Андрей Валентинов - Нуар
— Знаю, — согласился я. — Мы оба в разведке с 1918-го. Я работал при генерале Алексееве, вы — в Военном контроле… Сергей Михайлович! А не устроить ли нам ночь воспоминаний? Я вам одну историю, вы мне — другую. Qui pro quo.
Он фыркнул и попытался отвернуться. Не вышло, помешали вздернутые вверх руки.
— Не хотите? Но это же лучше, чем знакомиться с пытошным инструментом! Давайте все-таки попробуем. Первая история моя, так сказать, авансом… Господа, посадите гостя на табурет и дайте воды. Дернется — прострелите колено.
Я подошел к очагу и невольно покачал головой. От раскаленного железа несло жаром. Такое доводилось видеть только в музее, в отделе, где демонстрировались ужасы инквизиции. Оставалось надеяться, что все это так и останется реквизитом.
— Готово? — бросил я, не оглядываясь. — Тогда приступим.
«То be, or not to be, that is the question; whether 'tis nobler in the mind to suffer…»[49] Монолог.
Гостя разместили с некоторым комфортом. Даже руки позволили опустить, правда, взамен обмотав веревкой ноги. Волчина еще тот, лишняя предосторожность не помешает.
— Итак, — вздохнул я, пробуя голос. — Начинаем нашу историю. Она будет про маленького еврейского мальчика, который рос, рос — и вырос шпионом. Нет-нет, Сергей Михайлович, это не про вас. Вы тоже когда-то были маленьким еврейским мальчиком, но родились неподалеку от Гродно в достаточно зажиточной семье. Батюшка был бухгалтером, насколько я помню? А этот мальчик родился в Стамбуле лет за тридцать до того, как появились на свет вы. Откуда взялся, кто родители — бог весть. Позже мальчик выдумает себе пышную родословную, но точно известно лишь, что воспитывала его семья эмигрантов-черкесов. Сейчас бы их назвали кабардинцами. Приемные родители дали мальчику имя Кази-бек.
Зритель слушал равнодушно, тонкие губы кривились, глаза смотрели прямо в пол. Ничего, сейчас подбавим экспрессии!
— А потом случилось так, что мальчик оказался в Тифлисе. Там его усыновила семья Эттингеров, и Кази-бек стал Герш-Беркой. А потом все вместе, представьте себе, перешли в православие, и наш герой обернулся Григорием. Но когда он подрос и начал сочинять рассказы, то взял себе мусульманский псевдоним — Кази-бек Ахметуков. Тогда же Григорий Эттингер придумал сказку, что отец его был турецким генералом, а предок — индийским магараджой.
Дуглас поднял голову, взглянул удивленно.
— Магараджа Махмут-хан из области Бенерес, соратник халифа Омара? Гравицкий, мне известна ваша сказка. Я даже читал письмо, где была изложена вся эта генеалогия.
— Браво! — воскликнул я. — Как приятно иметь дело с профессионалом! Поэтому опустим долгую и очень интересную жизнь основоположника кабардинской литературы Кази-бека Ахметукова и перейдем сразу к полковнику Мохаммеду Беку Хаджет Лаше. Именно под таким именем этот человек значился в списках русской разведки. Хаджет Лаше — Хромой Праведник. Полковник взял себе этот псевдоним после того, как был ранен в ногу во время операции в Турецкой Армении. Пропустим очень многое и перепрыгнем сразу в год 1918-й. Мы с вами тогда был новичками в разведке, а вот Хаджет Лаше считался одним из самых заслуженных ветеранов. Именно ему руководство ВЧК поручило очень важное задание в Швеции…
Гость устало повел плечами:
— Гравицкий, эту сплетню я слышал уже много раз. Хаджет Лаше не был агентом ВЧК. Он просто маньяк и убийца…
— Не просто! Он был художником, великим мастером боли и страданий. Каждую жертву полковник пытал несколько дней, жег раскаленными клещами, пилил череп, поджаривал на огне пальцы. И люди были всё еще живы! Когда дело открылось, добрые шведы пришли в ужас. А потом выяснилось, что полковник Хаджет Лаше убивал несчастных из идейных соображений, он в такой форме, видите ли, боролся с большевизмом. Неудивительно, что русских эмигрантов, ваших искренних врагов, начали пачками вышвыривать из Швеции. Блестящая операция, товарищ Дуглас!
Он хотел что-то сказать, но я поднял руку.
— Не спешите! Сейчас будет самое интересное. Извергу, садисту и убийце Хаджет Лаше дали десять лет тюрьмы. Не так много, если подумать. Более того, чекистское начальство обещало ему устроить побег или обменять на какого-нибудь шведского шпиона. Увы, ветерана обманули. Время шло, он сидел в тюрьме… Помните сказку про джинна в кувшине? К тому же случилось беда: сошел с ума и скончался его старший сын. Полковник винил в смерти первенца не только себя, но и тех, кто его предал. С каждым годом ненависть к ведомству Дзержинского росла и крепла, долгими ночами Хаджет Лаше придумывал все новые и новые пытки для своих прежних хозяев. Во сне он видел огонь, раскаленное железо, красные угли…
Я подошел к очагу, провел ладонью над сухим жаром.
— Вот, где-то так… А теперь, Сергей Михайлович, сюрприз. В тех бумагах, что вы читали, сказано, что Григорий Эттингер, он же Мохаммед Бек Хаджет Лаше, скончался в шведской тюрьме Лангхольмен 29 сентября 1929 года. Но это не так. Лига Обера, которую я здесь представляю, побеспокоилась о старике. У нас много друзей в Швеции, например, кое-кто из семьи младших Бернадоттов. Вы же это знаете, правда?
Я обернулся и поглядел на гостя. Товарищ Дуглас держался отменно, однако его спокойствие казалось теперь каким-то стеклянным. Остались лишь ударить в нужное место. Не кувалдой — маленьким молоточком.
— Мы выкупили полковника. Чей-то труп отпели и похоронили, но Хаджет Лаше к семье, увы, так и не вернулся. Мы опоздали — он сошел с ума от ненависти и горя. Родственники поместили беднягу в одну из парижских клиник. Старик почти ничего не соображает, зато хорошо помнит, кто виноват в его бедах. И по-прежнему в его снах огонь, железо и угли…
«То be, or not to be…» Аплодисментов я не ждал, поэтому сразу обернулся, махнув рукой молчаливым слушателям в масках.
— Приведите. Только, ради бога, осторожней. И побеспокойтесь о нашем пациенте.
Процедура возвращения товарища Дугласа в вертикальное положение не обещала быть интересной, и я предпочел отвернуться. На улице уже стемнело, в открытую дверь смотрела ночь. Но вот тьма колыхнулась. На порог ступили новые гости, сразу трое. Два крепких парня в масках поддерживали под локти еще одного — невысокого, абсолютно седого старичка в нелепом больничном халате. Давно не стриженные волосы свисали с плеч, грудь укрывала длинная неопрятная борода. На белом, словно рыбье брюхо, лице жили одни глаза. Взгляд товарища Дугласа прошибал насквозь, этот — жег каленым железом.
— Проходите, господин полковник, — улыбнулся я. — Стол накрыт!
Старичок дернулся, мотнул головой:
— Ананасана! Ананасана!.. Огня![50]
Последнее слово прозвучало странно — с ударением на первом слоге. Владелец больничного халата вырвался из державших его рук, прихрамывая, подбежал к очагу, подпрыгнул и внезапно захихикал.
— Огня! Огня! Ийим! Ананасана!
Чекист уже висел, едва касаясь босыми ногами пола. Парни в масках отступили подальше, не желая мешать, я же, напротив, подошел ближе. Грех пропускать такое.
— Ананасана! Бана! Эвет! Бана-бана!.. Басан!..
Старичок, весело, совершенно по-детски смеясь, подхватил с пола асбестовые рукавицы. Миг — и в его руке оказался длинный стальной прут, острый конец которого горел красным огнем.
— Ананасана! Басан! Ийим! Басан!..
Осмотр инструментов поднял гостю настроение. Он подпрыгивал, жмурился, дергал себя за бороду. Вслед за прутом из очага были извлечены клещи, затем бурав.
— Огня!..
Я подошел к безмолвно наблюдавшему за всем этим Дугласу, поглядел снизу вверх.
— Первое правило разведки, Сергей Михайлович. Никогда и ни при каких обстоятельствах не предавай агента. Никогда! Вам, большевикам, как известно, закон не писан. Так получите по полной — и распишитесь!
Наблюдать за его лицом был просто приятно.
— Ананасана! Эвет! Ананасана!..
Что-то мягко толкнуло в бок. Старичок был уже рядом, подергиваясь и постанывая от нетерпения. Я отступил назад. Вновь послышалось довольное хихиканье. Седобородый подошел ближе к связанному пленнику, протянул худую руку с длинными желтыми ногтями.
— Вэ-че-ка! Ийим! Вэ-че-ка!.. Фена!..
Хихиканье сменилось громким хохотом. Подвешенное тело дернулось. Указательный палец вонзился в расстегнутый ворот, скользнул по груди, по животу. Старичок взвизгнул. В его руке словно сам собой появился длинный медицинский скальпель. Тонкое острие взлетело вверх…
— Боже мой! — донеслось откуда-то из угла. Я мысленно посочувствовал господам актерам, но решил не вмешиваться. Кульминация еще впереди…
Между тем, в дверях появился еще один гость, на этот раз без маски. Не артист, скорее, доктор, причем не из замученных жизнью земских врачей, а из городских, с собственной практикой. Дорогой белый костюм, шляпа с широкими полями, тяжелая трость в руке, очки в золотой оправе. Ростом высок, костью крепок, несмотря на немалые годы.
