Нил Гейман - Все новые сказки
В одном интервью он сказал, что Мара — его единственная возлюбленная, заплутавшая в джунглях жизни. Журналистка сочла, что это очень романтично.
А я сочла, что журналистка — идиотка. Пусть сама попробует потеряться и посмотрит, много ли в том романтики.
Некоторые черты характера так ко мне и не вернулись. Или скрылись под напластованиями: я же была для него разными женщинами! Конечно, все эти женщины были мной, но не реальной, а той, какой он меня навоображал: гипертрофировал, искажал, перевирал.
Я включала радио погромче и не сразу вспоминала, что мне-то цыганский панк не нравится — это музыкальные вкусы Эли. Однажды я на две недели забросила свою любимую булочную — возомнила, будто у меня аллергия на злаки, как у Фионы.
Три месяца я не сомневалась, что мое имя — Мара.
Иногда я жила вполне обычной жизнью. Но все равно чувствовала, что он выдирает из меня какие-то мелкие детали для своих произведений. Я лишалась то любимых духов, то воспоминаний о временах, когда мое сердце впервые разбилось от несчастной любви. Частички моего «я» бесследно пропадали — точно их затягивало болото. Иногда возвращались — когда он ставил точку в рассказе. Но чаще нет.
Я напоминала: «Ты обещал больше про меня не писать!» Он уверял: «Но я же нечаянно!» Подумаешь, какие-то обрывки, с миру по нитке. Он постарается действовать осторожнее. Но вообще-то это лестно, когда о тебе пишут.
Затем из моей жизни пропала целая неделя. От рассказа я была в восторге, а Имоджен — великолепный образ. Как бы мне хотелось стать такой, как она… Но все восхищение померкло, когда я осознала правду: он снова похитил меня у меня самой. Я просто исчезла. Канула не знаю куда. И еще больше позабыла о своей личности: разве зеленый — мой любимый цвет?
Я включила компьютер, забарабанила по клавишам. Записывала все, что смогла о себе вспомнить. Перечитала файл — провалы на месте событий, о которых я не могла не помнить. Другие события двоятся перед мысленным взором, припоминаются в нескольких вариантах.
Меня бросило в жар. Я сорвала с себя одежду и всмотрелась в свое тело: оно-то уж наверно настоящее, не такая выдумка, как моя душа? Допустим, вот только откуда этот шрам на коленке — упала с велосипеда в двенадцать лет или поранилась о камень на пляже в семнадцать? Такая ли у меня манера махать рукой на прощанье? Разрыдалась бы я от чувств, которые испытываю в эту самую минуту?
От такого любой бы разрыдался, рассудила я.
Я попыталась написать себя заново. Перетряхивала коробки с поблекшими засушенными цветами, расправляла смятые билеты в театр, корпела над школьными фотоальбомами. Обзванивала друзей, чтобы поиграть в «А помнишь?».
Если, конечно, удавалось вспомнить, о чем следует спросить. Если я вообще представляла себе, с кем говорю.
Ничего не вышло. То ли у него особый талант, то ли такова моя несчастливая звезда: он-то может переносить меня в свои произведения, а я вот не умею примерить к себе его чары.
Хуже того, в моей жизни появлялись все новые провалы. Я перевоплощалась. Я снова и снова менялась. Однажды проснулась с белыми волосами. Не седыми от старости, а платиново-белыми в стиле рок-звезды или эльфийской королевы.
Перекрасилась ли я обратно в свой цвет? Не-а.
Его рассказы издали отдельной книгой. Его включали в списки лучших писателей, номинировали на авторитетные литературные премии.
Я забыла, какой кофе люблю — черный или с молоком.
Он позвонил, попросил о встрече. Сказал, что до сих пор меня любит, что соскучился по моей коже, моему голосу, запаху моего тела. «Я тоже по всему этому соскучилась», — подумала я. И сказала, что приду.
Он сказал, что узнал меня не сразу. Дескать, что-то переменилось.
— Ума не приложу, что, — отозвалась я.
Он сделал заказ для нас обоих. Я не перечила. Не сомневалась: он знает, что мне больше понравится.
— Тут у меня один замысел появился… — начал объяснять он.
Возможно, самый лучший в его жизни, такого больше не будет. От энергии этого сюжета покалывает пальцы — явственное ощущение, что по тебе бежит электрический ток. Фразы уже звучат в голове, просятся на бумагу.
Он принес черновой вариант, чтобы я взглянула, составила мнение. Подпихнул ко мне по столу тонкую папку.
Я спросила себя — спросила вслух — отчего на сей раз он просит у меня разрешения. Ну-у-у… Это масштабная вещь. Эпопея. Он сам не знает, как долго придется над ней работать. А после того, что случилось в прошлый раз, когда я… В общем, он решил сначала спросить.
Его любезность произвела на меня впечатление.
Я побарабанила пальцами по папке. Раскрывать ее не стала.
Официант предупредительно поставил бокал с мартини справа от моей тарелки. Забавно. Мне-то казалось, что я мартини не люблю. Это Мэделайн его любит. Но я сделала глоток и зажмурилась от удовольствия.
Я согласилась.
На еще одну вещь, на этот шедевр — я же вижу, как светятся у него глаза. Но я ставлю одно условие.
Все что угодно, сказал он. Проси, что хочешь.
— Когда допишешь свою эпопею, оставь меня в ней.
— Я предполагал, что ты об этом попросишь, — сказал он.
Я подивилась, что он не знал этого наперед. Он кивнул. Договоренность достигнута.
Мы ужинали, лениво болтая о том о сем. Иногда он смотрел рассеянно, и я как будто воочию видела, как в его голове возникают хитросплетения сюжета.
Интересно, каким именем он назовет меня теперь? Я едва не спросила, но тут же сказала себе: «Дело десятое». Стоп… я ведь уже не знаю моего собственного имени. Вроде знаю, но нетвердо. Грейс, верно? Вроде похоже. Грейс.
Пока мы ждали чек, он начал писать на обложке папки. Я наблюдала.
«Первым делом Рейф влюбился в ее голос: провалился в бездну этого голоса, когда она представилась: “Меня зовут…”».
Джонатан Кэрролл
Пусть прошлое начнется
Перевод Светланы Силаковой[78]
Эймон Рейли, красавец и неряха, был знаком, казалось, со всеми людьми на свете. Включая официанток. Едва он входил в зал, официантки расцветали и начинали с ним отчаянно кокетничать. Я наблюдал это несколько раз в самых разных ресторанах — в заведениях, где никто из нашей компании прежде не бывал. Спрашивал: «Она что, твоя знакомая?» — а он неизменно отвечал: «Не-а».
У Эймона душа была нараспашку. Это всех пленяло. Его обожали, даже когда он вел себя несносно, а случалось это частенько. Ездил он на старом полуразвалившемся «Мерседесе», заросшем грязью изнутри и снаружи. Если подвозил тебя, то вначале сгребал вещи с переднего сиденья и не глядя швырял на заднее. Вещи попадались самые неожиданные: металлическая рогулька лозоходца, упаковка памперсов (Эймон был холост), xistera для игры в джай-алай[79], а однажды — измятое фото кинозвезды с автографом, указывающим на весьма близкие отношения. Писал Эймон печатными буквами и так аккуратно, что текст казался машинописным. Ежедневно вел подробный дневник, который не читала ни одна живая душа, хотя тетрадь он таскал с собой повсюду. Его личная жизнь была вечной катастрофой: мы дивились, отчего ни одна женщина не остается с ним надолго.
Когда-то у него случился краткий, недели на две, роман с моей любимой, Авой. Однажды я собрался с духом и спросил, отчего она с ним порвала. Ава ответила обтекаемо:
— Не сошлись характерами.
— И?
— Никаких «и». Некоторые люди просто друг дружке не подходят в определенных конфигурациях. Бывает, дружить с человеком хорошо, но если дружба переходит в любовь, получается неудачное химическое соединение… ядовитое, допустим… или… в общем, не то, что надо. Для меня Эймон — приятный собеседник, но неподходящий возлюбленный, как оказалось.
— А в чем причина?
Ава сощурилась. Обычно это значит: тема закрыта, Ава больше не желает ее обсуждать. Но на сей раз вышло по-другому.
— Присядь.
— Что?
— Присядь. Я расскажу тебе одну историю. Рассказ будет долгим.
Я повиновался. Если Ава велит тебе что-то сделать, ты молча слушаешься, потому что… в общем, потому что она — Ава. Она любит сладости, внешнеполитические доклады, правду, опасные командировки и все удивительное. Необязательно в том порядке, в каком я перечислил. Она репортер, ее посылают в самые опасные точки планеты: Спинкай-Рагзай[80], Пакистан, Сьерра-Леоне. Ее можно увидеть в новостях по телевизору: Ава стоит, ее волосы развеваются, потому что на дальнем плане взлетает военный вертолет, оставляя ее и немногочисленную съемочную группу на каком-то блокпосте или в руинах деревни, прошлой ночью разоренной мятежниками. Ава бесстрашна, непоколебимо уверена в себе и нетерпелива. А еще она беременна — потому и сидит теперь дома. Мы почти не сомневаемся, что ребенок мой, но есть некоторая вероятность, что он от Эймона.
