Юрий Никитин - Alouette, little Alouette…

Максим, заметно похудевший и с запавшими глазами, идет к ней, не сводя отчаянного взгляда с ее лица.

Аллуэтта ощутила, как неистово заколотилось сердце, кровь бросилась в лицо, но вспомнила о Карелле, заставила взять себя в ежовые рукавицы и произнесла как можно более ровным голосом:

– А, Максим… извини, что без предупреждения… ну ты же знаешь мой стервозный характер. Надоело все, вот и бросила.

– Понимаю, – ответил он. – Да, конечно, я не сахар. Да и вообще… У нас совсем не тот мир. Вернее, не этот… Аллуэтта, я что-то не то говорю, что хотел сказать…

Она взглянула на него искоса.

– Как ты нашел меня?

– Сам не знаю, – ответил он честно, – я ученый и должен был найти способ, но все провалилось. И когда уже был в отчаянии, вдруг ощутил, как смогу тебя отыскать.

– Как?

Он невесело усмехнулся.

– Всего лишь довериться инстинктам. Они и повели меня почти безошибочно к тебе. И, главное, я начал чувствовать, что ощущаешь ты. И понял, что тебе совсем-совсем невесело…

Она пожала плечами.

– Пустяки. Палец прищемила.

– Да, – согласился он. – Так прищемило, что у меня все нервы как кипятком с размаху… Ладно, но вот ты бросила все… как мы и ожидали. А чем думаешь заняться? Вернешься в ночные клубы? На яхты в теплых морях?

Она ответила рассеянно:

– Сперва закончу со строительством центра реабилитации крионированных. Уже не сама, найду толковых менеджеров… сама буду в другом месте. А затем либо пингвинов спасать, либо приют для собак открою.

Он фыркнул:

– Почему пингвинов? Почему собак?

– Жалко их…

– В мире сто миллионов бездомных!

Она отмахнулась.

– Ну и пусть. Людей не жалко. Это их выбор. А у пингвинов выбора нет.

Он сказал неуклюже:

– У нас все жалеют, что ты их покинула.

– Жалели, – согласилась она. – Минут пять. А то и шесть. Но пришла Карелла, все изменилось.

Он дернулся, в глазах на миг возникло нечто совсем дикое, но понять она не успела, он сказал замедленно, с усилием контролируя каждое слово:

– Да, изменилось… да…

– Она красивая, – сказала Аллуэтта с горечью, – умная, у нее ученая степень! Она даже знает, что такое митохондрики…

– Все верно, – согласился он. – Мне даже ее муж нравится, хотя, сама понимаешь, сперва к нему отнесся с понятным… гм… ну, не такой уж и неприязнью, но все-таки с предубеждением.

Она прошептала:

– Тебе казалось, только ты должен ею распоряжаться?

– Да, – ответил он виновато. – Вот такой я эгоист.

– И насколько, – проговорила она с трудом, но в то же время и смутной надеждой, – у вас это… серьезно? Почему ты здесь?

– Не могу без тебя, – признался он. – Мир пуст, пресен, потерял все краски. Ни кофе не спасает, ни гендак, ни двойные дозы амигерка. Весь на нуле, голова тоже пустая. Вот уж не думал, что со мной может быть такое… Какой же я ученый, если меня так швыряет это, как говорит твой отец, цунами?

Она подняла голову, всматриваясь в его лицо с недоверием.

– Постой-постой… Ты в самом деле почувствовал? Что мне плохо?

– Я же сказал!

Она всмотрелась в его лицо.

– Но тогда…

Он ответил так же тихо:

– Да. Заработало. Во всяком случае, у нас двоих.

Она проговорила медленно:

– Значит, у тебя получилось… И нобелевка твоя?

Он обнял ее и прижал к груди, хотя она и попыталась слабо воспротивиться.

– Ты и есть моя нобелевка.

Она подняла голову, всматриваясь в его лицо с робкой надеждой.

– И как мы будем?.. Ты женишься на ней, а со мной будешь встречаться?

Он проговорил медленно:

– Ты на это готова?

– Да, – ответила она. – Да и еще раз да. Я не хочу и не могу без тебя. Пусть она будет твоей женой, а я любовницей… я согласна. Я на все согласна.

Он подумал, кивнул.

– Да, это придало бы жизни некую остроту… тем, кто живет в серости. Но в моем мире столько штормов в науке, столько не просто интересного, а волшебного и потрясного, что… обойдемся без лишней драмы и нарочитого усложнения отношений. Скажи мне еще раз, ты приревновала?

Она вскинула голову, глаза красные, с множеством полопавшихся мелких жилок, веки тоже покрасневшие, воспаленные.

– Тебе что, нравится меня мучить?

– В последний раз, – пообещал он. – В последний раз в жизни.

Она сказала в отчаянии:

– А ты как думаешь?

Он почему-то улыбнулся широко и счастливо.

– Думаю, что ты дурочка.

– Вы с нею так обнимались, так обнимались!

– Ну да, – подтвердил он. – Три года не виделись. Это же моя сестренка! Вроде тебя, то пингвинов спасает, то жирафов. Постоянно где-то носится. Но даже была бы не сестрой, как ты могла не увидеть, что я уже не могу без тебя?

Она отшатнулась, глаза распахнулись во всю ширь, хорошенький ротик распахнулся так, что кто-то вдали сказал одобрительно «какая восхитительная дурочка».

Поспешно захлопнула рот, глаза Максима смеются, она прошептала ошалело:

– Какая же я дура… Можно было догадаться, вы же не просто обнимались, а как брат с сестрой, это только я могла не увидеть… И так себя изводила! Слушай, это Френсис советовал тебе жениться на дурочке?

– Он такой…

– Так вот я дурочка, – сказала она с готовностью. – Сам видишь!

– Да? – спросил он с сомнением и медленно вытащил из кармана крохотную коробочку в синей замше. – Хотя, с другой стороны, твой отец предупреждал о твоей хватке. Всегда добиваешься.

– Потому что дурочка, – сказала она поспешно. – Умная давно бы отступила.

Он торжественно преклонил колено и медленно раскрыл перед ней коробочку. Аллуэтта затаила дыхание, глядя на него неверящими глазами.

– Аллуэтта, – сказал он с чувством, – прошу твоей руки. А сердце мое еще с первой встречи в твоем кулачке, только я не хотел в этом сознаваться.

Она выхватила коробочку с такой поспешностью, словно вот сейчас подразнит и спрячет за спину, моментально открыла, колечко не успело блеснуть крохотным бриллиантиком, как оказалось на ее пальце.

Максим поднялся, улыбаясь во весь рот. Она со счастливым визгом бросилась ему на шею.