Виталий Каплан - Струна (=Полоса невезения)
— Ну вот что, — поднялся Осоргин. — Говорить тут можно до бесконечности, но время уже позднее, и надо как-то завершать. В любом случае, окончательное решение по Соболеву мы сможем принять только подведя итоги вашего голосования. Поэтому сейчас вы возьмёте бумажки, поставите плюс или минус. Напоминаю — плюс означает, что Соболев предатель и недостоин быть воспитанником приюта, минус — что все не так страшно. Опустите в урну — и живо по корпусам, спать. Да и нам, Ольга Александровна, — повернулся он к Стоговой, — надо бы перерыв сделать, до утра. К тому времени и голоса подсчитают. Ник, займись техническими деталями, а мы, пожалуй, пойдем.
— А Соболева куда? — негромко спросил Грачёв. — Не надо бы его со своими, в гостевой корпус. Избить могут…
— Есть такое чудесное место. Называется «изолятор». Вот туда и поместите. Да, ну и меры соответствующие, ты же понимаешь. Нам суицида не нужно. И побега тоже.
В смотрительском кабинете летал ночной мотылек. Нет, летал — не то слово. Суетился, мчался из угла в угол, трещал крыльями. Никак ему не удавалось найти распахнутое настежь окно, откуда остро, пронзительно пахло травой и дымом костра. И кто же это у нас по ночам костры жжет?
— Вежата, — усмехнулся Осоргин. — Как отголосовались, Стогова их сразу на костровую поляну увела. Плевать на режим, на отбой — она и из этого «воспитующий момент» слепит. Сейчас они, наверное, обсуждают низость и подлость изменника Соболева, а вдобавок выясняют, как это все оказались такими близорукими. Каются друг перед другом в преступной потере бдительности и решают на будущее, как бы гайки завинтить потуже. Я их порядки знаю. Пионеры по сравнению с ними — щенки.
Я завалился на очень уютный кожаный диванчик, облокотился о плотный краевой валик. Тут было темновато, свет Юрик не зажег, и лишь полная луна заливала комнату светом. Спать хотелось неимоверно, хотя в эту ночь, похоже, не придется. Последняя моя ночь в «Березках». Семнадцатое число, инспекция моя кончилась, так, фактически, и не начавшись. Уж не устроила ли мне добрая Лена недельку дополнительного отпуска?
Не очень-то он веселый вышел, отпуск. Встреча с Димкой… дурацкие эти скины… и уж апофеоз — недавнее судилище. Что ж теперь с парнем будет?
— Хороший, кстати, парнишка, хоть и дурак, — вновь откликнулся на мои мысли Осоргин. — И угораздило же его в эту самую «Вегу» попасть. Интересно, кто же так хорошо придумал?
— Наверное, хотели, чтобы подальше от дома, — предположил я. — Чтобы не сбегал к непутевой маме.
Так! Я прикусил кончик языка чуть ли не до крови. Вот так и раскрываются тайные агенты глиняных. Откуда мне может быть известно про веселого поведения Димкину мать?
Осоргин, однако, нисколько не оживился. Помолчал, потом, резко выбросив вперед руку, поймал заблудившегося мотылька и выпустил его в окно, в свободный полет.
— Что уж теперь чужие локти кусать, — хмыкнул он и потер пальцы друг о друга, счищая налипшую пыльцу. — Теперь надо думать, как с пацаном быть. Замордует его эта Стогова. Как пить дать отправит в этот психоцентр.
— Слушай, — не сдержал я любопытства, — а что это за такое загадочное место? В Столице мне никто о нем не говорил, и даже в базе его не было. Может, я рылом не вышел, чтобы допуск к сим тайнам получить?
Юрик посмотрел на меня грустно.
— Нормальное у тебя рыло, не комплексуй. Если еще и побрить смальца… Короче, это не секретные сведения, а обычное наше раздолбайство, когда правая рука не дружит с левой. В общем, это новая идея воспитательного департамента. Они же, знаешь, такие экспериментаторы-новаторы, им энергию девать некуда. А уж от любви к детям скоро лопнут. То они отдел нестандартных воспитательных зафигачат, то аж на целый центр размахнутся. Мудрецы…
Я поежился, вспомнив педагога Валуева.
— Так вот, — продолжил Юрик, — с месяц назад в недрах нашего струнноугодного ведомства родился проект. Что делать с несовершеннолетними отморозками? С такими, которые никакому перевоспитанию не поддаются? Которые в свои пятнадцать-шестнадцать лет уже законченные подонки, за плечами у которых насилие, кровь и все такое? Убивать? Может, и стоило бы, да Высокая Струна не велит. Дети все ж таки. Пороть тоже поздно, да и не одобряются у нас такие методы.
Я механически кивнул. Очень, очень они у нас не одобряются! Вплоть до Коридора Прощения и свинцовых птичек на Лунном поле. Если за какую-то оплеуху…
— Вот и додумались наши светлые умы до Центра психокоррекции. Если убивать западло, а перевоспитать невозможно — значит, будем лечить. Стирать из психики агрессию. Книжки читал всякие? «Возвращение со звезд», «Заводной апельсин»? Главное, дело-то нехитрое. Либо лоботомию, либо психотропами задавить. И выйдут оттуда тихие-тихие дети, неспособные ни по морде дать, ни тарелку каши съесть без посторонней помощи. Короче, предполагается там этот педагогический брак обнулить и держать до восемнадцати, а после передавать в государственные интернаты для идиотов. Конечно, на словах-то все у них красиво лепится, дескать, не все так просто, помимо стандартных методов еще и тонкие энергии Струны, ведутся исследования по сохранению высших разделов психики… только если они когда-нибудь и подберут нужную частоту вибраций, скольких искалечить к тому времени успеют? Но, однако же, выделены средства, им отдали в Заполье хорошее помещение, бывший оборонный «ящик», набирают штат. И вроде бы с сентября начинают прием контингента. Вот так, Костян. Чуешь, какие ветры дуют?
Я чуял. Гнилью теперь тянуло из августовской ночи, и раздавались по углам какие-то мышиные шорохи.
— И что, никакого выхода нет? — пробурчал я. — Зверство же. И ладно бы какой-нибудь шестнадцатилетний маньяк-расчленитель, а то ведь… Мне показалось, вполне нормальный парень. Диковатый малость, импульсивный. Но за это — ломать мозги? Уж честнее пулю в затылок…
— Да и я тебе про что толкую, — вздохнул Осоргин. — Он, если уж правду говорить, вообще ни в чем не виноват. Выпустил скинов, пожалел. Значит, сердце у человека есть. Значит, может сочувствовать, понимает, каково это сидеть в темноте и расстрела ждать. Вдобавок смелый, знал ведь, что потом по головке не погладят. Правда, не настолько смелый, чтобы ко мне прийти в кабинет и кулаком стукнуть — что, типа, за садизм такой, зачем пацанам психологическую пытку устроили? Ну, то есть, конечно, другими словами сказал бы. Но это ведь понятно — не доверяют они нам до конца, вот и лезут поперек нас в пекло. А вылезать оттуда не умеют. Дети есть дети.
— То есть будь он не в «Веге», а у тебя в «Березках», и выпусти он точно так же этих белых воинов…
— То все свелось бы к тому, что вызвал бы я его вот сюда, посадил бы на этот диванчик и полчаса бы мозги прочищал. На предмет что бывает, когда хотят «как лучше». Но он — в «Веге», а это такой… заповедник. И я ни чего с ними не могу поделать, у ихнего смотрителя, Ситрека, в совете Старших Хранителей огромное влияние.
Когда я готовился к поездке в «Березки», то, разумеется, полистал сведения и о прочих «упсах». Но на «Веге» взгляд тогда не зафиксировался, и кто там рулит, я благополучно забыл. Оказалось — зря.
— Володя Ситрек — сложная штучка, — продолжал Осоргин. — Абсолютно убежденный в своей правоте, неподкупный, кристально честный, в быту аскетичен, вредных привычек не имеет. Детей любит фанатично. Вот скажи, чего нашей Высокой Струне еще надо? Будь он нечист на руку или если бы, к примеру, тайно развлекался с пятилетними девочками — Струна при первом же восхождении его б и сожгла. А так — ничего с ним не поделать, упертость и странные фантазии Струна не фиксит.
Я мысленно хмыкнул. Что ж это тогда меня она не придушила, тайного беглеца? Остается признать: Струна — дело тонкое. А где тонко — там и рвется.
— Ну и что теперь? Жаловаться на самый верх? Главному?
Осоргин не ответил. Повернувшись лицом к окну, он молчал, плечи его как-то странно закаменели, а пальцы со всей силы вцепились в белый подоконник, словно желая его отломить.
— Смотри, какой расклад, — наконец отозвался он. — К утру подсчитают детские голоса. И уверяю тебя, большинство скажет, что Соболев — предатель, и с ним надо по всей строгости. Ты не забывай про ту малышню, которых избили. Дашеньку, которой ребро сломали. У нас, знаешь, старшие мелких мало сказать не обижают, а вообще за них горой. Самому же пришлось внедрять… А Соболев, кстати, для них почти чужой. Вот и смотри. А дальше, учитывая демократическое волеизблевание нашей детской массы, нам троим — мне, Стоговой и тебе — придется решать судьбу Соболева. При этом невозможно оставить его в «Веге». Невозможно перевести в «Березки» — если я и стану этого добиваться, то на волокиту уйдет хорошо если месяц. А ждать «Вега» не станет — зафигачит пацана в Заполье. На улицу его тоже не выгнать. Патронаж «Струны». Получается, либо Заполье, либо…
