Саймон Кларк - Кровавая купель
Я перестрелял их по одному, считая каждый патрон.
За мной по долине бежали еще и другие, но я их не тронул.
Стрелял только тех, кто был между мною и церковью.
Когда кончились патроны, я сломал автомат об голову последнего, стоявшего у меня на дороге.
Теперь я бежал по дну долины по шестидюймовому слою жидкой грязи. Повсюду изломанными грязными силуэтами валялись тела. Под конец пришлось бежать по ним — так тесно их навалило.
С деревьев, выстоявших в волне, свисали еще тела, как мертвые плоды — они повисли там, когда спадала вода.
За сто ярдов от церкви грязь стала глубже, и я пробирался в этом ледяном дерьме по пояс, расталкивая с пути плавающие трупы.
Дно начало подниматься вверх, я пошел быстрее, вода пыталась еще поймать меня за колени, за лодыжки, но наконец я освободился и бежал по холму к белой церкви.
У дверей я остановился, тяжело дыша. Бог один знает, что я там увижу, но перед этим я хотел овладеть собой.
Я осторожно распахнул дверь.
Внутри вся церковь была заполнена зеленым, розовым, красным, золотым — и глубокими, густыми тенями.
Тишина давила на уши, и единственно слышный стук моего сердца, казалось, заполнял пустоту басовым грохотом.
Я вытащил из-за пояса пистолет — он остался сухим. Я взвел курок и пошел по пролету, держа оружие наготове.
Миллионы цветовых переливов, заполнявших церковь, были вызваны солнцем, сияющим сквозь витражи. Они изображали сцены из Библии — святые десяти футов ростом, агнцы, ангелы и зеленый холм вдали.
Я не мог крикнуть и только шепнул:
— Сара?
О Господи, только не это!
Я многое повидал. Но такого, как здесь, — никогда. Такого, что пришлось отвернуться.
Передо мной на ограде алтаря — десяток крошечных фигурок. Таких, как я видел на барже перед тем, как меня отпустили.
Разрезанные и выпотрошенные тела детей. Они смотрели на меня высохшими глазами. У одного было разрезано лицо, грубо зашитое рядом стежков: XXXXXX.
На алтаре горели свечи. И в канделябрах на стенах — тоже. И никого не было.
Тихо, как кот на охоте, я крался сквозь тени. Где мама с папой? Где Сара?
В этом всем угадывалась цель. Родители видели, что я вернулся в долину. Я слышал, как отец насвистывал.
Пойти в гостиницу и схватить меня они не могли. И они захватили Сару, зная, что я пойду за ними сюда.
Здесь была ловушка.
И здесь Ник Атен, их первородный сын, должен быть принесен в жертву.
— Мама, папа! Вот я! — Голос мой отдался в пещере церкви. Я вглядывался в тени. — Не хотите поздороваться с любящим сыном?
— Ник… Ник!
Я повернулся, палец напрягся на спусковом крючке.
— Ник!
Не этого голоса я ждал.
— Сара! Где ты?
— Прямо перед тобой. Вот эта дверь… Они меня здесь заперли.
В тени я заметил дверь. За стальной решеткой размером с экран телевизора блеснули светлые волосы.
— Сара, ты цела?
— Да. Они использовали меня как приманку, Ник. Это ты им нужен.
— Что ж, их сейчас нет. Тебе ничего не грозит. Я протолкнул руку сквозь решетку, почувствовал, как она за нее схватилась и поцеловала, а потом прижала к лицу. Оно было мокрым от слез.
Так мы стояли минуту, забыв обо всем и только касаясь друг друга. После всех этих месяцев ощущение было такое всепоглощающее, что я не мог говорить.
— Что это был за шум? — шепнула Сара. — Я слышала раскат грома, потом все здание затряслось. Я думала, оно на меня рухнет.
— Не волнуйся. Это был звук, который спас нам всем жизнь.
Она стала рассказывать о мерзостях Курта и о голоде, но я ей сказал, что это тоже уже позади.
— Пошли домой, — сказал я ей. — Есть тут другой выход?
— Нет… это склеп. Тут одни гробы.
— Я найду, чем взломать дверь.
— Не оставляй меня. Ник Атен! Только не сейчас. Не смей.
— Не оставлю. Здесь на стене есть железный крест. Отойди, а я им выломаю дверь.
Наверное, Сара заметила их первой. Я увидел, как неестественно широко раскрылись ее глаза. Потом было чувство холода сзади. И оно стало жгучей болью, когда я вывернулся в сторону и отлетел к стене.
Плечом к плечу стояли там мои родители — дикие, покрытые грязью, с длинными волосами и пылающими глазами. У матери в руке был нож, а руки красны от свежей крови.
Я пошевелил левым плечом, и боль от ножевой раны ударила в спину.
Я, тяжело дыша, поднял пистолет и посмотрел в лицо отца через прицел. И рука задрожала.
Они стояли и глядели на меня, головы их чуть тряслись от напряжения, сводившего все их мышцы.
Я заставил себя не отводить прицел от его лица. Только я больше не видел волосы дикаря и бешеные глаза.
Это было лицо моего отца. Губы его открылись, и я увидел щель между передними зубами.
— Ник! Ник! — Это был голос Сары. Очень, очень далеко. — Стреляй, Ник! Это уже не твои родители! Стреляй!
Я нажал на спуск. Выстрел загрохотал эхом. В десяти футах над головой отца пуля отбила от стены кусок камня.
— Мама! Папа! — Горло горело, когда я вымучивал из него слова. — Если в вас еще осталось что-то, что меня слышит… Слушайте. Я теперь отец. У меня новая семья. И у вас нет права это делать. Вам пора оставить нас в покое. Уйти.
Я снова выстрелил поверх голов. Они даже не вздрогнули.
— Ник! — позвала Сара. — Они тебя морочат! Это не твои родители! Убей их, а то они убьют тебя…
Мать медленно пошла вперед, выставив нож… Меня так загипнотизировали ее глаза, что я забыл обо всем, пока удар не отбросил меня в сторону.
Отец держал крест, которым я собирался ломать дверь склепа.
И занес его снова.
Я отдернулся, и тяжелое железо ударило в стену.
— Перестань! Папа, не надо! Он шел на меня, я поднял пистолет. Он снова ударил, крест расколол деревянную кафедру. Я свободной рукой стал хватать с кафедры молитвенники и кидать их в отца. Он продолжал идти.
— Папа, не надо! Не надо!
Мне снова было шесть лет. Папа шел меня наказывать, и я ничего не мог сделать… Он бегал быстрее, он был сильнее… И вот он идет меня отлупить и положить, плачущего, в постель.
Удары креста — иногда в стену, иногда в воздух, иногда мне по рукам.
— Папа, не надо! Оставь меня…
Стена в конце церкви уперлась мне в спину, и дальше идти было некуда.
Я видел только глаза отца. Глядящие в мои. И они придвигались ближе и ближе.
Выстрел раздался ниоткуда. Эхо раскатилось от стены к стене. Я задергал головой из стороны в сторону, пытаясь понять, откуда стреляли.
И посмотрел на свою руку. Из дула шел дымок. Палец держал спусковой крючок так крепко, что побелел. Я медленно поднял глаза в пролет. Отец лежал на спине, раскинув руки в стороны. Крест валялся у него над головой, и вокруг нее растекалась лужа крови.
Мать, рыча, бросилась на меня. Инерция ее прыжка заставила меня упасть, и пистолет запрыгал по полу.
Она бросилась мне на грудь, сунула руки мне в рот, пытаясь разорвать челюсти. Я стиснул ее пальцы зубами изо всех сил.
Но она не выпустила. Только попыталась использовать эту хватку, чтобы ударить меня головой о каменные плиты. И еще раз, и в голове у меня раздался жужжащий звук, и я стал терять сознание.
Родила тебя… ты знаешь, какие жертвы мы ради тебя принесли… ты нас предал… ты нас обманул… мерзкий, плохой сын… мы дали тебе все… ты нас предал… теперь мы все отберем обратно… все…
Голос мамы. Но только у меня в голове, потому что сознание начинало ускользать. И где-то девушка выкрикивала мое имя…
— Ник! Отбивайся, Ник! Отбивайся!
Откуда-то изнутри нахлынула сила, я ударил ногами вверх, оттолкнув ее.
И вскочил на ноги, судорожно кашляя.
Она выхватила из своих лохмотьев нож и бросилась вперёд, рыча и сверкая глазами.
На меня.
Я отступил и дал ей подножку, одновременно ухватив за волосы, и воспользовался ее инерцией, чтобы развернуть головой в каменную колонну.
Первый раз она ударилась головой о колонну случайно.
Второй раз — нет. И следующий — тоже нет.
Когда ее не стало, я опустил ее на пол.
* * *Ключ от склепа я нашел на теле матери.
Сара вышла, и мы вцепились друг в друга, как дети.
И по дороге к дверям мы это услышали.
Тихий, почти неслышный, свист. Обнявшись, мы пошли по проходу туда, где лежал отец.
Он глядел в потолок и насвистывал. Кровь растеклась вокруг, будто он лежал на красном одеяле.
Когда он заметил движение, то перестал свистеть и повернулся взглянуть на меня.
Сара говорит, что тогда он и умер.
И я так говорю. Но в душе я знаю, что он еще на несколько мгновений стал моим прежним папой — здоровым и спокойным, и он знал, что я все еще люблю его и маму и буду любить до того дня, когда тоже перестану дышать.
ГЛАВА ШЕСТЬДЕСЯТ ВТОРАЯ
