Михаил Сергеев - «The Coliseum» (Колизей). Часть 1
Казалось, ничего не могло ускользнуть от зоркого взгляда капитана. Молодой вызывающе старательно щелкнул каблуками.
Елена побрела вглубь зала и, подойдя к дивану, села. Всё надо было начинать сначала. Прошло минут десять. И вдруг она услышала у самого уха: «Женщина, пройдемте со мной».
Елена обернулась: позади стоял сержант и улыбался. Посмотрев по сторонам, он удалился вглубь зала. Она быстро поднялась, тоже огляделась и заторопилась вслед. У самой двери, с табличкой «Комната досмотра», они остановились.
– Сегодня дежурит Валя, ну, для досмотра женщин… есть такое право у нас… ну, я и приглашу эту… вашу… которую ищете. Вещички попрошу оставить на диване, а саму – на досмотр. Так вы чуть раньше зайдите… ну и… дальше уж сами… Я-то отвернусь. Только не пойму, если они одинаковые… какой смысл? – он продолжал смотреть на женщину, но веселые молодые глаза выдавали безразличие к последнему факту, точнее, только к нему, а не к предлогу продолжить разговор.
– В той книге пометка… важная… Постойте! Я же похожа! Как две капли воды!.. – вырвалось у Елены.
Сержант смутился.
– Ну… не знаю…
– Хорошо, хорошо!.. – нашлась Елена, боясь упустить шанс, – я надену платок и темные очки!
– Вам виднее, – парень усмехнулся, предчувствуя реакцию знакомых на его рассказ о прелестях службы. – А телефончик, на всякий случай, не оставите?.. – продолжая улыбаться, спросил он.
– Да, да, конечно, вот моя визитка, – Елена спешно протянула руку.
Тот, не читая, сунул в карман.
– Только покажите мне, ну… похожую…
– Да, да, – повторила женщина не веря, что удачи случаются дважды в течение дня, и залепетала: – Обязательно! Конечно… спасибо…
Сержант подмигнул и растаял среди чемоданов, курток и плащей. Елена взглянула на большие часы у выхода на перрон. «В двадцать два пятьдесят семь, со второго пути отправится поезд…» – услышала она и повернулась в противоположную сторону: «Где же ты?! Ну, я готова!» – В картине перед глазами менялись только лица. Через пять минут они все казались Елене одинаковыми. Прошло около получаса. Напряжение нарастало. Она уже несколько раз прошла вдоль зала, затем остановилась, прислонясь к колонне. «Не маячь!» – подумала женщина и вдруг в голову пришла мысль, что «та» может увидеть ее первой. «Или уже?!» – Елену бросило в озноб. Она чуть подалась назад и теперь видела не более трети зала. С другой стороны укрытия раздался смех: «Спасибо большое, дальше я сама». Чья-то спортивная сумка опустилась на пол. Наша героиня видела только рисунок с футбольным мячом на ее торце. Молодой парень, вынырнув из-за колонны, торопливо направился в сторону выхода.
«Она там… – услышала Елена шепот и обернулась. – Это ее, – рядом стоял сержант и глазами указывал на сумку. – В красной куртке. Что ж вы очки-то не одели?! Бегите».
Елена, не оглядываясь, натягивая на ходу платок, бросилась к досмотровой комнате. Спина взмокла. Через полминуты ей казалось, кожа дивана прогибается в такт биениям сердца. «Господи, почти двенадцать! – Уши заложило. – Очки!» – Дверь распахнулась. Рука, лицо и предмет, ставший давно «элементом» последнего, повернулись на крик: «Безобразие!» – в помещение «вплыла» пассажирка в красном, непрестанно жестикулируя. Полицейский с серьезным лицом что-то ей объяснял. Та со злостью бросила на диван сумку и уперла кулак в бок, выставив ногу. В это время крепкая, слегка полноватая женщина, лет тридцати, улыбаясь, коснулась локтя гостьи и тоже что-то говоря, подтолкнула её к другой двери. Лена ничего из разговора не слышала. Увидев одинокую спину сержанта, она мгновенно открыла сумку. Косметичка, пакет с чем-то, шарф, салфетки… книги не было. Отчаяние достигло предела. Казалось, голову разорвет от напряжения. Сержант нетерпеливо дернул плечом. Елена скорее от безысходности, чем с целью, прошарила внутри еще раз. Ничего. Она выпрямилась, лихорадочно нащупывая в кармане платок, чтобы вытереть слезы, и со злостью ударила другой рукой по мячу на торце… но тут же вскрикнула. Мяч оказался твердым. Молния простонала, полукруг отвалился и старинная позолота страниц не оставила сомнений в удаче.
«Она!»
– Это что еще такое?! – окрик заставил отдернуть руки и привел в чувство не только ее.
В дверях стоял капитан.
– Что тут происходит?! Где Валентина?! – он с подозрением смотрел то на сидевшую, стараясь припомнить, что в ней было ему знакомо, то на спину сержанта, который стал вдруг ниже ростом.
Открылась вторая дверь, и еще две женщины, одна из которых поправляла форму, завершили вполне гоголевскую сцену.
У Елены потемнело в глазах: «Поздно!» И, машинально крикнув: – Вы посмотрите, что у нее в сумке! Посмотрите!.. – она бросилась к двери.
Расталкивая людей, опрокидывая вещи, женщина бежала в малый зал: «Только бы успеть! Успеть!»
Возмущенные возгласы остались позади.
– Ну же, ну же! Давай! – молодая пассажирка в плаще, темных очках и съехавшем платке держалась двумя руками за терминал, продающий билеты. До полуночи оставалась минута.
– Вы будете брать билет? – раздался позади голос.
– Да, да, конечно.
– Так берите, не задерживайте! Разухабистая «товарка» с огромным баулом не собиралась отступать.
– У меня… у меня карту заело… – не оборачиваясь, бросила Елена первое, что пришло на ум.
– Да какая карта! – не унималась та, заглядывая через плечо, – нет, вы посмотрите, что она набрала в пункте назначения! Выпускают же из дурдома таких! Столица, называется!
– Да плюнь ты на нее, Маша! Вон, второй освободился, – другой женский голос решил всё.
– Пятьдесят восемь, пятьдесят девять, – прошептала самая одинокая, самая несчастная на земле, и палец коснулся поля «купить».
Нерон
– Что это было?
– Какая-то вспышка… Показалось. Может, троллейбус искрит? Такое бывает… – Метелица подошел к окну и посмотрел на улицу.
– Да нет, она была где-то здесь… – Крамаренко указал в угол. Будто магний вспыхнул, помнишь, как в старину? На треноге? – И, внимательно оглядев стену, добавил: – черт, привидится же…
– Да какая тренога, Виктор… какой магний? – Метелица вернулся и присел на диван рядом.
Вы, конечно, помните, дорогой читатель разговор о суррогатах, колдунах и ясновидящих, так неожиданно прерванный, который уже казался одному лишним, а другому поводом для размышлений о душевном состоянии друга.
С минуту оба молчали, затем Крамаренко решительно произнес:
– Дурак ты, Борис, вот что я тебе скажу. Жизнь прожил, а ума не нажил.
Метелица вопросительно посмотрел на друга. Тот продолжал:
– Помнишь, я тоже летал в Москву – улаживал неприятности в семье сына?
Собеседник кивнул: – Припоминаю… уходить собирался…
– Так точно. Задумал мой сынок разводиться. Влюбился. Не могу, говорит, отец. Любовь… с ума схожу. А как же Тамара? – спрашиваю. – Ведь помню, тоже любовь-то была… еще та! Цыганочка с выходом! С драками. С переводом в другой университет. – Добивался! Отошло, – говорит, – сам не знаю как. Притерлось, наверное. Ух, ты, – замечаю, – какое, удачное слово подобрал – «наверное». То есть «скорее всего», «может быть», «кажется», но не «точно!» Тут и рассказал я ему уже свою историю. Тоже, поди, помнишь?
Борис Семенович, явно расстроившись от непонимания «высоты» озвученных ранее мыслей, или, возможно, «глубины», что совпадает в определенных обстоятельствах, снова кивнул: – Да это, Витя, другое, не путай…
– Это, дружище, ты путаешь, а вот погоди… дослушай.
Крамаренко поудобней расположился на диване и продолжил:
– Рассказываю, значит, сынку-то своему, чего знать ему было не положено… да вот, пришлось. Довел-таки меня. Тебе, говорю, три года было, как, между прочим, и твоей дочери сейчас. И слова, что ты мне сказал, я тоже говорил. Все до единого… знакомы. И поверь, не только мне. Каждому мужику. Потому как ничего нового – всё ими пройдено. Всеми! Без исключений. А вот поступил каждый по-разному. Одни – дров наломали, как понимают потом… не скажу, зря, а незачем. Другие… Короче, хочу тебя я в «других» видеть.
Крамаренко задумчиво посмотрел в потолок, будто раздумывая, делать ли рассказ подробным. Было видно – приятными воспоминания не назвать. Наконец, видимо приняв решение, он повернулся к Метелице.
– Ну, чадо, понятно, зенки на меня таращит: что ты говоришь такое?! быть не может! «Пятерка тебе, Виктор, – думаю, – внимание переключил. Совсем мало понадобилось». Тут я ему, как и тебе сейчас: ты погоди, послушай. И рассказываю, как меня родитель просветил. Дед твой, – это я сыну говорю, – вот какие слова мне тогда сказал: у меня знакомых – ровесников, уже стариков почитай, что развелись в свое время – пруд пруди. Дело было послевоенное, женщин много, а нас маловато. Выбор, как и соблазн… сам понимаешь. Вот поразводились, попереженились… кто снова разбежался – так и жизнь прошла. Спрашивал у многих: как оно? жалеют? Редко, кто жаловался, но ни один, ни один!., повторяю, не признался, что счастливее стал. В общем, обрели ту же самую, как бы помягче сказать, взвешенную форму отношений… и тоже со временем. А бабы, говорит, как были лучше вокруг – так и остались. Дед-то верующим сделался к старости. Еще добавлял, что не попустит бог счастья, после первого брака. Не получится объехать его на ободранной козе. Жить будешь. Есть-пить… но страсть-то приходит к каждому… и также всенепременно проходит – батюшка ему, мол, поведал. А удержаться или нет – уж твой черед. Не удержался – тогда всё повторится. Как в зеркале. Только кто-то, позади тебя уже несчастный. И состояние такое добавил в мир ты.
