Олдос Хаксли - Остров
– Все это, – заметил Уилл, – звучит очень похоже на речь доктора Роберта во время церемонии инициации.
– Ну конечно, так и есть, – сказала миссис Нарайан. – Обучение видению вещей глазами Махакасьяпы – это наилучшая подготовка к опыту приобщения к средству мокша. Каждый ученик, приходящий на инициацию, имеет за спиной долгое обучение искусству восприимчивости. Сначала это гардения, как одно из растений в курсе ботаники. Потом также гардения во всей своей уникальности, гардения в видении истинного художника, и, наконец, еще более чудесная гардения, какой ее умели видеть Будда и Махакасьяпа. И надо ли говорить, – добавила она, – что мы не ограничиваемся только цветами? Курс каждой науки, который проходят дети, периодически перемежается с сеансами «наведения мостов». Все – от изучения анатомии лягушек до спиральных туманностей в астрономии – рассматривается и концептуально, и с точки зрения восприятия, как явления для эстетического и духовного переживания, а не просто в научных, исторических и экономических аспектах. Обучение восприимчивости служит не только дополнением, но, если угодно, противоядием для чисто аналитического и научного подхода. Хотя оба вида образования совершенно незаменимы и необходимы. Если пренебречь одним в пользу другого, то вам никогда не вырастить полноценную личность.
После паузы Уилл спросил:
– А как человеку следует рассматривать других людей? Смотреть на них глазами Фрейда или, скажем, Сезанна? Взглядом Пруста или Будды?
Миссис Нарайан рассмеялась.
– А как вы сами рассматриваете, например, меня? – спросила она.
– В основном, мне кажется, я смотрю на вас глазами социолога, – ответил он. – Я вижу в вас представителя совершенно незнакомой мне культуры. Но в известном смысле при взгляде на вас во мне тоже срабатывает восприимчивость. Мне приходит мысль, уж извините за непрошеную откровенность, что вы сумели состариться изумительным образом. Очень хорошо с точки зрения эстетики, интеллекта, психологии и духовности, какой бы смысл ни вкладывать в это понятие. А когда во мне включается восприимчивость, это многое значит. Потому что если я предпочитаю восприятию прямую проекцию на реальность, то могу довести свои концепции до полного нонсенса.
И он издал легкий смешок с интонацией гиены.
– Нужно только захотеть, – сказала миссис Нарайан, – и вы всегда сможете заменить дурную готовую концепцию наиболее полным проявлением собственной восприимчивости. Вопрос лишь в том, скажете вы, зачем человеку делать подобный выбор? Почему бы индивидууму не выслушать обе стороны, чтобы потом свести их в единое мнение? Склонный к анализу, связанный традиционным мышлением создатель внешних концепций и внимательный, но пассивный человек, склонный к внутреннему созерцанию, – они оба не безгрешны. Но соединенные вместе, они могут добиться сравнительно неплохих результатов.
– Насколько эффективно ваше обучение искусству восприимчивости? – поинтересовался Уилл.
– Существуют различные степени восприимчивости, – ответила она. – Ее, например, крайне мало на уроке, где занимаются чистой наукой. Наука начинается с наблюдения, но наблюдение всегда выборочно. Вам приходится рассматривать мир сквозь решетку уже существующих концепций. Затем вы принимаете лекарство мокша, и концепции практически вообще перестают существовать. Вы ничего не выбираете, а мгновенно находите определение тому, что переживаете, и впитываете переживание в себя. Это как в известной строке из Вордсворта: «Учи же сердце видеть и внимать». Во время тех сессий «наведения мостов», которые я пыталась вам описать, тоже присутствуют известная выборочность и проекции на реальность, но их намного меньше, чем во время научных занятий. Дети не превращаются мгновенно в маленьких двойников Татхагаты; им еще очень далеко до подлинной восприимчивости, какую дает средство мокша. Очень далеко! Можно сказать, что они учатся лишь легче воспринимать названия и понятия. Какое-то непродолжительное время они берут значительно больше, чем отдают.
– А как вы используете то, что они берут, что впитывают в себя?
– Мы просим их сделать очень простую вещь, – ответила миссис Нарайан с улыбкой. – Попытаться совершить невозможное. Детей просят перевести пережитый опыт в словесную форму. Если взять в чистом виде, вне всяких концепций, как ничем не обусловленную данность, то что такое этот цветок, эта препарированная лягушка, эта планета, которую вы видите в телескоп? Что это значит? О чем это заставляет вас задуматься, что чувствовать, воображать, вспоминать? Затем перенесите все на бумагу. У вас ничего не получится, само собой, но вы обязаны попробовать. Это поможет вам понять разницу между событием и словом, между знанием о существовании определенной вещи и проникновением в ее сущность. «А когда закончите писать, – говорим мы, – посмотрите на цветок опять. Посмотрев, закройте глаза на минуту-другую. И нарисуйте привидевшееся вам, пока глаза оставались закрытыми. Причем честно рисуйте увиденное, что бы у вас ни получилось – нечто четкое или смутное, действительно цветок или нечто совершенно на него не похожее. Рисуйте, что видели, или даже если не видели ничего – все равно рисуйте. А потом расцветите красками или карандашами. Немного отдохните и сравните свой первый рисунок со вторым. Сравните научное и аналитическое описание цветка с тем, какое получилось у вас сочинение, когда вы ничего не подвергали анализу, когда вы вели себя так, словно ничего раньше о нем не знали, и позволили мистерии его существования проникнуть в глубину вашего сознания, как будто он нечто для вас новое и неизвестно откуда взявшееся. А затем сопоставьте свои рисунки и описания с работами других мальчиков и девочек из своего класса. И вы заметите, что аналитические описания и иллюстрации получатся очень похожими у вас всех, а вот ваши сочинения и рисунки второго рода окажутся очень разными. Как это связано с тем, что вы узнали в школе, дома, в джунглях и в храме?» Десятки вопросов, требующих ответов. Мосты необходимо наводить по всем направлениям. Ты начинаешь с ботаники или любого другого предмета школьной программы, а под конец сессии «строительства мостов» приходишь к размышлениям о природе языка, о разных видах опыта, о метафизике и линии жизни, об аналитических познаниях и мудрости с Другого Берега.
– Каким же невероятным образом, – спросил Уилл, – вам удалось подготовить преподавателей, которые теперь способны научить детей строить такие мосты?
– Мы начали обучать педагогов сто семь лет назад, – ответила миссис Нарайан. – Набрали группы молодых мужчин и женщин, обученных традиционным для той Палы путем. Ну, вы понимаете: хорошие манеры, знание сельского хозяйства, искусств и ремесел, средств народной медицины, старомодной дедовской физики, биологии, сдобренные верой в силы магии и истинность сказочных легенд. Никакой настоящей науки, никакой истории, ни малейшего представления о том, что происходит во внешнем мире. Но эти будущие учителя принадлежали к числу набожных буддистов. Большинство из них практиковали медитацию, много слышали и читали о философии Махаяны. А это означало, что в областях прикладной метафизики и психологии они получили куда как более обширное и реалистичное образование, чем любая группа будущих учителей в вашей части мира. Что же касается доктора Эндрю, то он был не только ученейшим человеком, но и гуманистом – противником всяческих догм, открывшим истинную ценность чистой и прикладной Махаяны. Его друг Раджа исповедовал тантрический буддизм, который, в свою очередь, открыл для себя истинную ценность чистой и прикладной науки. В итоге же оба поняли, отчетливо увидели, что для приобретения навыков воспитания из детей полноценных личностей в обществе, подготовленном для существования полноценных личностей, будущих педагогов следует в первую очередь самих обучить, как взять лучшее из обоих миров.
– И как к этому отнеслись первые учителя? У них подобный подход не вызвал отторжения?
Миссис Нарайан покачала головой:
– Никакого отторжения не возникло по той причине, что не были затронуты или осквернены никакие их фундаментальные духовные сокровища. Их буддизм оставался уважаем. Все, от чего их попросили отказаться, так это от устаревших научных воззрений и от веры в сказки. А в обмен на это они получали огромный набор гораздо более интересных фактов и полезных теорий. И все эти увлекательнейшие вещи из вашего западного мира науки, энергетики и прогресса теперь объединялись (хотя до некоторой степени в подчиненном положении) с теориями буддизма и психологическими фактами прикладной метафизики. Не было ничего в этой программе соединения лучшего из двух миров, что затронуло бы чувства самых утонченных и наиболее горячих адептов религии.
