Нил Гейман - Все новые сказки

— Нет.

— Отец Эймона был летчиком. Он много лет терроризировал свою семью: всех избивал и много еще чего проделывал… форменный садист. Вот одна из его любимых пыток: он летал низко-низко над их домом на маленьком самолете, летал туда-сюда, когда знал, что вся семья дома. Эймон рассказывал, это было очень страшно: мать и дети прятались под кроватями или в подвале, ожидая, что однажды он врежется на самолете в дом и всех укокошит.

— А как он кончил?

— Он был еще и пьяница. Однажды, к счастью, он свалился на машине с моста и разбился.

— О господи! Вот почему Эймон такой… со странностями, да?

— Да. Однажды меня так взбесило его поведение, что я дала ему пощечину. Только после этого он рассказал мне кое-что о своем детстве. И я наконец начала понимать. Конечно, он все равно меня бесил, но представь себе, после такого детства…

— Ужасно. Бедняга.

— Да. Не знаю, только ли в этом причина его странностей, но след не мог не остаться.

Скрестив руки на груди, я спросил:

— Но при чем тут безмолвное дитя?

— Ламия сказала мне, что я — часть проклятия.

Я медленно расцепил руки и обнаружил, что не знаю, куда их девать.

— Как это? Ты… ты проклята?! — вскричал я. Одновременно недоверчиво и отчаянно. В такие моменты ни от рук, ни от голоса — никакого толку. Только мешают, не могут подсказать, что делать, как себя вести, когда на тебя сваливается беда, выраженная одним словом: «проклятие», «смерть» или «рак».

Ава покачала головой:

— Нет, я часть проклятия. Но наверное, в каком-то смысле я тоже проклята. Мою роль можно и так назвать. Ламия сказала, что после возвращения в Америку я забеременею. Это сбылось. Но мой ребенок будет проклят — обречен в точности повторить жизнь своего отца, даже если будет сопротивляться судьбе. Никакой разницы, кроме мелких подробностей, — Ава умолкла. Ничего не добавила, просто молча не сводила с меня глаз. Наверное, дожидалась, пока до меня дойдет.

— Она не сказала, кто будет отцом ребенка?

— Нет. Сказала только: любой мужчина, от которого я забеременею, отмечен проклятием.

— Ава, а если это я?

— Может быть. Мы все выясним по анализу ДНК, но я решила сначала поговорить с тобой, прежде чем делать анализ. Ты же играешь во всем этом важную роль.

— Да уж, наверное, — сказал я цинично и злобно, хотя мой тон покоробил меня самого. Я совершенно не собирался говорить Аве гадости, но почему она рассказала только сейчас? Зачем было тянуть резину?

Снова повисла пауза.

— Ава, я тебя люблю, но это какая-то чушь, полная чушь. Ну прямо «Тысяча и одна ночь»: безмолвное дитя, джеллум, проклятие… Как ты можешь установить, что это не враки?

— Потому что после того как я у нее побывала, кое-что произошло. Все предсказания Ламии сбылись. Все события произошли: и беременность, и мой роман с Эймоном, и главное… ты.

— Я? Что ты имеешь в виду?

В этот момент стиральная машина, шумевшая где-то на заднем плане, не нашла ничего лучшего, как возвестить свистком о завершении работы. Ава умолкла; судя по ее лицу, в ближайшее время она не собиралась отвечать на мой вопрос. Я хмуро пошел к машине. Распахнул дверцу, наклонился достать настиранное белье.

— Ава?

— Что?

— В твоей стиралке полно букв. — Я вытащил большую белую сырую «К», положил на свою ладонь. Рассмотрел, показал Аве. Высота — дюймов десять. Буква вроде бы из ткани. Я снова заглянул в бак и увидел: вместо белья в машине громоздится куча мокрых прописных букв.

Ава словно и не удивилась. Больше того, кивнула, когда я показал «К».

— Это я их туда положила.

— Ты… А где наше грязное белье?

— В ванной.

— Но зачем? Зачем ты это сделала? Что это? Зачем они нужны?

— Достань еще четыре. Доставай не глядя — просто сунь руку и достань четыре штуки. Я объясню зачем, когда ты это сделаешь.

Я хотел было что-то сказать, но промолчал. Сунул руку в стиральную машину, запустил пальцы в огромную, мягкую, сырую гору матерчатых букв — точно выбирал номера для игры в бинго. Когда я набрал четыре буквы, Ава велела мне разложить их в ряд на полу, чтобы получилось слово. Буквы были такие: К, В, Ц, Р и О.

— Никаких слов не получается. Всего одна гласная.

Ава сидела далеко. Не могла видеть букв.

— Скажи мне, какие ты выбрал.

Я сказал.

Ава хлопнула себя ладонями по коленям:

— Эймон выбрал те же самые.

— Что-о?! Эймон тоже это делал? Ты тоже заставила его доставать из стиралки мокрые буквы? — Я поймал себя на том, что почти кричу.

— Да, это экзамен для вас обоих. Я заранее знала ответ, но надо же было удостовериться, — сказала она так, будто ничего особенного не случилось. Мол, чего это я разволновался?

Экзамен с мокрыми буквами из стиральной машины? Эймон тоже это делал? Безмолвное дитя. Йит. Проклятие. Впервые за много лет нашего знакомства я поглядел на Аву как на врага.

— Как ты думаешь, Ава сумасшедшая?

— Конечно сумасшедшая. А почему, по-твоему, я от нее ушел?

— Ты ушел? Она сказала, что все было наоборот — она от тебя ушла.

Эймон фыркнул и подергал себя за ухо:

— Знаешь, как говорят: не влюбляйтесь в психиатров, они и есть самые жуткие психи? Ну, а я скажу, что это и на военных корреспондентов распространяется. Не влюбляйтесь в военных корреспондентов. Они повидали слишком много кошмаров. Чужая боль и смерть впитывается до мозга костей и затуманивает сознание. Да, чувак, у Авы гироскоп набекрень.

Она тебе рассказала свою сказочку про Безмолвное Дитя? Ты потому ко мне пришел? — продолжил Эймон. Не дожидаясь моего ответа, взял стакан, глотнул водки. Словно заранее знал, что я скажу. — Ну, это еще ничего. Блажь, конечно, но хотя бы интересно. Отличная байка. Но потом были буквы в стиралке… и мороженые зверушки…

— Какие зверушки?

Он хлопнул меня по плечу:

— Она их тебе еще не подсунула? Ну, приятель, жди новых сюрпризов! Чем дольше с Авой тусуешься, тем больше она чудит. Я ушел после мороженых зверушек. Решил: все. Гадость.

— А если ребенок и вправду твой?

Эймон подпер рукой подбородок, уставился в пол:

— Тогда я сделаю все, что в моих силах, чтобы Ава и ребенок ни в чем не нуждались. Но жить с этой женщиной я не стану. Нетушки. Она совсем сбрендила. — Говорил он спокойно, твердо. Очевидно, уже все обдумал и внутренне согласился со своим решением.

— Эймон, подожди-ка. Вообрази всего на минутку, что предсказание — чистая правда. Что, если ты — отец, и ребенок обречен прожить твою жизнь?

— А что не так с моей жизнью? Живу припеваючи.

— А как же твой отец и то, как он с вами обходился?

— Да, это была жесть, но я не собираюсь обходиться так со своей семьей, если когда-нибудь все-таки обзаведусь женой и детьми. — Эймон улыбнулся. — И летную школу я не заканчивал. Не бойся, я не стану летать над Авиным домом и пикировать на него сверху… Да, кстати, а твой отец? Он был хороший человек? Допустим, ребенок твой. Чего тогда опасаться Аве? Или ничего не опасаться?

— Я вообще не знал отца. Он бросил маму, когда мне было два года.

— Вот видишь! Сочувствую, конечно, но это значит, что ты в каком-то смысле опаснее меня. Если проклятие реально. Ты ведь не знаешь, что за человек был твой отец. Был или есть. Может, он еще почище, чем мой.

Мы переглянулись, и наше молчание означало, что мы оба разделяем его мнение.

Эймон засмеялся, встряхнул головой:

— Бедная Ава! Если сбудется худший сценарий, если проклятие реально, куда ни кинь — всюду клин. Мой папа был чудовище, твой — человек-загадка, возможно, какой-нибудь Джек Потрошитель.

Я только вздохнул:

— Но может, мой отец — прекрасный человек.

— Прекрасные люди семью не бросают.

— Ты же бросил Аву.

Его голос сорвался на глухое рычание:

— Она мне не семья. Я никогда не говорил, что хочу стать отцом.

Иногда человек что-нибудь скажет, сболтнет не подумав, и его фраза подсказывает тебе готовое решение. Едва Эймон сказал, что не хочет быть отцом, меня осенило: а я, напротив, хочу быть отцом Авиного ребенка. Хочу больше всего на свете. В одно мгновение я понял: я люблю ее и хочу прожить с ней всю жизнь до гробовой доски, если она возьмет меня в мужья. Неважно, что ребенок от Эймона, неважно, что на ребенке проклятие. И главное, мне совершенно неважно, что у Авы Малколм поехала крыша. Я хочу быть с ней и готов сделать все, чтобы осуществить эту мечту.

Когда я сказал об этом Эймону, он приподнял руку и перекрестил меня. Благословил, так сказать.

— Не знаю, кто ты — идиот, мазохист или святой. Сам понимаешь, с возрастом мы не становимся лучше — в нас просто укореняется то, что уже заложено с детства. Если Ава сейчас с прибабахом, дальше будет только хуже.

— Знаю. А если она в своем уме?

— Допустим. Но какова альтернатива? Если она не свихнулась, то проклятие реально, и ты тоже здорово влип. Только в дерьмо другого сорта. Так или сяк тебя ждет веселая жизнь.