Стальной пляж - Джон Варли

— Они не слишком-то касаются моей работы. Или моей жизни.

— Это ты раньше так думала. А теперь, похоже, касаются больше.

— Вот так подарочек! Раньше технологии никогда не набрасывались на меня и не вонзали зубы.

— Как раз это и кажется мне самым невероятным. То, что ты описываешь, — радикальное лечение психических расстройств. Представить себе не могу, что ГК применил его к тебе без твоего согласия… разве что с тобой что-то серьезно не в порядке.

Он не задал вопрос впрямую, но фраза повисла в воздухе, и я снова промолчала. Прошу отметить беспристрастие и прямоту Фокса: его не остановила такая мелочь, как мое очевидное унижение.

— Так что с тобой? — вопросил он с простодушием трехлетнего ребенка.

— Меня сильно накажут, если я тут намусорю? — вместо ответа поинтересовалась я.

— Валяй. Весь этот участок будет переделан, прежде чем толпам народа будет позволено следить здесь грязными ногами.

Я стащила испорченное платье, свернула его так туго, как только могла, и швырнула в воду. Оно надулось пузырем и упало в неторопливый поток. На наших глазах оно проплыло немного ниже по течению, намокло и пошло ко дну. Фокс сказал, что можно отойти от острова на сотню метров, а вода все так и будет не глубже, чем по колено. А потом глубина резко увеличивается. Мы подошли к тому месту, выше по течению, где остров заканчивался, и остановились на самом краю песчаного языка. Течение медленно, дюйм за дюймом, подталкивало платье. Я судорожно вздохнула и почувствовала, как по щеке катится слеза.

— Если бы я знал, что ты так привязана к этому платью, ни за что бы не порвал его, — виновато произнес Фокс.

Я взглянула на него, он вытер слезинку пальцем и слизнул ее. Я слабо улыбнулась, ступила в воду и побрела вверх по течению. Было слышно, как он идет за мной.

Уверена, частично в случившемся виноват гормональный шок. Я не слишком часто плачу, и в женском образе не больше, чем в мужском. Возможно, перемена пола освободила меня от внутренних пут, и все получилось, как надо. Для слез просто пришло время. И пора было признаться, какой страх нагоняла на меня вся эта история.

Я уселась в теплую воду, такую мелкую, что она не покрыла моих ног, и принялась разгребать песок по обе стороны от себя.

— Кажется, я раз за разом пытаюсь убить себя, — вырвалось у меня.

Фокс стоял позади меня. Я повернулась взглянуть на него и вытерла еще одну слезинку. Боже, как он красив… Мне захотелось прижаться к нему, снова возбудить его языком, склонить на это водяное ложе и заставить двигаться во мне в такт медленному нежному ритму течения. Было ли это жизнеутверждающей потребностью или предсмертным желанием? Плыла ли я по реке жизни или же подсознательно стремилась представить себя частью того мусора, что все речные потоки испокон веков смывают в море? В конце этой реки не было никакого моря — всего лишь глубокий соленый водоем, питомник лососей. Скоро уже этих сильных рыб выпустят сюда, и они двинутся, борясь с течением, вверх к истоку реки, чтобы там погибнуть. А небо, по которому солнце прокатится на запад и умрет, — не более чем раскрашенный задник сцены. Но подходят ли для здешних мест речевые обороты старушки Земли?..

Это солнце, эта река, этот остров и мы — все это просто обязано быть жизнеутверждающим. Я не устала от жизни и очень боялась умереть. Поток по-прежнему катит свои воды, не правда ли? Не в этом ли вся суть жизни?

Но поддайся я своему порыву — все было бы не так. Фокс не тот человек, чтобы следовать ласковому ритму реки, во всяком случае не дважды за один день. Его бы попросту захлестнуло то неистовое настроение, с каким я набросилась бы на него. Так что я всего лишь поцеловала его в ногу и продолжила разгребать песок.

Он уселся в воду за моей спиной, протянул ноги по обе стороны от меня и стал разминать мне плечи. Не думаю, что когда-либо любила его сильнее, чем в тот момент. Он сделал именно то, в чем я нуждалась. Я склонила голову, сделалась бескостной, точно угорь, и позволила его сильным пальцам проникнуть в каждый нерв и каждую жилочку.

— Как же мне сказать это тебе? Не хочу причинять тебе боль, не представляю, как высказать это… Меня должно было бы удивить то, что я услышал. Я имею в виду, это ужасно, совершенно неожиданно и совсем не то, что хочется услышать от дорогого друга, и мне хотелось бы возразить: "Нет, Хилди, это не может быть правдой!" Понимаешь? Но я удивился, поняв, что… не удивлен. Как бы ужасно это ни прозвучало.

— Нет, продолжай, скажи это… — шепнула я.

Теперь его руки массировали мне голову. Чуть больше силы в этих руках, чуть сильнее нажим — и череп треснет. Может быть, тогда некоторые из демонов, что приютились там, сбегут через щели…

— В некотором смысле, Хилди, ты всегда была самой несчастной из всех, кого я знал.

Я пропустила эти слова в себя без возражений, точно так же, как песок, на котором я сидела, медленно принимал меня в себя. Я сама была бесформенным мешком светло-коричневого песка, и Фокс лепил меня. Ничто во мне не протестовало против этого ощущения.

— Думаю, все дело в твоей работе, — продолжил Фокс.

— Ты и правда так думаешь?

— С тобой случилось то, что должно было. Скажи, что ты любишь свое занятие, и я заткнусь.

Не было смысла что-либо отвечать на это.

— Ты не возразишь мне, не скажешь, какой ты хороший репортер? Не поделишься замечаниями о волнующей стороне профессии? Ты хорошая, и сама это знаешь. По-моему, даже чересчур хорошая. Вышло у тебя что-нибудь из твоего романа?

— Ничего такого, что было бы достойно твоего внимания.

— А как насчет сменить газету? На какую-нибудь, которая меньше интересуется свадьбами звезд и насильственными смертями?

— Не думаю, что это хоть чем-то поможет: прежде всего, я никогда не уважала журналистику как профессию. По крайней мере, "Вымя" не пытается корчить из себя нечто возвышенное и просто есть то, что оно есть.

— Полное дерьмо.

— Вот именно. Я знаю, ты прав. Меня не устраивает моя работа. Я чертовски уверена, что скоро уволюсь. И останавливает меня только то,

что я понятия не имею, на какую другую могла бы эту работу сменить.

— Я слышал об