Мэри Расселл - Дети Бога
— Сипадж, Фия, когда мы пойдем в город? — спрашивала Ха'анала. — А у всех людей там по пять пальцев или по три?
— Для тебя в городах слишком опасно, — отвечала София.
— Но другие девушки ходят в города!
— Они солдаты. Поймешь, когда станешь старше.
— Ты и в прошлый раз это говорила. Кое-кто теперь старше! Когда ты объяснишь?
— Сипадж, Ха'анала, не делай фиерно. Прислушайся к грому!
— Ты говорила, что на самом деле люди не могут менять погоду!
— А что меняет погоду? — спросила София, радуясь, что девочка отвлеклась.
В разгар войны София Мендес поняла, что могла бы стать учителем, если бы ее собственное детство не прервалось так внезапно и трагически. Ясность ума и привычка к организованности, способность любой процесс раскладывать на этапы и шаг за шагом преподносить новичку — все эти качества, некогда сделавшие Софию превосходным специалистом по искусственному интеллекту, ныне служили ее многочисленным ученикам.
Рунские дети отлично ладили с мнемоникой, созданной Софией для того, чтобы им было легче запоминать названия солнц, рек, городов, химических элементов, таблицу умножения. София позволила детям учить ее ботанике, узнанной ими от своих отцов, а затем вместе с детьми создавала новую таксономию применения, структуры и размещения, с удовольствием наблюдая, как они классифицируют животных, звук — и, слова, камни, пытаясь установить логические связи и найти остроумные решения проблем, которые сами себе ставили.
Эти руна были гораздо смекалистее кашанских детей, которых София знала раньше. Вначале она сочла это своей заслугой как учителя, но по прошествии времени поняла, что их смышленость в немалой степени обусловлена нормальным питанием — их не держали на скудном рационе джана'атские скотоводы, стремящиеся контролировать их репродуктивный статус, их труд и их жизнь…
«Джанада, наверное, знали, что это задерживает у руна также и развитие ума», — поняла София. Она вспомнила стихи, звучавшие во время восстания обреченного варшавского гетто: «Мясо непокорное, мясо мятежное, мясо сражающееся! Мясо в полный голос…» — «На сей раз, — подумала она, — мясо станет победоносным. Мы разорвем путы несправедливости, сломаем хомуты и выпустим угнетенных на волю! Мы поступаем правильно».
С упроченной убежденностью София вернулась к обучению рунских детей, чтобы они смогли достойно жить в условиях свободы, за которую сражаются их матери.
Она обнаружила, что даже Исаака можно обучать. Вернее, он способен учиться, если София ведет себя осторожно, стараясь не вторгаться в его мир. Она поручала компьютерному блокноту доставлять Исааку ее послания — через тайные барьеры и незримые стены, отгораживающие его от остальных; для нее это был самый верный способ дотянуться до Исаака, если не считать песен. Ему нравились упорядоченные ряды клавиатуры, и когда София впервые показала, как ею пользоваться, Исаак пришел в радостное неистовство от того, как клавиатура посылает буквы и символы маршировать через экран в совершенной бесконечной прямоугольности. В своей добродушной, тактичной манере руна проявляли недовольство, когда Исаак хлопал в ладоши и вопил, наслаждаясь парадом букв; София узнала, что если сидеть рядом с ним и выхватывать у него блокнот в момент, когда начинается фиерно, то Исаак быстро утихомиривается. За несколько дней Исаак научился сдерживать свое буйство, из-за которого, как он понял, его лишают сокровища.
Каждый вечер София добавляла к виртуальному миру сына какой-нибудь крошечный элемент: звук, дававший имя букве, когда та возникала, снова и снова; затем целые слова, написанные и произнесенные, дабы соответствовать картинке. К изумлению Софии, таким способом Исаак учился читать. Это больше похоже, думалось ей, на изучение китайских иероглифов, нежели на фонетическое чтение, но у Исаака получалось. София показала ему файл с превосходными детальными рисунками Марка Робичокса, которые изображали животных и растения Ракхата и которые она снабдила названиями на руандже. В день, когда Исаак возник рядом с Софией, держа в руке рисунок, соответствовавший экранной картинке, она расплакалась, но не стала его обнимать. Любовь Исаак тоже воспринимал по-своему. Самостоятельно или наблюдая искоса за Софией и Ха'аналой, он научился входить в библиотеку «Магеллана» и отыскивать там то, что его интересовало. Узнав, где хранится музыка, Исаак уносил блокнот в укромный угол, чтобы ее послушать. Выражение восхищения, проступавшее при этом на его лице, до изумления напомнило Софии лицо ее матери, когда та погружалась в мелодию, играя на пианино ноктюрн. Слушая музыку, Исаак казался не просто нормальным, но необыкновенным, гениальным.
Постепенно София пришла к мысли: кое-что из того, что она ценит в себе и чем восхищалась в отце Исаака, перешло к их сыну — интеллект и любовь к музыке. «Исаак, — поняла она, — очень умен или стал бы таким, если…»
«Нет, — решила София, — он умен на свой лад: инопланетный интеллект — в полном смысле слова».
— Он похож на ангела, — задумчиво сказала София, когда Ха'анале было семь лет.
Они сидели в обнимку, наблюдая за Исааком, длиннокостным и тонким, стоявшим у реки и не замечавшим вокруг ничего, кроме воды. Или, возможно, валуна в воде. Или просто забывшим обо всем.
— Ангел — непорочный, прекрасный, отстраненный.
— Сипадж, Фия, — спросила Ха'анала. — Что такое «ангел»?
София опомнилась.
— Посланник. Посланник Бога.
— А какое у Исаака послание?
— Он не может нам этого сказать, — ответила София и отвернулась, сдержав слезы.
В конце концов пришло время для самых старших девушек Труча Саи покинуть поселок. София просила, чтобы наиболее умным из них позволили остаться в лесу и стать учителями в других деревнях, заполняемых юными руна по мере того, как линии фронтов расширялись, а отцы оттягивались в тыл, чтобы растить своих детей подальше от фиерно войны. Почти всегда ей отвечали: «Нет. Учить могут и мальчики. А умирать за детей — это обязанность женщин».
София это понимала и не плакала, когда девушек признавали годными для участия в борьбе и они покидали лес, чтобы быть пожранными не джанада, но революцией. По-видимому, София любила руна как народ, но редко горевала по ним, как по индивидуумам.
Ее ошибка, если это была ошибка, заключалась в том, что она полюбила Ха'аналу.
Ха'анала: дочь своего отца — смышленая, славная, полная энергии, платившая жадным интересом за все, что София Мендес могла предложить ребенку, желавшая на вопрос: «Почему я должна вести себя хорошо?» — получить лучший ответ, чем «Делание фиерно вызывает грозы». Ха'анала, умевшая держать в своем сознании разом науку и песню, факт и вымысел; способная уже в девять лет легко переключиться с Большого Взрыва на «Да будет свет».
«Я выращу из нее еврейку», — однажды подумала София, встревожившись. Но затем спросила себя: почему бы и нет? Ха'анале нравились сказки, которые София рассказывала, дабы удовлетворить жажду ребенка в авторитетных ответах. Поэтому София, прививая девочке вечные моральные ценности, нередко заимствовала древние притчи, слегка видоизменяя их с учетом местных условий. Самым любимым было предание о райском саде, поскольку он казался очень похожим на лес, в котором они жили, Следуя за Исааком, слонявшимся меж деревьев, было легко поверить, что они тут совсем одни, а общаться могут лишь с Богом и друг с другом.
Но Ха'анала была независимой личностью, приходившей к собственным заключениям, и в один прекрасный день она сказала:
— Сипадж, Фия: Бог солгал.
Изумившись, София обернулась, нервно переводя взгляде Исаака, уходившего все дальше, на Ха'аналу, не двигавшуюся с места.
— Эти жена и муж не умерли, а познали добро и зло, — по-английски произнесла Ха'анала, откинув голову назад, — копия своего отца, готовящегося что-то заявить. — Бог солгал. Длинношеий сказал правду.
— Никогда об этом не думала, — сказала София спустя минуту. — Ну, в конечном счете они умерли, хотя и не в тот день. Так что и Бог, и длинношеий, полагаю, сказали лишь часть правды. И для того, что они сделали, у них были разные причины.
Завязалась долгая и занимательная дискуссия об абсолютной честности и неполной правде, тактичности и умышленном обмане ради личной выгоды.
Обо всем этом София сообщала Супаари во время их ежедневных радиоконтактов, рассказывая о проницательности его дочери, о ее уме и креативности, ее проказах и природной доброте. По его реакции София могла судить о многом. Если Супаари находился позади оборонительных рубежей руна, то был мягок, смеялся, задавал вопросы. Но если он пребывал в городе, среди джана'ата, — пропитанный рунским запахом, одетый как рунао, молча снося унижение и бездумное пренебрежение, пока разведывал укрепления и численность гарнизона, — тогда рассказы о щедрой одаренности его дочери питали его гнев.
