Владимир Орлов - Шеврикука, или Любовь к привидению
– А потакание безоглядной похоти ученой дамы Легостаевой, направившее женщину в известное положение?.. Хорошо ли это? Праведно ли? Или противоестественно? И нет ли тут легкомысленного выхода из круга оправданных полномочий?..
– Я же по Перечню услуг. Я ее не вынуждал, а по ее заявке… И если возникнет младенец, то он от Зевса. Или от следователя из крепости… Или еще от кого…
– И можно ли назвать прилежным и соблюдающим радетельные нормы труженика домосодержания, если он обижает своего же квартиранта Радлугина и даже издевается над ним, в частности, из-за того, что тот норовит проявить себя добродетельным гражданином? И не печально ли становится оттого, что некто, как бы прикинувшись представителем уважаемых структур, обременяет солидного человека дилетантскими поручениями, да еще и заводит странное «дупло» из странного существа подозрительного происхождения, с дурной легендой и раздражающим именем?..
«Так… – протянул про себя Шеврикука. – Приехали и к Пэрсту-Капсуле…»
– А приступы безрассудства и честолюбия или гордыни, подтолкнувшие к доверительным отношениям с Отродьями Башни, и одним из самых ловких, назвавшимся Бордюром, и опасными исполнителями типа Б. Ш. или М. Д.?.. И это в пору, о какой лучше не говорить…
«Так… – только и мог повторять теперь Шеврикука. – Так…»
– При этом очевидно и стремление пробиться в коммерческие дела под видом якобы паркетчика, и уже обещаны за заслуги месячный оклад в сорок пять тысяч с индексацией и катание к местам якобы паркетных настилов в автомобилях иностранных пород…
«Мало ли чего наврет Дударев! И не слышал я пока о сорока пяти тысячах и катаниях!» – хотел было заявить Шеврикука, но сразу понял, что в возражениях его нет смысла. Не слышал («пока»!) и никогда не услышит.
– Коммерции и добывание пустых средств можно было бы объяснить пагубным влечением к известной особе, но вроде бы подарки, побрякушки и цветы более не нужны, вроде бы с известной особой происходит разрыв… Не так ли? А? Значит, страсти и пороки могут устремиться и к иной, не менее пагубной цели…
«Пожалуй, хватит. Можно ведь и оглашать конец. Что далее утруждать себя. Все ясно…» – уныло, обреченно думал Шеврикука. Выходило, что он был не готов к этакому протеканию разговора. Самонадеянным растяпой отправился в Китай-город. Но если бы и был готов к разговору, что бы изменилось? Ему бы теперь горевать о себе, а он начал досадовать о том, что не отладил неисправные контакты в светильнике Бабякиных на пятом этаже и может случиться замыкание. Обещал отладить и не отладил. И Пэрст-Капсула потеряет без него кров. Хотя Пэрст небось не пропадет…
– Шеврикука… Шеврикука… Имя-то откуда возникло?.. Ах да, помним… Лет полтораста назад в Капельском переулке между Мещанскими, Первой и Второй, стояло деревянное строение в один покой, проживал в нем землемер Шеврикука Николай Андреевич с домочадцами. Был там, естественно, домовой. Имел право называться Шеврикукой, коли б захотел, отменив прежние имена… Или вот. В полесских землях в мокрых местах водятся куки. Кукиш изобрели вовсе не они, не они… И появлялись там иногда, утверждают иные, шеврикуки… Будто бы домовые, может, на кого-то обиженные, может, на хозяев или еще на кого-то, и вот будто бы ушедшие погулять рядом с куками… А? Возможно и такое, почему нет? Погуляют, насладятся, обиды в них угаснут, и опять – домой, к делам… А? Или не так?
Если бы Увещеватель и ждал теперь слов Шеврикуки, Шеврикука разъяснять ему что-либо не стал бы. Но Увещеватель опять говорил сам с собой.
– Кука… Кука… Или скука? А? А может быть, и скука… Наша участь – бесконечность повторений сходных происшествий… Не это ли рождает скуку и хандру?.. А? Н-да…
Увещеватель вздохнул. И замолчал. И его участью, что ли, была бесконечность повторений сходных происшествий? Слова он произнес Шеврикуке знакомые. Они звучали не так давно на Звездном бульваре. Но соображения о чьей участи – своей собственной или его, Шеврикуки, – вызвали вздохи Увещевателя? Уж коли у самих хандра, то, пожалуйста, вздыхайте и нервически подхихикивайте! А его увольте от вздохов! Сострадания и жалости чинов ему не нужны! Не растягивайте свои удовольствия и приступайте к должному! Казните! Вздергивайте! Посылайте враздрызг! В распыл! Рассейте! Развейте над городскими свалками!
– Обол… обол… да… Обол… – Протянул Увещеватель, будто очнувшись от печалей. – Тот желтый кружочек-то с ликом правителя на аверсе… Он и впрямь служит как обол? Но обол был пропуском в царство мертвых. А туда пропуска давно отменены. Стало быть, этот кружочек – пропуск еще куда-то?.. Так ли? Возможно, что и так… Это интересно. Это важно… А?
Шеврикука был не здесь. Его уже сокрушал гром наказания. Однако он смог расслышать:
– Так где же искомая доверенность? Я вас спрашиваю, Шеврикука, где она?
– Какая доверенность? – Шеврикука словно бы выползал из небытия.
– Искомая. Разыскиваемая. Таинственно исчезнувшая. Пропавшая грамота.
– Какая доверенность? – повторил Шеврикука.
– Всеобъемлющая. Основополагающая. Или, как выводят нынешние нотариусы, – генеральная.
– И кто же в ней кому и что доверяет?
– А вам неизвестно?
– Неизвестно.
– Ладно. Примем вашу игру. Предполагается, что в ней домовой Петр Арсеньевич доверяет нечто домовому Шеврикуке.
– Неужели у Петра Арсеньевича было нечто, чтобы доверить?
– Предполагается, было… А в случае доверенности генеральной домовой Шеврикука должен стать душеприказчиком Петра Арсеньевича. Если, конечно, у него была душа. Или что-то за душой…
– У Петра Арсеньевича была душа.
– Посчитаем, что была.
– Но у меня нет никакой доверенности, – сказал Шеврикука. – Я говорю правду. Я не видел ее.
– И не держали ее в руках?
– И не держал в руках, – неуверенно сказал Шеврикука.
– Более вы ни о чем не заявите?
– Ни о чем. Вы меня озадачили, но я…
– Как пожелаете. Ваше право. Мы осведомлены обо всем. Но нет сейчас необходимости напоминать обо всем.
Свет лучин стал утихать. Увещеватель же опять, к удивлению Шеврикуки, затянул колыбельную. А может, песнь утомленного зимней степной дорогой ямщика. Послышались: «…не предосудительно ли… остается взвесить, надежен или не надежен… не водятся ли в нем какие сумнения… не объясняется ли злонамеренность детины видениями задумчивости или приступами меленхолии…» Вот как! «Сумнения», «меленхолия»! Не достанут ли теперь и крашеную семеновскую ложку из-за голенища хромового сапога? Но и сапог не было, а были войлочные тапочки. Тут опять голос Увещевателя показался Шеврикуке знакомым. Где он звучал и когда? Когда-то! Когда-то! Но когда? И будто бы нечто высветилось в полумраке над пропавшей в черноте печью, замерцало, потекло куда-то и не открыло Шеврикуке сути своей и недоступной взгляду наружности. Радость и тоску испытывал теперь Шеврикука. Снова он ощутил близость коренной догадки, но глаза и уста ее были сомкнуты «Зачем же так? Откройте…» – взмолился было Шеврикука. Однако его приподняли и выволокли в определительно-выхлопной покой, расположенный за кабинетом Увещевателя. У балясин ограды стояли два силовых наблюдателя с шестоперами в руках. За столом же восседал выводной регистратор, вполне возможно, кузен регистратора приемного.
– Грамоту! Что там у вас?! – потребовал регистратор. – Что вы мямлите! Голова-то с ушами не откручена? Предъявляйте!
Бумажка образовалась в руке Шеврикуки.
Выводной регистратор принял, изучил, выяснил, как и предписывалось ему, что в ней имелось между букв и между строк, и уставился на Шеврикуку. Возможно, указанные странности любопытствовал обнаружить в нем.
«Не определили ли все же меня в блудные дети? – обеспокоился Шеврикука. – Не приписали ли мне именно сумнения, меланхолию, задумчивость и видения? С таким постановлением – выпадешь в осадок…»
О чем обеспокоился?
– Ага, – сказал выводной регистратор, – так и запишем в приказную книгу… У… Н… У… И печать. Все… Все, держите. Техосмотр пройден. Техническо-профилактический. С вас бы пошлину! Да купоросом! Да в большой бутыли!
Регистратор рассмеялся. Шестоперы принялись одобряюще покачиваться.
В бумажке было выведено: «У-Н-У. Упреждающе-назидательное Увещевание проведено». Дата, подпись, печать.
– Не забудьте показать по месту службы, – напомнил регистратор. – И будьте вольны в передвижениях.
Миновав оградительные балясины и наблюдателей с шестоперами, Шеврикука пришел в себя и решил прогуляться коридорами Обиталища Чинов. Для полного освоения вольностей в передвижениях. Не прошло и минуты, как он оказался на перекрестке обиталищных дорог с пространством для пересудов. Все же он засиделся в кабинете Увещевателя, в чрезвычайных говорильнях по поводу Неразберихи, Лихорадок, Сутолоки и жарких дел в Останкине страстям предоставили отдых, и достойнейшие из домовых беседовали теперь в кулуарах. Прямо по ходу следования Шеврикуки стояли пятеро, и среди них были Концебалов-Брожило, Кышмаров и бритоголовый уполномоченный, известный в Останкине как Любохват.
