Максим Далин - Зеленая кровь
Увидел медведя.
Медведь лежал на полу клетки — и с трудом приподнялся, чтобы посмотреть на человека. Тео содрогнулся — трансформ прошел как-то вполовину, на ужасной, почти безволосой морде, пародии на зверя, горели совершенно человеческие всепонимающие глаза. Лапы врастали в человеческий торс — и в шерсти было не видно, где кончается настоящая шкура и начинается трансформированная. Тео понял, что присутствует при агонии — но никогда прежде он не видел и не слышал ничего подобного.
От ужаса и жалости мир помутнел и расплылся. Тео подбежал к вольеру и присел на корточки. Клетку запирал висячий замок, можно было только просунуть руку между ржавых прутьев, и Тео просунул, коснувшись мокрой и жесткой шерсти. Умирающий медведь вздохнул.
— Сейчас-сейчас-сейчас, — выдохнул Тео, вытирая глаза, торопясь и понимая, что безнадежно опоздал. — Сейчас, милый, я тебя выпущу, вот сейчас… — и ухватился за замок, дернув его на себя.
— А котенок-то, похоже, добежал, — неожиданно сказал медведь. Человеческий голос странно искажался полузвериной гортанью, сходил на скрип, как сухое дерево. — Хорошо. И щенка чую. И лосенок вот-вот будет здесь. Славно. А лучше всего, что и человек пришел. Потому, что об этом ОН спрашивал. Зеленый спрашивал…
Медведь задрал морду вверх. Тео бессознательно сделал то же самое.
Туча уже заполнила небо целиком. Было темно, как среди дня темнеет лишь во время солнечных затмений, и страшно тихо. Ветер замер; Тео вдруг осознал, что ни малейшего шума уже давно не слышно. Сизые и черные клубы ходили в теле тучи, как перекатывающиеся мышцы, время от времени высвечиваемые бесшумными сполохами, похожими на зарницы. И в этих сполохах Тео вдруг померещился огромный, во все небо, нечеловеческий лик — клубящаяся маска сфинкса с мерцающим сиянием молний в бездонных глазницах.
— Что это, а? — прошептал Тео, чувствуя себя маленьким ребенком, потерянным в незнакомом и непредсказуемом месте.
Медведь снова судорожно вздохнул и с трудом проговорил:
— Это справедливость, человек. ОН спросил мир — оставлять ли хоть кого-то из людей… И почти все, как видно, сказали «нет». Но я скажу «да». И может, еще кто-нибудь скажет «да»… может, лосенок… может, тот недобитый жеребчик… может, подстреленный котенок… Может, твои щенята… может, еще кто-нибудь, кто любит против здравого смысла… И молись, человек, чтобы ОН услышал…
Последнее слово медведь прохрипел и уронил голову на лапы. Его тело дернулось, обретая в смерти окончательную форму — и растянулось на грязном полу клетки уже совершенно звериным. Он был страшно худой, этот медведь, осенью, когда все медведи лоснятся от жира, а их мускулы распирают мохнатые шкуры… Тео опустился на колени рядом с клеткой — и неожиданно для себя расплакался навзрыд, как не плакал с детсадовских времен, как в раннем детстве — от невозвратимой потери. Наверное, надо было молиться, но он не умел.
И все остальное на некоторое время отступило на задний план… пока Тео не поразился такой долгой тишине.
Он встал, тщетно пытаясь втянуть слезы внутрь, огляделся, поднял угловатый кусок щебенки и принялся сбивать замок клетки с оленятами. Оленята отступили назад и, все так же молча, смотрели на усилия человека — а замок сыпался под ударами, как насквозь проржавевшая консервная банка.
Наконец, замок отлетел в сторону. Тео приоткрыл дверцу в клетку и перешел к вольеру с кабаном. Он сбивал замок и не мог заставить себя не только пойти смотреть туда, в сумеречную тишину, но и подумать о том, что там могло бы происходить. Наступил день Страшного Суда из всех известных Тео священных писаний; он не мог себе представить, что могло случиться за последние пять минут. Все могло случиться.
Все. Мир наполнился зловещими чудесами.
Дверца отвалилась в сторону с ржавым визгом, от которого по спине прошла волна тошной дрожи. Тео посторонился, пропуская кабана; кабан вышел, пофыркивая, нюхая мертвый холодный воздух, и, не торопясь, пошел к выбитой калитке. Оленята так и не трогались с места.
Тео принялся за замок медвежьей клетки. Почему-то было нестерпимо, что мертвый медведь все еще заперт, и, кажется, хотелось закопать его в лесу, будто это могло хоть что-нибудь изменить. Тео сбивал замок уже раскрошившимся камнем и старался ни о чем не думать.
И замок рассыпался, и камень рассыпался белесыми на изломах крошками, когда в калитку вошел лось. Тео выпрямился и стал смотреть, как лось приостановился, нервно вздрогнув ноздрями, и, увидев человека, царственно кивнул горбоносой рогатой головой.
— Локкер, — позвал Тео и облизнул соленые губы. — Как же ты сюда попал, милый?
«Пойдем, Тео, — спокойный и грустный голос лося прозвучал будто внутри головы Тео. — Тут все уже кончено, а там Рамон хочет убедиться, что с тобой все в порядке. Пойдем».
Тео отряхнул с ладоней каменную пыль, подошел, погладил мохнатую лосиную шею с седой гривкой вдоль хребта. Лось вздохнул, его теплое дыхание колыхнуло Тео волосы.
«Пойдем, пожалуйста, — повторил Локкер мысленно. — Ты вернешься сюда потом, если захочешь, но сейчас надо идти».
Тео обнял лося за холку, как герой древней легенды обнимал серебряного единорога, уходя из реального мира в Страну Сумрака, и пошел с ним к воротам базы, где оставил своих товарищей. Ржавые ошметки хрустели под ногами, а все строения вокруг выглядели как-то нереально, пусто и тускло, будто их бросили сотню лет назад. Только из хлева выглянула растерянная коза и спряталась снова.
— Я вернусь потом, — сказал Тео.
Его голос прозвучал в предгрозовой тишине неестественно громко.
У ворот горели фонари, и фары роскошного внедорожника «Король Охоты», стоящего рядом с будкой охраны светили ярким прожекторным светом. В этом свете Тео отчетливо увидел и разбитую машину приюта, и растерянного Феликса, смолящего сигарету, и Сапфира у его ног, и бледную Жасмин на заднем сиденье машины, с забинтованным Рамоном на коленях. И большие странные лужи какой-то черной жижи на белых плитах у въезда на базу.
Он как будто ожидал увидеть трупы, но в поле зрения трупы не валялись. К нему, заметно хромая, подошел Сапфир и ткнулся лбом в ладонь. Рамон увидел Тео и слабо завилял хвостом.
— А где все? — глуповато спросил Тео.
— А все здесь, — сказала Жасмин. Ее лицо, белое, как гипсовая маска, казалось почти спокойным.
— Я имею в виду персонал этой поганой базы, — сказал Тео, присел рядом с Рамоном, погладил его морду, дал понюхать руки; между пальцами всунулся нос пса, непривычно сухой и горячий. Лось застыл рядом с машиной, как часовой.
— И они здесь, — сказала Жасмин. — Вокруг.
— Вон они, господин капитан, — сказал Феликс, бросил окурок и махнул рукой. — Лужи-то, а?
И Тео с безмятежностью запредельного ужаса позволил себе понять, что видит в ближайшей луже погруженную в грязь щегольскую кожаную куртку, а один из странных холмиков в черной жиже опознается, как модная туфля с острым носком. Но не только остатков плоти — даже костей и волос нельзя было различить.
— Мертвяки? — спросил он, уверенный, что знает ответ. — Мы что, ошиблись, и они все были — мертвяки?
— И мертвяки тоже, — сказал Феликс и потер нос. — Тут уж, видать, и мертвяки пошли, и бывшие живые, понимаете? Все подряд. Просто потекли, потекли — и все.
— Сейчас дождь пойдет, — сказала Жасмин. — Капнуло.
И все, даже лось, посмотрели на светлую плитку двора с темным пятнышком, оставленном каплей. Рядом упала другая, третья — капли были тяжелы и велики, как капли крови.
— Второй всемирный потоп начинается, не иначе, — пробормотал Феликс и принялся нервно щелкать зажигалкой.
Тут же над головами безумной команды треснуло небо, трещина осветилась пронзительно лиловым — и грянул гром, почти одновременно со сполохом молнии. Капли падали все чаще, шурша и стуча по плитке, автомобилям, фирменной декоративной черепице, листьям — и уже через пару минут пал с неба ливень.
— Мы сейчас тоже умрем, — сказал Тео. — Мы сейчас растворимся. Или рассыплемся, как песок. Как земля. Хольвин бы сказал, что это будет правильно.
Феликс поежился, но шагу не сделал к навесу. Его челка прилипла ко лбу, сигарета намокла; он взглянул на нее и отбросил в сторону. Жасмин встала и протянула пригоршни под дождь. Тео дернулся, хотел отдернуть ее от струй дождя, как от потока кислоты — но дождь был просто дождем, он пах водой, плескал об ее ладони… Тео устыдился, смутился и отступил на шаг.
Жасмин вытерла руки об мокрые штаны и тронула Тео за плечо:
— Может, и так. Но в этом случае аскеза теряет смысл. Ты мне тоже нравишься, Тео. Более того, я тебе доверяю.
Тео обнял ее, чувствуя сквозь душевную боль странную умиротворенность, и Жасмин легла щекой на его мокрую форменную куртку. Крупные капли текли по ее лицу, как слезы.
