Сьюзен Янг - Идентификация

– Я обожглась, – всхлипывала я. – Забирала сковородку и нечаянно прикоснулась к плите, а конфорка, видимо, горела…

Мать ахнула и поспешно повернула краник на плите.

– Дональд, – сказала она. – Я же велела тебе поставить кастрюли в раковину!

Он извинился и опустился рядом со мной на колени:

– Дай я посмотрю, детка.

Родители хлопотали вокруг меня, не мешая мне плакать от случайного болезненного ожога. Они не догадывались, что я плакала о Лейси, о Брэйди, а больше всего о себе.

– Не надо было начинать в машине, – вздохнул Джеймс. В его голосе я уловила нотки беспокойства. Я лежала, уютно свернувшись в кровати. Руку перевязали, от тайленола клонило в сон. – Проблема в том, что, начав, можно не справиться с собой. Нельзя было позволять тебе плакать.

– Мне требовалось выплакаться, – возразила я. – Не всем разрешают делать памятные тату.

– Да, мне разрешают. Сильно обожглась?

– До пузырей.

– Черт, – в трубке послышался шорох. Я представила, как Джеймс с силой растирает лицо. – Сейчас приеду.

– Не надо, – сказала я. – Уже поздно, мне скоро по-любому спать ложиться. Завтра будешь со мной нежнее.

– Завтра я тебе ноги вырву.

Я улыбнулась:

– Правда? Так-таки и вырвешь?

– Ложись, действительно, спать, Слоун, – сказал Джеймс, не поддержав шутку. – Я заеду за тобой пораньше. И пожалуйста, не делай больше глупостей.

Пообещав ничего не делать, я положила трубку. Уже не имея сил плакать, укрылась одеялом с головой. Засыпая, я думала о брате. Ощущение громадной вины тяготит до сих пор. Иногда бывает так больно, что я притворяюсь, будто у меня никогда не было брата, в надежде, что станет легче. Но тут же в памяти всплывают его шутки, улыбка, его жизнь, и мне ясно, чту потеряли мои родители и почему они надо мной трясутся. Иногда спрашиваю себя, как я бы поступала на их месте, и не знаю ответа.

Ощутив легкое прикосновение к щеке, я сразу открыла глаза. Джеймс стоял у кровати с обеспокоенным видом.

– Так мы в школу опоздаем, – заметил он. – Твоя мама в конце концов отправила меня тебя будить.

Я растерянно взглянула на будильник: уже девятый час. Приподнявшись на локтях, я огляделась, ничего не понимая. Джеймс присел на край кровати.

– Дай посмотреть, что с рукой, – сказал он и, не дожидаясь согласия, оттянул повязку. Я вздрогнула. – Я крайне недоволен, – сообщил Джеймс, осматривая ожог. – Мне твоя кожа больше нравится без шрамов.

Он поглядел мне в глаза, нагнулся и поцеловал над ожогом, где кожа совсем нежная, после чего улегся ко мне под одеяло, хотя родители могли войти в любую секунду.

– Я понимаю, это нелегко, – прошептал он мне в ухо. Мне стало щекотно. – Но надо держаться. – Взяв мою вьющуюся прядь, он принялся наматывать ее на палец и снова разматывать. – Каждое утро я думаю, что сегодня все и случится – я заболею, за мной придут хендлеры и потащат в Программу. И мне не хочется вставать с кровати. Но я встаю, потому что не могу оставить тебя одну.

При мысли, что нас могут разлучить, я взяла Джеймса за руку, переплетя пальцы.

– Чтобы не забрали, приходится притворяться, – сказал он с горечью. – Без тебя мне не справиться. Брэйди просил нас заботиться друг о друге, я не хочу подвести его еще раз.

– Я устала притворяться.

– Я тоже, – вздохнул он. – Я тоже.

Он поднял наши сплетенные руки и поцеловал мне запястье, после чего принялся целовать мне шею.

– Давай прогуляем, – пробормотал он между поцелуями. – Скажем, что у тебя встреча с психотерапевтом, и поедем на реку. Будем загорать до вечера.

Я улыбнулась:

– Разве вчера мы не этим занимались?

– С удовольствием отдохну еще денек.

Джеймс обнял меня за бедро и притянул к себе, целуя уже ключицы.

– Хватит, – сказала я, хотя мне вовсе не хотелось его останавливать: я была не прочь ответить на его пыл. Но прежде чем мы зашли слишком далеко, Джеймс со вздохом отодвинулся.

– Ты права, не годится пользоваться твоим состоянием. – Он сел и откинул одеяло, открыв мою пижаму. – Надень, что ли, юбку. При виде твоих ног у меня всегда поднимается настроение. – Сверкнув мне широкой улыбкой, он встал. У двери Джеймс на секунду замялся – выдержка ему едва не изменила, но, не оглядываясь, кивнул и спустился вниз.

Глава 5

На парковке перед школой я уже открыла дверь, когда Джеймс схватил меня за руку.

– Слушай, – серьезно начал он. – Мне надо тебе кое-что сказать.

Сердце у меня пропустило удар.

– Что?

– Я у тебя дома не стал говорить… Ночью Миллер влез в комнату Лейси. Он думает, что сегодня за ним придут. Остальное он тебе сам расскажет. С ним все нормально – живой.

Я согнулась, вцепившись в приборную доску, пытаясь отдышаться.

– С ним точно все в порядке? – спросила я, искоса глядя на Джеймса. Он кивнул, но лицо у него было таким, что легче мне не стало.

– А ты как считаешь, за ним придут?

– Надеюсь, что нет.

Я прикрыла глаза и бессильно откинула голову.

– Зачем он это сделал? – простонала я. – Почему нельзя было просто подождать?

– Не знаю, – отозвался Джеймс. – Но сегодня надо уйти пораньше, после обеда. В школе лучше не высовываться.

– А сам сплел историю про школьный проект в Самптере!

– Это другое дело, я хотел помочь Миллеру.

– Это было глупо. Мог и получше придумать. Если его заберут, то по нашей вине.

– Знаю! – взорвался Джеймс. – Или ты думаешь, я не понимаю?

Мы смотрели друг на друга. На его лице проступило бешенство. Джеймс назначил себя ответственным за смерть Брэйди, за нашу с Миллером безопасность – иначе он не может, так уж он устроен, и порой у меня хватает глупости верить, что ему действительно по силам нас защитить.

– Я знаю все, что ты думаешь, – пробормотала я, борясь с отчаянием.

Лицо Джеймса смягчилось.

– Иди сюда, – сказал он. Сперва я не двинулась – от угрозы, нависшей над Миллером, салон «Хонды» и весь мир сделались удушающе крохотными. – Слоун, ты мне нужна, – напряженным голосом добавил Джеймс.

Услышав мольбу, я отбросила все сомнения и прильнула к нему, крепко стиснув. Он вздрогнул, но тут же сам сжал меня в объятиях. Как только мне исполнится восемнадцать, мы уедем из города и начнем жизнь заново. Надо ждать. Сейчас еще рано. «Эмбер алерт»[5] отыщет нас в два счета. Нам не спрятаться. Никому еще не удавалось.

Мы посидели, обнявшись, и рука Джеймса скользнула под самый край подола моей юбки. Его дыхание стало глубже, напряженнее.

– Мои губы устали от разговоров, – прошептал он мне на ухо. – Поцелуй меня так, чтобы я обо всем забыл.

Я немного отстранилась и увидела в глазах Джеймса печаль, смешанную с желанием. Я прошептала, что люблю его, а потом перебралась к нему на колени и поцеловала так, будто это последний поцелуй в нашей жизни.

На уроке экономики я смотрела на Миллера, сидевшего с опущенной головой и что-то рисовавшего в тетради под партой. Я наблюдала за ним, соображая, есть ли какие-то симптомы, за которые могут забрать. Внешне Миллер был в полном порядке.

– Ну? – прошептала я, когда учитель обходил ряды, собирая наши тесты. – Что там было у Лейси?

Карандаш Миллера замер.

– Я влез в окно, когда заснули родители. Попытался объяснить, что не причиню вреда, но она начала плакать. – Он покачал головой. – Она решила, что я пришел ее убить. Кто знает, что в Программе обо мне наговорили.

Я прижала ладонь ко лбу. Да, это называется влипнуть по-крупному. Этого достаточно, чтобы Миллера забрали.

– Она позвала родителей?

– Нет, – сказал Миллер. – Велела мне убираться. Даже когда рассказал, кто я, она меня выгнала. – Его голос звучал чересчур ровно. – Видимо, я все-таки надеялся, что в ней до сих пор что-то теплится. – Он поднял на меня неподвижные глаза: – Как считаешь, может она меня еще любить?

– Да, – ответила я. – Но тебя же могли арестовать и отправить неизвестно куда. И что тогда? Как я без тебя?

– Я должен был попытаться. Ты бы Джеймса не оставила?

Я помолчала.

– Да, я бы его не оставила.

Миллер кивнул, явно жалея, что привел такое сравнение, и снова принялся что-то чертить в тетради.

– Ты и дальше попыток не оставишь? – спросила я.

– А смысл? Она совершенно изменилась. Я даже не уверен, что она снова меня полюбит.

Я сдерживаю слезы.

– Мне очень жаль.

– Да, – сказал он. – Но надо жить дальше, как говорит мать.

Мамаша Миллера недолюбливала Лейси и надеялась, что сыночек рано или поздно выберет себе кого-нибудь более жизнерадостного. Но в нашей жизни мало чему можно радоваться. Те, кто радуется, обычно уже побывали в Программе.

– Миллер, не…