Андрей Белянин - Андрей
Лана многому учила меня, не уча. Мы оба понимали, что она не наставница мне, а я не преданный ученик. Наше общение могло быть окрашено самыми разными оттенками человеческих чувств. Наверное, если бы мы жили семейной парой, то быстро свели бы друг друга с ума. Если бы, конечно, просто не перегрызлись в первую же брачную ночь.
— Я не видел тебя уже неделю.
— А мог не увидеть вообще. Три дня назад я вдруг резко поняла, как люто я тебя ненавижу! Меня буквально захлестнула слепая ярость, я была готова убить тебя на расстоянии. Во мне кипела такая злоба, такой гнев, такое безумство…
— Господи, да что я сделал?!
— В том-то и дело… Я ведьма, я себя знаю, и ни с того ни с сего на меня подобные вещи не накатывают. Мне пришлось обращаться к одному из Старших и просить его снять с меня эту дрянь. Оказалось, довольно тяжёлое заклинание на разлуку. Признавайся, кто из твоих поклонниц приколдовывает от избытка дурости?
Я неуверенно пожал плечами. Пожалуй, парочку таких дам можно было припомнить. Но называть их имена Лане не хотелось…
— Проехали. Меня ударило лишь потому, что я для тебя что-то значу. Заговор брошен неуравновешенной девицей, возомнившей себя вправе решать твою судьбу. Иногда именно у таких вот непрофессионалок всё и получается наилучшим образом. Им дают силу на один раз, заманивая и искушая. Второй раз она уже не зацепит — ни тебя, ни меня. Ей теперь ОЧЕНЬ долго предстоит болеть. Если выздоровеет — поумнеет.
— Ты так мстишь ей?
— Я?! Много чести! Её размажет собственное колдовство, пусть знает, с чем заигрывала… И не смотри на меня так! Я же была готова убить тебя. Понимаешь, тебя! И что бы я потом… как я… одна…
Тема умерла сама собой. Мне не стоило особого труда выяснить, которая из тех двух моих знакомых неожиданно свалилась. Могу лишь сказать, что родственники и врачи до сих пор опасаются за её душевное равновесие.
Я не оправдывал и не осуждал Лану — этот грех висел на мне лишь в начале наших отношений, и моя безудержная ревность вкупе с прямолинейностью суждений доставила немало неприятных моментов нам обоим. В первую очередь, наверное, всё-таки мне, а может, и нет, она же никогда не открывала душу. Ей нечего было открывать.
Но я и не романтизировал её. Рваную цепь наших встреч трудно было заключить в какие-то определённые рамки. Да и нужно ли? То, что мы не вписывались в общепринятые схемы (друг — подруга, учитель — ученик, вампир — жертва, любовник — любовница), всё это могло напрягать опять-таки только меня, её оно не волновало.
Лана никогда не искала моей помощи, ничего не просила и ни к чему не обязывала. Если была больна, то делала всё, чтоб мы не могли увидеться. Она словно дарила мне каждый день, а то и по два-три раза на день маленькую возможность выбора — уйти или остаться?
Уход был бы самым безболезненным решением. Никаких обид, упрёков, претензий, полная свобода плюс ещё сохранение дружбы и добротная иллюзия возможности войти в одну реку дважды. Она действительно сумела бы это сделать, но готов ли был я заплатить такую цену за самообман и внешнее спокойствие…
Какой была бы моя жизнь без Лапы? Не знаю. Скорее, не уверен в однозначном ответе. Я бы жил без неё, разумеется, — ведь как-то жил и до встречи с ней. Но теперь это была бы жизнь из шести нот. Седьмую — незнакомую, неизведанную, необходимую — я бы искал вечно…
— Знаешь, как мне пришло осознание себя ведьмой? Я говорила тебе, что долго проходила в Наблюдателях, не решаясь определиться, по какой грани силы готова идти. Потом мне предложили пройти ряд духовных практик. Нечто среднее между дыхательной йогой, медитацией и аутотренингом. И вот тогда я словно провалилась в иной мир… Представь себе тихую реку, зелёный берег, весеннее солнце, голубое небо от края и до края, полевые цветы, звон пчёл и безграничное счастье надо всем этим великолепием, где я и была ВСЕМ! Я ощущала себя в каждой капле воды, понимала язык насекомых, всей кожей чувствовала мягкость облаков, солнечные лучи пронизывали меня насквозь, и вся природа была растворена во мне, так же как я в ней. Быть ведьмой значит — ведать… Осознавать себя частью и целым, принимать свой путь, самосознание, движение энергий, рождение Вселенных, смех ребёнка, увядание цветка. Это и есть моя истинная дорога…
— Звучит слишком уж возвышенно. А ведь исконный страх перед ведьмами возник не на пустом месте…
Лана резко хлопнула ладонью по столу, обрывая меня. Потом встретила мой взгляд и первой опустила ресницы:
— Просто хочу, чтоб ты знал: мне место не только на костре…
— Я протянул ей руку. Она нежно погладила себя по щеке кончиками моих пальцев, целуя их.
— Я не дам тебя сжечь.
— Знаю. Ты любишь…
Слухи о моём мнимом богатстве тревожили большевистское правительство больше, чем вся моя Азиатская дивизия. Они считали нас остатками недобитых семёновцев, не понимая того, что люди других подразделений, приходя под мои знамёна, становились только моими, навсегда лишаясь прежней жизни, регалий, званий и даже воспоминаний прошлого. А золото…
Да, мои буряты действительно задержали целую телегу, гружённую золотыми слитками. Но неизвестно, было ли это золотым запасом Российской империи в Забайкалье или купеческим золотом китайских банкиров. В условиях войны важен лишь цвет жёлтого металла, его происхождение не имеет решающего значения.
— Приказываю перенести всё золото в мою палатку!
— Будет исполнено, барон…
Мои приближённые офицеры от генерала до сотника гадали, зачем оно мне там. Но наутро, когда трубили общий сбор и дивизия продолжила свой путь в глубь Халхи, золото исчезло. Моя палатка опустела ещё ночью.
— У кого какие вопросы, господа? Я лично, с немногими верными монголами закопал золото в лесу, разделив его на несколько частей. Где именно, знаю только я и они. Когда-нибудь эти деньги понадобятся нам, чтобы поднять на священную войну против китайцев и большевиков все народы.
— Но, барон…
— Повторяю, место сокрытия клада знаю я один.
— А можно ли положиться на ваших монголов?
— Они никому ничего не скажут. Уже не скажут…
За все годы нашего общения Лапа никогда, даже в минуты самой неуправляемой страсти, не говорила, что любит меня. Я и не спрашивал. Кто я был для того, чтобы приставать к ней с такими вопросами?
— Никогда не бросайся высокими словами, слишком дорого потом приходится за них платить. Я тоже любила. И эта любовь заставила меня порвать с родителями, с семьёй, жить неизвестно где, а потом бежать от той же любви, когда она стала реальной опасностью для моей жизни. Такое бывает… Один очень сильный человек не захотел меня отпускать. Он был готов на всё. Если я не была с ним, то он находил наслаждение в том, что пользовался моей силой и платил мною по счетам…
— Как такое могло произойти?
— Тьма дарует мощь, но взамен забирает тебя всю. Ты уже никогда не принадлежишь себе, и если ей угодно напомнить тебе твоё место — она швыряет тебя в грязь. Не грязь в тебя, а тебя в грязь… Я заплатила за свою свободу деньгами и работой. Деньги достать легче. Но надо было сиять родовое проклятие с человека, у которого один за другим умирали все близкие. Это почти нереальный труд. Я бралась за такое лишь однажды, и потом меня саму едва откачали Старшие. Ведьме приходится переносить весь спектр чужих грехов на свои плечи, а потом сваливать с них, как спрессованный мусор…
— Бывают случаи, когда груз другого слишком велик для твоих плеч?
— Именно. Поэтому в нашем стане так часты самоубийства и психозы, что на них никто давно не обращает внимания. Каждый шабаш мы недосчитываемся кого-либо из учеников или самих посвященных. Я выжила. Я очень хотела жить. Хотя, наверное, свободы хотела ещё больше. Тебе не понять… Что ты рисуешь сейчас?
Её неожиданный вопрос поставил меня в тупик. Лана никогда не интересовалась моим художеством, как, впрочем, и большинство людей на этом свете. Кому какое дело до моих картин? Я рисовал маслом исключительно для себя, лучшее вывешивая на стенах, а в тех крайне редких случаях, когда какое-нибудь экзальтированное лицо интересовалось их стоимостью, называл абсолютно нереальную цену, лишь бы не расставаться со своими холстами. Последние эскизы хранились у меня в сотовом…
— Что это?
Жрица, — попробовал объяснить я, но она перебила:
— Я вижу лежащую обнажённую женщину. Одной рукой гладящую себя по бедру, а другой привлекающую странную греческую маску с ветвистыми оленьими рогами. Это Цернунос? Звероподобный бог древних…
— Да, — признался я. — А эта женщина ты. Просто эскиз, я ещё не знаю, как оно будет выглядеть в цвете.
Был человек, который называл меня Исидой. Он льстил, но был не так далёк от истины. В каких красках ты видишь меня?
