеша.
Фифочка смущённо хохотнула.
– Хорошо устроился. Диван-кровать, тахта, раздвижное кресло – тут вполне хватит места для троих.
– Да, вполне, – согласился Кеша. – Если третий человек будет маленьким.
Почему так сказал – сам не знает. Они переглянулись, и Фива тут же перевела взгляд, подошла к книжной полке. Но он всё равно увидел, как покраснела она, как зарделись не только её щёки, но даже уши и шея.
Пауза получилась довольно-таки продолжительной, наконец Фива, опять с видом, что ей всё нипочём, весело заметила:
– А ты богатенький! Разбрасываешься тысячерублёвыми.
Она подняла с пола банкноту и, улыбаясь, подала Кеше. На какое-то мгновение он увидел синие всполохи и мерцание звёзд, всё в нём сжалось – никогда, не буду, не хочу ! Он машинально стал складывать купюру так, как складывают «подкожные деньги», чтобы подальше спрятать. Но Фива остановила и несколько осуждающе сказала:
– Прекрати, разве так можно обращаться с деньгами?
Очень ловко выдернула купюру из рук, положила на стол, на раскрытый словарь, и придавила прозрачным диском.
– Мог бы и пригласить, – сказала Фива, не уточняя, куда пригласить.
Кеша очнулся. Лично он – всегда, пожалуйста.
– Чуть рассветёт, пойдём в кафе, здесь неподалёку круглосуточное, – воодушевился он.
Фива засмеялась. Ей понравилось предложение, но она вовсе не это имела в виду, а простое приглашение присесть.
– А потом, пока рассветёт, не слишком ли долго ждать – целая ночь впереди!
Она весьма выразительно посмотрела на часы. Он тоже посмотрел.
– На моих без десяти шесть.
– И на моих, – подтвердила Фива.
– Как? Не может быть?! – удивился Кеша и тут только прозрел. – Сейчас что – утро или вечер?
Оказалось, что вечер. Кеша схватился за голову, даже постучал себя кулаком по лбу – а он-то думал!
Они радостно засмеялись и потом ещё долго не могли успокоиться, смеша друг друга своей радостью.
Наконец умолкли. Кеше хотелось обнять, поцеловать Фиву, но так, сразу… Он посмотрел на неё, а она на него. И вдруг между ними словно электрическая искра проскочила. Проскочила и сожгла разделяющее пространство. Позабыв обо всём, они бросились друг к другу. Однако Кеше не повезло, он обо что-то споткнулся и со всего маху грохнулся на пол. Грохнулся и – проснулся.
Проснулся, но сон был настолько реален, что он испуганно вскрикнул:
– Фифа, Фифочка!
Следующие слова о том, не ушиблась ли она, Кеша произнёс тоже с тревогой за Фифочку, но по инерции. Он уже понял, что всё, связанное с нею, – сон. Реально лишь его падение с дивана-кровати и этот полусумрак уличного электричества, неярко освещающий деревянный пол и нижнюю часть мебели (ножки стола, тахты и раздвижного кресла). Впрочем, сон был более правдоподобным, чем эти не до конца проявленные предметы мебели. Какая-то странная реальность, как бы из повести Гоголя «Портрет».
Кеша поднялся с пола и отряхнул новое пальто. Он нарочно не усердствовал, чтобы не развеять остатки сна. Хотелось поскорее лечь и опять уснуть. Он слышал, что бывают случаи, когда прерванные сны возвращаются, главное – как можно быстрее лечь и уснуть.
Кеша сейчас же лёг, закрыл глаза и сразу почувствовал, что его сознание мягко обволакивается дрёмой, он словно плывёт в синем дыхании океана. И вдруг – громоподобный тройной стук.
