Кир Булычев - Глубокоуважаемый микроб (сборник)
К трем часам ночи началось землетрясение. Оно было несильным, но длительным. Многие в городе проснулись. Удалов беспокоился, как переносит его Ложкин.
В семь утра Удалов пошел через город к Синюшину. Тот играл в домино еще в период первых пятилеток и скрывал дома ценные дебютные заготовки. Удалов рассчитывал, что сейчас, в решающий в жизни Великого Гусляра момент, пенсионер пойдет навстречу.
Удалов добирался до цели более часа. За ночь в некоторых местах намело барханы песка, в других — сугробы. День все не начинался, деревья стояли голые, возле них — вороха листвы.
Синюшин долго не открывал — он отсиживался в подвале. Он был закутан в одеяла, поверх них — покрывало, сшитое из пластиковых мешков. Удалов напомнил, почему пришел. Сказал, что присутствие Синюшина на открытии игр обязательно. Старик рассердился и побрел обратно в подвал.
Удалов спустился за ним.
— Эвакуация скоро будет? — спросил старик.
— Об этом потом, — сказал Удалов. — Где дебютные заготовки? Без них Драконова — Змиева не свалить.
Старик не понял. Ему хотелось узнать про ядерную зиму. Удалов держал себя в руках. Главное было не рассердить старика.
Когда старик выбился из сил, Удалов отнес его на руках наверх, к заветному сундуку. Старик сдался.
Обратный путь домой занял два часа, потому что упали многие деревья и телеграфные столбы. Пришлось перебираться через опрокинутый бурей автобус. Радиоактивное небо светилось зеленым.
Удалова беспокоило, доберутся ли люди из Матейки — дорога туда проселочная. Может, послать навстречу трактор?
Пока Удалов переодевался и искал галстук, к нему поднялся Грубин. Грубин был при полном параде. Сзади на пиджаке было пришито: «Грубин № 2», «Великий Гусляр». Грубин сообщил, что Ложкин плох, но готов сражаться. Они положили Ложкина на раскладушку и понесли. Ложкин прижимал к груди дебютные заготовки Синюшина.
По дороге остановились у гостиницы. В гостинице было пусто. Администратор исчез. Прошли по номерам. В некоторых еще были целы стекла.
Из одного номера доносился слабый крик. Когда отгребли песок от двери, нашли там болельщика из Тотьмы.
Вышли на улицу. Похолодало. Откопали раскладушку. Ложкин окоченел. Пришлось растирать его снегом. Удалов страшно волновался, потому что надвигался момент открытия, а неизвестно, где оркестр. К тому же предстояло разместить на трибунах почетных гостей.
На базарной площади образовалась гора. Земля вздрагивала и шевелилась. Ложкина пришлось переносить через трещину неизвестной глубины.
Уже возле парка догнали оркестр. Это были настоящие музыканты и болельщики. От оркестра остались скрипка и литавры. Далее шли, держась друг за друга. Совсем стемнело, и с неба срывались метеориты.
Настроение было приподнятое. Хотелось петь и смеяться. Удалов был почти убежден, что команду Драконова — Змиева они одолеют.
По парку идти было трудно, потому что большая часть деревьев уже упала. Раскладушку бросили. Поддерживаемый товарищами и величием момента, Ложкин брел сам.
У поляны их встретил Погосян, могучий человек, напарник Ложкина. Надпись на его спине оторвалась и металась под ветром, как белый флаг.
— Доложи, — попросил Удалов.
— Болельщики раскапывают столы, — сказал Погосян. — Хорошо, что оркестр привели.
К тому времени от оркестра остались только литавры, скрипку потеряли в буреломе.
— Драконов прибыл? — спросил Удалов.
— И Змиев тоже, — ответил Погосян. — У Змиева сломана рука.
— Надеюсь, не правая?
— Нет, левая, всё в порядке. Какие новости в городе?
— В городе всё в порядке. Город живет ожиданием матча, — ответил Удалов.
Буря стихла. Выглянуло багровое солнце.
Природа переводила дух.
Болельщики — их набралось больше дюжины, хотя Удалов рассчитывал на большее, — уже прокопали в снегу и грязи траншеи к столу. Стол понадобится один: как оказалось, команды из Матейки и Глубокого Яра прибыть не успели. Может, прибудут позже.
Команды сели так: Ложкин напротив Погосяна, Драконов против Змиева. У Змиева левая рука была в лубках, он морщился от боли, но в глазах горел огонь. Драконов был, как всегда, мрачен и уверен в себе.
Удалов судил первую партию. Грубин ему ассистировал.
Решили, что победители будут сражаться с парой Грубин — Удалов.
Багровое солнце смотрело сверху.
Расклад оказался удачным для Ложкина.
Он ударил по столу первым.
Ледниковый щит Гренландии сполз на юг, и Атлантический океан хлынул на сушу. Луна сорвалась с орбиты и быстро пошла в открытый космос.
Погосяну пришлось пропустить ход. Драконов так рубанул по столу дублем тройки, что шестиметровая свая ушла сантиметров на десять в землю. Болельщик из Матейки кричал «ура!». Он болел за Драконова.
Густой зеленоватый туман окутал эту сцену.
Партия шла к концу, но исход ее все еще был неясен.
К сожалению, небольшой вулкан, проснувшийся именно в районе парка, неожиданно взорвался. Сваи, игроки и судьи полетели в разные стороны.
Удалов очнулся на берегу моря — соленые валы били в берег. Атлантический океан добрался до Великого Гусляра.
Удалов помог подняться Драконову.
Они отступали от моря, стараясь не попасть под извержение вулкана.
— Доиграем завтра, — улыбнулся Удалов.
— Я расклад помню, — сказал Драконов. — У меня все записано.
И они поползли искать соратников.
Воспитание Гаврилова
Гаврилов рос без отца.
Отец где-то существовал и присылал телеграммы к праздникам.
Мать боялась, что Гаврилов вырастет бездельником, и потому была к нему строга. В то же время отказывала себе во всем, чтобы ребенок был счастлив.
Бездельника из Гаврилова не получилось, но и трудиться он не любил, и в классе не был первым учеником. А любил он читать, слушать очень громкую музыку, купаться, играть в волейбол, спать после обеда, а также утром, когда надо вставать в школу.
По мнению жильцов дома № 16 по Пушкинской улице, Гаврилов был плохо воспитан и груб.
Вот с этими его качествами связана история, которую помнит старик Ложкин.
Гаврилову тогда было пятнадцать лет.
Он сидел на подоконнике и, включив на полную мощность систему, из которой несся голос певца Хампердинка, радовался июньскому солнцу.
В этот момент во двор вошел старик Ложкин, который с грустью взирал на юное поколение, представители которого не уступали ему места в автобусе и не хотели слушать его рассказов о славном трудовом прошлом. На Гаврилова Ложкин посмотрел с негодованием и крикнул ему, чтобы тот немедленно прекратил шум. Но Гаврилов не услышал.
Тогда Ложкин прошел на первый этаж к известному самоучке Александру Грубину и сказал:
— С этим надо кончать.
Так как Грубин был согласен, что с этим надо кончать, он согласился принять от Ложкина рабочее задание на изобретение.
Вечером Ложкин принес ему такое задание:
«Среди нашей молодежи еще часто встречаются случаи хулиганства, баловства, неуважительного отношения к старикам и девушкам. Существующие воспитательные меры эффекта не дают. Полагаю, что надо бороться на уровне условных рефлексов (по академику Павлову).
Требуется создать легкий, не стесняющий движений прибор, который крепится к подростку. Этот прибор должен реагировать в общественном транспорте на приближение старика или беременной женщины и заставлять подростка уступать место. Он должен улавливать неуважительные слова и выражения и производить наказание. Наконец, желательно, чтобы прибор вызывал в носителе желание трудиться».
Грубин долго читал задание, размышлял, ворошил шевелюру, а потом сказал:
— Зайди через недельку.
Через неделю Грубин показал Ложкину прибор.
Он представлял собой две небольшие плоские пластиковые подушки, которые крепились к телу жертвы подобно жилету. От подушек тянулись датчики.
— И будет работать? — спросил недоверчиво Ложкин.
— Питается от батарейки карманного фонарика, — сказал Грубин.
Сомнений, к кому прикрепить воспитательный прибор, не было.
— Коля, ты нам нужен! — крикнул Ложкин.
— Зачем? — откликнулся Гаврилов из окна.
— Ты примешь участие в испытаниях прибора, — сказал Грубин.
— На какую тему прибор?
— Для перевоспитания молодого поколения.
— Мне ни к чему, — сказал Гаврилов. — Меня с утра до вечера перевоспитывают. Мать, учителя и кому не лень.
— А результат? — спросил Грубин.
— К счастью, нулевой, — ответил трудный подросток.
— Значит, не хочешь? — Ложкин был огорчен. Он понимал, что силой прибор на Гаврилова не навесить.
Но Грубин знал, что отрицательные натуры склонны к коррупции.
— Мороженого хочешь? — спросил он.
