Дэвид Митчелл - Простые смертные
Кремовый «Лендкрузер», залепленный мокрыми комьями грязного снега, проехал совсем рядом со мной и остановился. Прежде чем я успел разозлиться, что теперь придется его обходить, водитель, опустив тонированное стекло, высунулся в окошко, и я решил, что это просто какой-то турист, который хочет спросить дорогу. Но я ошибся. Я узнал этого коренастого смуглого водителя в рыбацком свитере.
– Добрый день, Хьюго. Выглядите как человек, у которого сердце поет. – Его новозеландский акцент был поистине неистребим. – Элайджа Д’Арнок, король «Кембриджских снайперов», – на всякий случай представился он.
Я заметил, что на заднем сиденье сидит еще кто-то, но Элайджа меня этому человеку не представил.
– То, что вы практически не удивились, встретив меня, – сказал я Д’Арноку, – наводит на мысль, что это не случайная встреча.
– В самую точку. Вам привет от мисс Константен.
Я понял: мне придется выбирать между двумя метаморфозами. Одна называется «Холли Сайкс», а вторая… А какова, собственно, эта «вторая»?
Элайджа Д’Арнок похлопал по дверце своего автомобиля.
– Прыгайте в машину. Лучше выяснить, что к чему, чем умирать от любопытства, пытаясь отыскать разгадку. Сейчас или никогда.
Мимо кондитерской, вниз вон по той улочке – до паба Гюнтера оставалось совсем немного, я уже видел крокодила на вывеске над дверью. Всего полсотни шагов… «Выбери девушку! – советовало мое опьяненное любовью «я», бывший диккенсовский Скрудж, только совершенно преобразившийся. – Только представь себе, какое у нее будет лицо, когда ты войдешь в бар!» Но мое второе «я», мыслящее куда более трезво, задумчиво сложив на груди руки, смотрело на Д’Арнока и спрашивало: «А что ты будешь делать потом?» Ну, хорошо, мы с Холли позавтракаем; я помогу ей с уборкой, а потом затаюсь в ее квартирке, пока мои приятели-хамбериты не улетят домой; мы с ней будем без конца совокупляться, как кролики, и в итоге едва в состоянии будем ходить; и в какой-то момент, задыхаясь от страсти, я выпалю ей в лицо: «Я тебя люблю!», и мне покажется, что это именно так и есть; и она выпалит в ответ: «И я тебя люблю, Хьюго!», и ей тоже покажется, будто она меня любит, и в этот конкретный момент, в этом конкретном месте мы будем счастливы. А что потом? А потом я позвоню в канцелярию Хамбер-колледжа и скажу, что у меня небольшой психический срыв и я бы хотел на год отложить окончание курса. Родителям я тоже что-нибудь такое скажу – понятия не имею, что именно, но что-нибудь придумаю, – и куплю Холли телескоп. Ну, а потом? Потом окажется, что во время бодрствования я уже не думаю о ней каждое мгновение; что ее привычка постоянно использовать выражения «вроде как» или «ой, правда?» начинает меня раздражать; и в конце концов придет день, когда мы оба поймем, что Джон Леннон со своей знаменитой «All You Need is Love» был все-таки не до конца прав. А к этому времени следователь Шила Янг уже выследит меня, и ее швейцарские коллеги, остановив меня на вокзале и «взяв интервью», разрешат мне вернуться в квартиру Холли, только если я отдам им свой паспорт. «В чем дело, выпендрежник?» – спросит она, и мне придется признаться ей либо в том, что я украл у несчастного старика, умиравшего от инсульта, ценную коллекцию марок, либо в том, что я сознательно увлек своего приятеля-хамберита азартными карточными играми и втянул в такие долги, что тот не выдержал и покончил с собой, на бешеной скорости направив автомобиль прямо в пропасть. Возможно, впрочем, мне придется признаться ей и в том и в другом, но это, собственно, уже не будет иметь значения, потому что Холли тут же вернет мне телескоп и поменяет замок на входной двери. А потом что? А потом я соглашусь вернуться в Лондон, где меня будут допрашивать уже британские следователи, но я успею взять из тайника паспорт на имя Маркуса Анидера и закажу дешевый билет на самолет куда-нибудь на Дальний Восток или в Центральную Америку. Подобные повороты сюжета отлично подходят для кинофильмов, но на самом деле такая жизнь – полное дерьмо. А потом? А потом мне придется кое-как перебиваться теми средствами, что имелись на счету у Анидера, пока я не приду к неизбежному: не открою бар для таких вот молодых любителей повеселиться, с легкостью пропускающих год в университете, и не превращусь в очередного Гюнтера.
Я вдруг заметил на пассажире, что сидел рядом с Д’Арноком, знакомую серебристую парку и сказал:
– Могу я попросить хотя бы немного очертить…
– Нет, так не пойдет, – отрезал Д’Арнок. – Вам сейчас нужно совершить прыжок через пропасть, ухватиться за новую веру и оставить позади всю свою прежнюю жизнь. Настоящая метаморфоза не знает приливов и отливов.
А вокруг нас все было как обычно, и никто даже не подозревал, в каком затруднительном положении я оказался.
– Вот что я вам скажу, – сказал новозеландец. – Все мы, Анахореты, в какой-то степени стали жертвами «охоты за головами», за исключением основателя нашего общества. – Д’Арнок мотнул головой в сторону человека на заднем сиденье, лишь смутно различимого в полутьме салона. – Так что я отлично понимаю, Хьюго, что вы чувствуете в данную минуту. Расстояние между тротуаром, на котором вы стоите, и этим автомобилем – это на самом деле бездонная пропасть. Но мы тщательно вас проверили, и если вы сумеете преодолеть эту пропасть, то будете процветать. С вами будут считаться. Вы будете иметь вес. Вы будете иметь все, чего бы вы ни захотели.
Я, разумеется, спросил:
– А если бы вам пришлось снова делать тот же выбор, вы бы его сделали?
– Зная то, что я знаю сейчас, я даже убийство совершил бы ради того, чтобы оказаться в этом автомобиле. Да, даже убийство. То, что вы видели, – те мелочи, которые продемонстрировала вам мисс Константен: нажала на кнопку «pause», разговаривая с вами в Королевском колледже, или действовала как кукловод, управляя тем бездомным юношей, – это всего лишь прелюдия к самому первому уроку. Но дальше еще так много всего, Хьюго!
Я вспомнил, что еще совсем недавно обнимал Холли.
Но ведь любим мы скорее ощущение любви, а не какого-то конкретного человека.
Мы любим то головокружительное возбуждение, которое я только что испытывал.
Сознание того, что выбрали именно тебя, что тебя нежно любят, что ты желанен.
Звучит весьма патетично, когда размышляешь об этом с ясной головой.
Итак. Мне предлагается заключить некий вполне реальный фаустианский договор.
Я едва сдержал улыбку: вообще-то, конец в «Фаусте» не такой уж счастливый.
Но какой конец на самом деле счастливый? Так, как бригадный генерал Филби?
Он мирно скончался в окружении семьи.
Если это, черт возьми, считается счастливым концом, то флаг им в руки: пусть они сами к нему стремятся.
Когда приходится самому прокладывать себе путь, расталкивая других, то чего стоит Фауст без своего договора?
Ничего. Без этого договора он – никто. И мы бы никогда о нем не узнали.
Куинн. Доминик Фицсиммонс. Все-таки еще один умный выпускник университета.
Еще один серый обладатель сезонного билета, уныло покачивающийся в вагоне районной линии метро.
Задняя дверца «Лендкрузера» щелкнула и приоткрылась еще на дюйм.
* * *Человек на заднем сиденье – это его Д’Арнок назвал «основателем» – вел себя так, словно меня нет, и новозеландец молчал, пока мы ехали куда-то в сторону от городской площади. Я сидел практически неподвижно, исподтишка изучая своего спутника – точнее, его отражение в стекле: на вид лет сорок пять; очки без оправы; волосы густые, хотя и тронутые сединой; на подбородке глубокая ямочка; чисто выбрит; нижнюю челюсть украшает шрам, явное свидетельство некой интересной истории. Тело у него было худощавое, мускулистое. Он был похож на бывшего военного откуда-нибудь из Центральной Европы. А вот одежда ровным счетом ни о чем не свидетельствовала: крепкие высокие, выше щиколотки, сапоги; черные штаны из «чертовой кожи», кожаная куртка, когда-то черная, но сильно потертая и теперь ставшая почти серой. Увидев такого человека в толпе, вы могли бы подумать: наверное, архитектор или, возможно, преподаватель философии; но, скорее всего, вы бы его и вовсе не заметили.
Из Ла-Фонтейн-Сент-Аньес можно было выехать только двумя путями. Одна дорога поднималась вверх, к деревне Ла-Гуй, но Д’Арнок поехал по другой, ведущей вниз, в долину, к деревне Юсейн. Мы проехали поворот, ведущий к шале Четвинд-Питта, и я подумал: интересно, встревожило ли ребят мое исчезновение или же они просто сбросили меня со счетов, поскольку я сбежал, оставив их на растерзание бандитов-сутенеров? Да, я об этом подумал, но мне, в общем, было все равно. Еще минута – и мы оказались за пределами города. Вдоль дороги с обеих сторон высились осыпающиеся снежные стены. Д’Арнок вел машину очень осторожно – на колесах была зимняя резина, да и расчищенную дорогу предусмотрительно посыпали солью, но все же это была Швейцария и на дворе – начало января. Я расстегнул молнию на куртке и стал думать о Холли, поглядывая на часы, циферблат которых светился рядом с бардачком; но я понимал: сожаления – это для нормальных людей.
