Владимир Моисеев - Наивный наблюдатель

               — И все-таки приходят и спрашивают. Пусть всего три человека, однако…

               — Ага, спрашивают, а я им номер лекции сообщаю, где ответ на вопрос записан. Увы, их любознательности на большее не хватает!

               — А потом они ко мне приходят, чтобы узнать, планета Солнце или звезда? — сказал Зимин грустно.

               — Получается так. А вот мне они подобные вопросы не задают. Стесняются.

               Они замолчали. Зимин был разочарован, он чувствовал себя обманутым. Постоянно сталкиваясь в Трущобах с людьми малообразованными, он был абсолютно уверен, что где-то рядом, обязательно должны существовать умники с дипломами. Например, о Высших курсах всегда вспоминали, как о цитадели науки. И, пожалуйста, вдруг такой убийственный отзыв, можно сказать, из первых рук. Это было тем более печально, что именно на выпускников Высших курсов Зимин рассчитывал, как на своих будущих читателей.

               А Зимин знал, что такое наука. Пусть приблизительно, в общих чертах, но знал. Ему повезло (или угораздило — это с какой стороны посмотреть) получить приличное образование. После нескольких лет мучений в обычной типовой гимназии, им заинтересовались странные люди, наставники. Они учили необычным предметам: биологии, психологии, математике, физике, химии, астрономии, о существовании которых в гимназии не говорили. Школа была уникальная — не для богатых. Зачем наставникам понадобилось обучать детей таким причудливым наукам неизвестно. Но Зимину нравилось, что наставники сумели заинтересовать учеников получать знания, разбудили в них дух исследователя, любопытство и желание творить. Зимин попал в самый первый выпуск. Теперь он мог гордиться полученным образованием.

               — Догадываюсь, что лично вы знаете, что такое наука. Какую школу закончили? — спросил Болотовский.

               Зимин назвал номер.

               — Вот как. Слышал про такую. Так вот почему вы такой странный. Нужно было догадаться раньше. Не понимаю только, зачем вы вообще со мной разговариваете? Кто я для вас — недоучка или профан?

               — Не знал, что должен выставить вам оценку. Как-то не сообразил. Простите.

               — Вы имеете отношение к Институту?

               — Нет, — ответил Зимин. Это было почти правдой, точнее, это можно было считать правдой, если подойти к ответу формально. Наверное, было правильно рассказать профессору о том, что после окончания своей престижной школы он действительно стал настоящим ученым и какое-то время работал в Институте, но ушел по собственному желанию. Так что формально к Институту он в настоящее время отношения не имел. А раз так, то и говорить не о чем. Растолковывать прошлое без необходимости, занятие неблагодарное.

               Разговор принял неприятный оттенок. Болотовский почувствовал, что его обманывают, и погрустнел. Зимин рассказал анекдот, потому что смеющийся человек, как правило, забывает о проблемах и неприятностях, но на этот раз прием не сработал. Нить разговора оборвалась. Пришлось Зимину раскланяться и убраться восвояси.

               Оказавшись дома, он отыскал выпускную фотографию своего класса. Как давно Зимин не видел своих школьных друзей. Десять лет пролетели так быстро. Интересно, как сложилась их судьба? Его накрыла неожиданная волна приятных воспоминаний. Было бы хорошо встретиться и поговорить, например, с Максимом Горским. Простил ли он своего друга дезертира? Потом, когда пройдет много-много лет, надо будет спросить его об этом. И еще про то, как далеко он продвинулся в своих исследованиях. Вот кто может рассказать правду о современном состоянии науки.

               Помнится, перед самым окончанием школы между ними произошел забавный разговор.

               — Через неделю заканчиваем, — сказал Горский. — Кем ты будешь?

               — Зачем тебе это знать? — удивился Зимин.

               — Так ведь любопытно.

               — Писателем. А ты?

               — А я — ученым.

               Это было так потешно, что они не выдержали и дружно заржали. Успокоившись, они одновременно, — получилось так, будто бы они сговорились, — произнесли одну и ту же фразу:

               — Никогда не слышал ничего смешнее! — и снова, как по команде, заржали.

               — По-моему, мы с тобой сошли с ума.

               — Согласен!

               — А почему ты смеешься?

               — Потому, Зимин, что не станешь ты писателем, всех нас наставники сделают учеными, и уж они-то проследят, чтобы ты не свернул с назначенного тебе пути.

               — Это мы еще посмотрим!

               И это заявление они встретили радостным смехом. Они верили, что их ждет великое будущее. Каждого свое.

               Этот смешной случай Зимин запомнил на всю жизнь. Больше никогда и ни с кем ему не довелось говорить так откровенно. Юноши склонны выставлять на показ свои намерения. Правда, это быстро лечится.

               Как и предсказал Горский, после школы друзья попали в Университет, где наставники обучили их психофизике. Потом они попали в Институт, где занялись проблемами практического бессмертия, в частности, записью сознания людей на внешние носители. Задача оказалась сложной, к тому же она постоянно разбивалась на важные подзадачи, каждая из которых оказывалась не менее запутанной, чем первоначальная. В результате уже через год вместо одной проблемы, предстояло решить десять. Но Зимин помнил, что сомнений в успехе не возникало. Самоуверенности им было ни занимать.

               Удивительно, но они довольно успешно справлялись со своими служебными обязанностями. Пусть не так быстро, как требовали начальники. Зимин считал, что им помогало то, что они с Горским были друзьями. Они научились использовать сильные стороны друг друга. А потом все изменилось. Наступил момент, когда Зимин вдруг решил, что Горский стал чужим. В это нетрудно было поверить. Очень уж по-разному они стали понимать свою роль в построении светлого будущего для бесконечно живущих существ. Прежде всего, они по-разному отвечали на два самых главных вопроса: что такое наука и что такое счастье человечества? Ответы не совпали. Для Зимина это стало катастрофой.

               Увольняясь из Института, он старался не афишировать свои чувства. Раскрывать душу своему другу Зимин не захотел. Он надеялся, что это не было проявлением глупой отчужденности, а просто неправильно на пустом месте разводить сантименты. И только сейчас он понял, что это было именно проявлением отчужденности.

               И вот прошло время, и Зимин пожалел о том, что так резко порвал со своим другом. Вместе они наверняка смогли бы найти ответы на любые философские вопросы. От Горского он мог услышать много интересного, пусть и не совпадающего с его представлениями. Это было важно особенно сейчас, когда Зимин понял, что думающий не так как он человек не обязательно дурак.

               Потерять друга легко, а что делать с образовавшейся в жизни дырой, разобраться было непросто. В Институт Зимин возвращаться не собирался. Где бы они еще могли встретиться, не представлял. Не знал Зимин и о чем с Горским говорить, стихи он больше не читал, а обсуждать поведение фрагментов сознания богатых пациентов, ему было неинтересно.

               Но мысль, что неплохо было бы встретиться с Горским, оказалась на удивление привязчивой. Выбить ее из головы не удавалось. Зимин даже стал подозревать, что ему ее подбросили извне. Какие-нибудь озабоченные обитатели Центра. Нау, которого Зимин по привычке считал своим куратором, утверждал, что ограничитель в мочке его уха  не допустит внешнего воздействия. Но кто их знает! Там, в Центре, наверняка собрались умники, которые своего не упустят.

               Работать Зимин больше не мог, он думал о Горском и о таинственном Центре. С Горским все было ясно. Вряд ли они еще когда-нибудь встретятся. Но даже если судьба однажды сведет их вместе, рассчитывать, что их дружба таинственным образом восстановится, было бы наивно. Как говорится, в одну реку два раза войти нельзя, хотя многие пробовали. Конечно, они давно стали чужими. Горский, наверняка, продолжает дурить голову богатым пациентам рассказами о безоблачном будущем сознаний, записанных на внешние носители, и ему верят. Наверное, он достиг в своем ремесле больших успехов. Отговаривать его было бы глупо, но и становиться соучастником Зимин не собирался. Пожалуй, лучше всего было забыть о его существовании, только не получалось.

               А вот когда Зимин пытался думать о Центре, ситуация представлялась прямо противоположной. Он ничего не знал о Центре. Более того, он не был уверен в том, что такое место — Центр — существует в реальности. Зимин склонялся к абсурдному мнению, что Центр, скорее всего, лишь словесная функция, полумифическое представление о долгожданной Утопии. Он придумал красивое объяснение возникшему образу: собрались однажды обремененные достоинствами интеллектуалы и стали думать, как дальше жить-поживать. Решили, что в Усадьбе настоящего счастья не обрести. Пора перебираться в Центр, где они не будут больше зависеть от прихотей опростившихся обитателей Усадьбы. И объединились в группу единомышленников, как раньше простые люди записывались в кружки кройки и шитья. Не исключено, что с тем же самым результатом.