Элджернон Блэквуд - Кентавр
— То есть, — тоже совсем негромко, заикаясь, выдавил я из себя, — вера ее угасла, а ужас остался?
Чтобы не смотреть больше на свое отражение, я отошел от зеркала.
Сестра медленно кивнула, словно на голову ее давила большая тяжесть. По лицу разлилась пепельно-серая бледность.
— То есть, — громче переспросил я, — ты хочешь сказать, что она — сошла с ума?
— Она во власти кошмаров, — прошелестел ответ сестры. — Мэйбл утратила душу. Ее душа — там! — Фрэнсис дрожащей рукой указала вниз. — И она ее тщетно ищет…
Слово «душа» помогло мне встряхнуться и обрести крупицу здравого смысла. Я воскликнул:
— Но ведь ужас бедняжки не… не заразен, он не может перекинуться на нас! И уж конечно не способен преобразовываться в чувственные ощущения — тактильные, зрительные и даже слуховые!
Но тут она меня перебила, быстро, почти нетерпеливо заговорив с той же убежденностью, как первый раз, когда пробудила меня той ночью:
— Именно ее ужас пробудил других. Приблизил к ним. Они преследуют ее. А попытки Мэйбл противиться дали им к тому же надежду, что вырваться все же возможно. Они не прекращают попыток ни днем, ни ночью.
— Вырваться! Другие! — возникшее было во мне возмущение тут же улеглось. Меня вновь охватила дрожь. Думаю, в тот миг я мог поверить любому ее слову. Спорить было тщетно.
— Его непреклонная вера и верования его предшественников, — отвечала она столь уверенно, что я даже обернулся посмотреть, не стоит ли кто у меня за спиной, — осели тут повсюду густой тенью. И для несчастных душ, заключенных тут неколебимыми представлениями, отсюда не было выхода, как из каменного мешка, пока попытки Мэйбл порвать путы не пустили внутрь немного света. Теперь неисчислимые толпы тянутся к слабому лучу в поисках выхода. И если ей удастся освободиться, она принесет освобождение и всем им!
У меня перехватило дух. Неужели предшественники мистера Франклина, прежние владельцы Башен, также обрекали на вечное проклятие весь мир за пределами круга своих единоверцев? Может быть, здесь крылась разгадка ее непонятных рассуждений о «слоях», стремящихся одержать верх друг над другом? Но если душа человека сохраняется после смерти, не могут ли сильные убеждения оказывать на нее влияние даже тогда?
Вопросы просто захлестнули меня и, не в силах ни на чем остановиться, я лишь в полном замешательстве молчал, хотя молчание это явно затянулось и стало неловким. Выходила невероятная смесь из похожих на истинные объяснений и тех, против которых восставало все мое существо, так многое прояснялось, но в то же время остальное делалось еще беспросветнее. Слова сестры действительно представляли истолкование череды моих ощущений и отвратительной мешанины переживаний — бесплодной борьбы, мук, сострадания, ненависти, желания вырваться, — но такое натянутое, что, если бы не сила убеждения, звучавшая в ее голосе, я ни на секунду бы ей не поверил. Теперь же я пребывал в очень странном состоянии: не мог ни мыслить ясно, ни возразить ничего против удивительных ее утверждений, высказанных в коридоре зябким ранним утром, когда всего лишь тонкая стена отделяла нас от Мэйбл. Причем, припоминаю, стоило ее словам прозвучать, вокруг нас словно сгустился дух инквизиции и забил черными крылами над головой.
На секунду все же здравый смысл пробился наружу. Я повернулся к сестре.
— А как же гул? — спросил я чуть громче, стараясь придать голосу твердости. — Тот грохот затворяющихся врат? Мы ведь все его слышали? Он также лишь субъективен?
Фрэнсис как-то чудно озиралась, пугая меня еще больше. Я повторил свой вопрос еще раз, почти сердито, и с нетерпением ждал ее ответа.
— Какой гул? — спросила она невинно. — О каких затворяющихся вратах ты говоришь?
Но лицо ее совсем побелело, на лбу заблестели капельки пота. Пошатнувшись, сестра ухватилась за спинку стула и вновь быстро, исподтишка, оглянулась, отчего кровь застыла у меня в жилах. Я понял: Фрэнсис меня вовсе не слушала, вслушивалась в иные звуки.
Последнее открытие пробудило во мне значительно более сильные переживания, чем простое желание получить объяснение. Теперь я не только не ждал ответа, но даже страшился его услышать. С растущим ужасом я понял, что тогда пришлось бы поведать о моих странствиях внизу, что закрепило бы испытанное там в реальности и тем повысило бы реальность всего в целом. Пожалуй, Фрэнсис могла бы объяснить и это!
Все еще настороженно прислушиваясь, она подняла голову и взглянула мне прямо в глаза. Губы ее дрогнули. Слова долетели ко мне как бы издалека, словно камень упал в глубокий колодец: его судьба скрыта, но ясна.
— Мы с ней в одной лодке, Билл. Вместе. Интерпретации наши отличаются, потому что каждый из нас видит лишь одну из частей. Мэйбл же в самой сердцевине.
Мною овладело дикое желание что-нибудь сломать. Отчего бы ей не выразиться прямо, без всяких уклонений! Если бы мне только удалось высказать словами то, что немо вопияло внутри! Если бы только что-нибудь произошло! Все эти экивоки лишь туманили разум и ничего не проясняли. Ужасный смысл ее слов на секунду вынырнул на поверхность, поразив меня, словно молнией, но почти тотчас потонул снова.
Но это не прошло вовсе без пользы. Ко мне вернулся дар речи. Я не особо верил в то, что произнесли мои уста, но тогда мне показалось разумнее сказать именно такие слова. Сознание при этом пребывало в приглушенном состоянии, далеком от ясного соображения.
— Да, Фрэнсис, думаю, ты права и мы с ней в одной лодке, — я хотел сказать это громко и даже с напором, но только прошептал, чтобы предательская дрожь не испортила все дело, — и именно поэтому, дорогая сестренка, мы с тобой уезжаем завтра, даже сегодня, поскольку день уже наступил, покидая этот дом проклятых навсегда. Мы едем назад в Лондон.
Фрэнсис подняла на меня глаза, и меня поразило выражение крайнего смятения на ее лице. Причем вызвали его отнюдь не мои слова, а звук, который она услышала, такой слабый, что без ее указания я бы не понял, откуда он шел. Вот вновь раздался он в ночи, скрежет зубовный. А вслед за ним тихие шаги: кто-то крался к двери.
У меня на мгновение даже голова закружилась. Сестра ринулась мимо меня к двери, и вначале я хотел удержать ее, но во взгляде у нее появилась такая решительность, что я счел разумным последовать за нею, доверившись ее импульсу. Пистолет в кармане снова бесполезно ткнулся об ногу. Я был возбужден сверх всякой меры и стыдился признаться себе в этом.
— Держись ближе ко мне, Фрэнсис, — успел я сказать хриплым голосом.
И тут дверь распахнулась, луч света упал на женскую фигуру, быстро удаляющуюся от нас по коридору. А возле лестницы виднелась в густой тени другая фигура, манившая Мэйбл к себе.
— Не дай им завладеть ею! Скорей!
Крик резанул мне уши, и через мгновение мы подхватили Мэйбл с обеих сторон. Это было ужасно. Нет, Мэйбл не сопротивлялась, напротив, она сразу обмякла и повисла у нас на руках мертвым грузом. А зубы ее продолжали скрежетать. Даже рука Фрэнсис не остановила жуткий этот звук…
Мы отнесли ее обратно в спальню, где она отчасти успокоилась. Будто буря пронеслась. Все кончилось так быстро, что заставило сомневаться в реальности произошедшего. Словно случилось это не с нами, а всплыло на мгновение из памяти. Мэйбл почти сразу уснула, как если бы ходила во сне. Не знаю. Я не задавал тогда никаких вопросов, просто молча находился рядом, хотя защиты от меня требовалось не больше, чем мне от пистолета. Фрэнсис странным образом действовала очень уверенно и собранно… Какое-то время я бесполезно подпирал дверь, пока Фрэнсис со вздохом не сделала мне знак идти к себе.
— Подожду у тебя в спальне наверху, пока ты не придешь, — шепнул я.
Однако, выйдя в коридор, дальше не пошел, чтобы уловить первый же призыв о помощи. В темном коридоре простоял я так около четверти часа, когда Фрэнсис вышла из спальни Мэйбл, тихо притворив за собой дверь. Перегнувшись черед перила, я хорошо ее видел.
— Я зайду к ней около шести часов, когда рассветет, — шепотом сказала она. — Бедняжка спит крепко. Не стоит дежурить. Если что-нибудь случится — я позову… лучше, наверное, оставить твою дверь приоткрытой.
И она поднялась к себе, бледная, как привидение.
Но я сначала проследил, как она легла, сам же не стал ложиться, проведя остаток ночи в кресле возле открытой двери, чтобы услышать любой шорох. Вскоре после пяти часов ключ в двери Фрэнсис повернулся и сестра спустилась к Мэйбл. Перегнувшись через перила, я подождал, пока она не появилась снова и благополучно поднялась к себе. Сестра закрыла свою дверь. Видимо, у подруги все было спокойно.
Только после этого я лег, но так и не уснул. Все треволнения этой ночи не шли у меня из головы, а особенно застряла в памяти одна деталь, которую, я надеялся, сестра не заметила: безмолвную темную фигуру экономки, поджидавшую у подножия лестницы, — без сомнения, поджидавшую Мэйбл.
