Юрий Никитин - Тангейзер
– Этого никто учесть не мог!
– Да, – пробормотал Тангейзер, – да… мир не стоит на месте…
– О чем ты?
– Все развивается, – проговорил Тангейзер. – Подвижки есть и в нашей чугунности… что же делать… что делать…
Вольфрам вскрикнул:
– Я ничего не могу придумать!
– Этот Готфрид, – спросил Тайгейзер, – достаточно знатен?
– Даже больше, – вскрикнул Вольфрам, – чем мы с тобой!.. Просто он в молодости, поссорившись с родителями, убежал из их дома и сперва был наемником…
– Да, это в нем чувствуется…
– Потом, – закончил Вольфрам, – потом почему-то стал миннезингером…
Тангейзер задумался, спросил с сомнением:
– Да, ты прав, именно почему-то. Но что-то же еще есть такое, чтобы не отдать ему первый приз?
Вольфрам в отчаянии замотал головой, Тангейзер с неловкостью увидел, как из ясных глаз рыцаря хлынули слезы и побежали по щекам, оставляя мокрые дорожки.
– Нет!.. – вскрикнул он. – Ничего нет. Ландграф был настолько уверен, что первый приз получу я, что… Господи, что мы наделали! Что мы наделали…
– Вольфрам, – сказал Тангейзер, – друг мой… Не убивайся, надо подумать, как переломить ситуацию в свою пользу. Состязание еще продолжается, победителя еще не объявили…
Вольфрам простонал в отчаянии:
– Тебя что, не было в зале?
– Был…
– Тогда ты видел победителя!
– Он еще не победитель, – сказал Тангейзер.
– Его уже не обойти…
– Можно, – сказал Тангейзер.
Вольфрам в отчаянии снова залился слезами.
– Что за глупость мы сделали!
– Это сделал ландграф, – сказал Тангейзер.
– Мы все там были, – возразил Вольфрам. – Давая свершиться глупости или преступлению, мы становимся участниками! И отвечаем по всей строгости…
– Тоже верно, – согласился Тангейзер. – И все-таки… все-таки его остановить можно…
Вольфрам помотал головой.
– Такого человека нет!
– Есть, – сказал Тангейзер.
Вольфрам уставился на него в недоумении.
– Здесь? В нашем замке?
– Да.
– И он примет участие в соревновании?
– Да.
Вспыхнувшая надежда в глазах молодого рыцаря внезапно угасла. Он снова уронил голову на руки, плечи его тряслись от рыданий.
– Если ты имеешь в виду себя, – проговорил он невнятно, – то мне какая разница?.. Ты еще хуже…
– Почему?
– Потерять любимую, да еще и друга в один день?
Глава 13
Тангейзер вышел, улыбаясь во весь рот, хотя поджилки трясутся, а в животе разрастается тяжелая холодная глыба промерзшего насквозь гранита. Шум в зале начал затихать, когда он вскинул руку и помахал над головой.
– Дорогие друзья, – сказал он громко. – Я, как и вы, впечатлен виртуозной игрой великолепного Готфрида. Это огромный шаг вперед в миннезанге и вообще в искусстве!.. Это раскрепощение, это свобода, это даже… вольная воля!.. Но я вам сейчас покажу, какими эти песни станут дальше и дальше. Я прошел этот путь. Он великолепен и сладостен. Очень даже сладостен… Спасибо! А теперь…
Он взял первый аккорд, на ходу перестраиваясь, отбросил первые ноты и заменил их концовкой из победной песни Готфрида, которую все еще помнят, и дальше перешел плавно по нарастающей к своей вершине, песне «Хвала Венере», которая привела и саму Голду в восторг.
В зале, где с первых же аккордов начали улыбаться и притопывать, постепенно начало нарастать замешательство. Уже к середине песни он видел гнев у многих на лицах, хотя кое-кто еще понимающе улыбается и с удовольствием притоптывает, но их становится все меньше и меньше.
Он перешел к эффектной концовке, где так смачно и чувственно удалось передать погружение в пучину плотской страсти, похоти и разврата, что на самом деле вовсе не похоть и разврат, а свобода, освобождение от бесчеловечных уз морали, церкви, обязанностей, долга, глупых понятий верности и чести…
В зале поднялся рев еще до того, как прозвенел последний аккорд. Тангейзер поклонился, но сойти ему не дали: многие выхватили мечи и с гневными лицами рвались к нему, сверкая клинками.
Стражи по движению бровей мрачного, как грозовая туча, ландграфа загородили его собой и выставили острые копья.
Распорядитель суматошно закричал:
– Все назад, все назад!.. Успокойтесь!
В зале яростно заорали:
– Убить ублюдка!..
– Он оскорбил женщин!
– Он запачкал любовь!
– Он изгадил все чистое и святое…
– Убить урода!
– Да убейте же его!
– Он осквернил все, что нам так дорого и свято!
Тангейзер не двигался с места, руки опустил, ибо, даже будь в них меч, не поднял бы на этих людей, а это значит, хотя прошел все бури в Европе и побывал в опасной Святой земле, жизнь его оборвется здесь под клинками тех, кто остался чист и незапятнан.
Ландграф сидит мрачным, как грозовая туча, но Елизавета вспорхнула со своего трона, как белая невинная голубка, подбежала к Тангейзеру и успела его загородить собой до того, как в его грудь вонзились клинки.
Все остановились, а она закричала отчаянно:
– Да послушайте же!.. Я не призываю вас успокоиться, но вы разве не видите?.. Он же сошел в ад, а сейчас вам оттуда кричит, куда ведет эта дорога!..
Рыцари начали останавливаться в озадаченности, но дальние с налитыми кровью глазами рвались на сцену с обнаженными мечами и кинжалами.
Стражи не справлялись, Елизавета раскинула руки, не давая мечам коснуться Тангейзера.
– Сперва, – прокричала она во весь голос, звонкий и страстный, – убейте меня!..
Разъяренные гости начали опускать мечи и кинжалы, вид у всегда кроткой Елизаветы отчаянный и решительный, некоторые даже вложили клинки в ножны, но продолжали выкрикивать проклятия мерзавцу, втаптывающему в грязь все святое.
Ландграф поднялся с кресла, нахмуренный и мрачный, властно вскинул руку. Крики начали медленно затихать, все повернули к нему головы.
– Слушайте все, – прогремел он так сурово, что все невольно подтянулись, словно стоят перед ним в строю перед началом битвы. – Мы все только что были свидетелями омерзительного осквернения всех наших святынь!.. Любви, верности, чистоты, невинности… а также долга, чести, благородства, рыцарства, веры в Господа и высокого предначертания людей на земле… Посему я повелеваю уже не как устроитель этого турнира, а как ландграф Тюрингии Герман Первый, удостоенный вами прозвища Великодушный!
Все затаили дыхание, последние годы ландграфа знали только как доброго и милостивого государя, который вообще ни на кого не повышал голос.
– Фрайхерр Тангейзер, – прогремел зловещий голос ландграфа, – Генрих фон Офтердинген… изгоняется из этого замка, этих владений и вообще из земель Тюрингии…
Елизавета вскричала отчаянным голосом:
– Сжальтесь!.. Господь велит не отнимать даже у самого отъявленного злодея последнюю надежду!
Ландграф взглянул на нее люто, но выражение лица чуть смягчилось, когда увидел, кто обращается с такой трогательной мольбой.
– Изгоняется, – повторил он, помедлил чуть и закончил резко: – Пока сам папа римский не дарует ему отпущение грехов!
В зале снова зашумели, кто понимающе, кто с удовлетворением, но многие все еще требовали немедленно предать смерти святотатца.
Тангейзер медленно сошел со сцены, никто не остановил его, когда он прошел через зал и отправился длинными коридорами в комнату, что служила ему приютом последние дни.
Эккарт вошел за ним следом, остановился в дверях.
– Тангейзер…
Тангейзер покачал головой.
– Не подходи. А то и ты подхватишь заразу.
– Ты мой друг, – ответил Эккарт. – И, мне кажется, я смутно начинаю понимать грандиозность того, что ты сделал… Если хочешь, я пойду с тобой.
– Тебе не надо отвечать за мои ошибки, – возразил Тангейзер. – Но спасибо за твое благородство, Эккарт.
Эккарт ответил упрямо:
– Тебе нужна помощь. Тем более сейчас, когда ты в беде.
– Я снимаю доспехи, – сказал Тангейзер, – оставляю коня, а в Рим пойду пешком, как все паломники. Кающемуся грешнику не пристало восседать на дорогом рыцарском коне.
– Что ж, – ответил Эккарт бодро, – мне пешком ходить приходилось чаще, чем тебе.
– Ты не должен страдать за мои ошибки!
Эккарт покачал головой.
– Дорогой друг, страдание… это когда не допускают к служению. Человек, как и волк, должен быть в стае. Без нее страдает и воет ночами на луну в смертной тоске. Я пока ничего в жизни не совершил достойного, но буду горд, если не оставлю тебя в беде!.. А родители будут говорить детям: будьте такими верными, как доблестный и благородный Эккарт фон Цветер!
Тангейзер пробормотал в неловкости:
– Ну… если это… нужно тебе самому, то да, я не против, еще как не против…
