Дэвид Митчелл - Простые смертные
Звучит весьма патетично, когда размышляешь об этом с ясной головой.
Итак. Мне предлагается заключить некий вполне реальный фаустианский договор.
Я едва сдержал улыбку: вообще-то, конец в «Фаусте» не такой уж счастливый.
Но какой конец на самом деле счастливый? Так, как бригадный генерал Филби?
Он мирно скончался в окружении семьи.
Если это, черт возьми, считается счастливым концом, то флаг им в руки: пусть они сами к нему стремятся.
Когда приходится самому прокладывать себе путь, расталкивая других, то чего стоит Фауст без своего договора?
Ничего. Без этого договора он – никто. И мы бы никогда о нем не узнали.
Куинн. Доминик Фицсиммонс. Все-таки еще один умный выпускник университета.
Еще один серый обладатель сезонного билета, уныло покачивающийся в вагоне районной линии метро.
Задняя дверца «Лендкрузера» щелкнула и приоткрылась еще на дюйм.
* * *Человек на заднем сиденье – это его Д’Арнок назвал «основателем» – вел себя так, словно меня нет, и новозеландец молчал, пока мы ехали куда-то в сторону от городской площади. Я сидел практически неподвижно, исподтишка изучая своего спутника – точнее, его отражение в стекле: на вид лет сорок пять; очки без оправы; волосы густые, хотя и тронутые сединой; на подбородке глубокая ямочка; чисто выбрит; нижнюю челюсть украшает шрам, явное свидетельство некой интересной истории. Тело у него было худощавое, мускулистое. Он был похож на бывшего военного откуда-нибудь из Центральной Европы. А вот одежда ровным счетом ни о чем не свидетельствовала: крепкие высокие, выше щиколотки, сапоги; черные штаны из «чертовой кожи», кожаная куртка, когда-то черная, но сильно потертая и теперь ставшая почти серой. Увидев такого человека в толпе, вы могли бы подумать: наверное, архитектор или, возможно, преподаватель философии; но, скорее всего, вы бы его и вовсе не заметили.
Из Ла-Фонтейн-Сент-Аньес можно было выехать только двумя путями. Одна дорога поднималась вверх, к деревне Ла-Гуй, но Д’Арнок поехал по другой, ведущей вниз, в долину, к деревне Юсейн. Мы проехали поворот, ведущий к шале Четвинд-Питта, и я подумал: интересно, встревожило ли ребят мое исчезновение или же они просто сбросили меня со счетов, поскольку я сбежал, оставив их на растерзание бандитов-сутенеров? Да, я об этом подумал, но мне, в общем, было все равно. Еще минута – и мы оказались за пределами города. Вдоль дороги с обеих сторон высились осыпающиеся снежные стены. Д’Арнок вел машину очень осторожно – на колесах была зимняя резина, да и расчищенную дорогу предусмотрительно посыпали солью, но все же это была Швейцария и на дворе – начало января. Я расстегнул молнию на куртке и стал думать о Холли, поглядывая на часы, циферблат которых светился рядом с бардачком; но я понимал: сожаления – это для нормальных людей.
– Прошлой ночью мы вас совсем потеряли, – вдруг сказал мой сосед; по-английски он говорил как хорошо образованный, культурный европеец. – Это снежная буря вас спрятала.
Теперь я уже мог к нему повернуться и хорошенько его рассмотреть.
– Да, – сказал я, – у меня возникли разногласия с… моим квартирным хозяином. Извините, если я доставил вам какие-то неудобства… сэр.
– Вы можете называть меня мистер Пфеннингер, мистер Анидер. Кстати, «Анидер» – отличная идея. Главная река на острове Утопия[120].
Говоря это, Пфеннингер смотрел в окно, за которым расстилалась монохромная долина, отделенная от шоссе стенами снега; крестьянские поля и дома тоже были погребены под толстым слоем снега. Вдоль дороги стремительно мчалась куда-то черная и очень быстрая река.
Похоже, первый допрос уже начался, догадался я и спросил:
– Могу я поинтересоваться, откуда вы узнали о существовании «мистера Анидера»?
– Мы вас изучали, мы за вами следили. Нам нужно было знать о вас все.
– Вы сотрудники секретной службы?
Пфеннингер покачал головой.
– Нет. Но наши пути изредка пересекаются.
– Значит, к политике вы отношения не имеете?
– Нет – но только пока нас оставляют в покое.
Д’Арнок замедлил движение и прошел опасный поворот на выключенном двигателе.
Я решил, что пора спросить напрямик:
– Кто вы, мистер Пфеннингер?
– Мы – Анахореты Часовни Мрака Слепого Катара из монастыря Святого Фомы с Сайдельхорнского перевала. Это очень длинное и сложное название, и вам наверняка тоже так показалось, а потому мы обычно называем себя просто Анахоретами.
– Да, запомнить непросто. По-моему, звучит как-то по-масонски. Вам не кажется?
В его глазах блеснуло веселье.
– Нет, не кажется.
– Тогда, мистер Пфеннингер, объясните мне, зачем существует ваша… группа?
– Мы существуем, чтобы обеспечить бесконечное выживание тех, кого посвящаем в психозотерику Пути Мрака.
– И вы являетесь… основателем этой… группы?
Пфеннингер смотрел прямо перед собой. За окном один за другим мелькали столбы высоковольтной линии электропередач.
– Да, я – Первый Анахорет. А мистер Д’Арнок ныне стал Пятым Анахоретом. Вторым Анахоретом является уже знакомая вам мисс Константен.
Д’Арнок осторожно обогнал грузовик, посыпавший дорогу солью.
– «Психозотерика»? – сказал я. – Я даже слова такого не знаю.
И вдруг я услышал голос Пфеннингера:
– «И тяжкий сон тогда меня сморил, // людские страхи разом уничтожив. – Пфеннингер выглядел как-то странно: губы были плотно сжаты, и я понял, что говорит он, не раскрывая рта. Но это же совершенно невозможно, я наверняка ошибся, решил я и снова услышал его голос: – Казалось, время на Земле не сможет // вернуть ей жизнь, придать немного сил. – Его голос звучал прямо у меня в ушах, точнее, где-то внутри головы, живой и сочный, словно из самых лучших наушников. Но неподвижное лицо заставляло предположить, что это все же какой-то трюк. – Ее глаза не видят, в ней движенья нет; // она не слышит, и она не с нами… – Голос ничуть не приглушен, горло предательски не вздрагивает, и нет ни малейшего разрыва между плотно сжатыми губами или крошечной щелки в уголке рта. Магнитофонная запись? Я попытался заткнуть уши, но голос Пфеннингера звучал столь же отчетливо: – С Землею вместе в пустоте летит, // сливаясь с ее скалами, деревьями, камнями»[121].
Почувствовав, что у меня от удивления открылся рот, я закрыл его и спросил:
– Но как?
– Есть одно слово, – сказал Пфеннингер уже вслух, – назовите его.
Я неуверенно пробормотал:
– Телепатия?
– Вы слышали, мистер Д’Арнок? – обратился к нашему водителю Пфеннингер.
Элайджа Д’Арнок смотрел на нас в зеркало заднего вида.
– Да, мистер Пфеннингер, я слышал.
– А вот мистер Д’Арнок обвинил меня в чревовещании, когда я попытался мысленно с ним побеседовать. Словно я какой-то фокусник, выступающий на арене мюзик-холла.
Д’Арнок запротестовал:
– У меня же не было такого образования, как у мистера Анидера! И даже если слово «телепатия» тогда уже существовало, то до Четемских островов оно еще не добралось. Меня тогда словно ударило электрическим током. Это же все-таки 1922 год был!
– Мы давно вас простили, мистер Д’Арнок, много десятилетий назад – и я, и моя маленькая деревянная марионетка, способная двигать челюстью.
Пфеннингер глянул в мою сторону; в глазах его плескался смех, но их добродушная перепалка вызвала у меня еще больше вопросов. 1922 год? Почему Д’Арнок сказал, что это был 1922 год? Может, он хотел сказать 1982-й? Впрочем, это не имеет значения: телепатия реальна. Телепатия существует. Если только в последние шестьдесят секунд я не стал жертвой галлюцинации. Промелькнул какой-то гараж, возле которого трудился механик, лопатой разгребая снег. Промелькнуло заснеженное поле, посреди которого стояла на пеньке светло-рыжая лисица и принюхивалась.
– Значит, – промямлил я пересохшим ртом, – психозотерика – это телепатия?
– Телепатия – одна из низших дисциплин психозотерики, – ответил Пфеннингер.
– Низших? Господи, на что же еще способна эта ваша психозотерика?
Промелькнуло и исчезло вдали пышное облако; рядом с дорогой вновь ярким светом вспыхнула та быстрая горная река.
– Какое сегодня число, мистер Анидер? – спросил Пфеннингер.
– Э-э… – Мне пришлось собраться с мыслями, поэтому ответил я не сразу. – Второе января.
– Верно. Второе января. Запомните это. – И мистер Пфеннингер посмотрел на меня в упор: зрачки его глаз сузились, превратившись в точки, и я, ощутив странный укол в лоб…
* * *…невольно моргнул, и все исчезло: поля, «Лендкрузер», дорога, – а я оказался на довольно широком и длинном каменистом выступе; в двух шагах от меня был отвесный обрыв, а напротив – горный склон, залитый ярким светом полуденного солнца. Я не свалился с обрыва только потому, что меня кто-то заботливо усадил на холодную каменную плиту. Я несколько раз судорожно вздохнул, охваченный паническим страхом, и выдохнутый мною воздух повис в воздухе белыми расплывчатыми пузырями невысказанных вопросов. Как я здесь оказался? И где это «здесь»? Вокруг я видел руины какого-то здания, лишенного крыши, скорее всего бывшей часовни. Возможно, здесь когда-то находился монастырь – вдали виднелись стены еще каких-то старинных построек. Глубокий, по колено, снег покрывал землю; на ближнем конце выступа, всего в нескольких футах от меня, стояла невысокая стена. Руины монастыря были окружены голыми скалами. Я был по-прежнему в своей теплой лыжной куртке и, похоже, только что совершил весьма значительные физические усилия: лицо мое пылало от жара, в ушах гулко пульсировала кровь. Но все эти мелкие детали не имели значения; куда больше меня потряс тот невероятный факт, что секунду назад я сидел на заднем сиденье «Лендкрузера» вместе с мистером Пфеннингером, а Д’Арнок был за рулем, и вот теперь… теперь…
