К востоку от полночи - Александр Иванович Сорокин
— Это не страшно… Потом вы все привыкнете и даже будете счастливы! Никто не будет страдать и мучиться. Если ты сам не станешь причиной этого.
— А… для чего вам кролики?
— Они тоже ищут. Вернее, искали. Очередной тупиковый путь. Я искал месторождение Разума, полагая, что там скрывается моя потеря. Нейрохирургия, генная инженерия… Годы работы, и всё впустую. Я сделал кроликов разумными, но это — не моя истина. Кролики умрут. И я тоже.
— Отчего же?
— Я больше не нужен в форме учёного, хирурга. Сегодня я специально навёл тебя на встречу, чтобы напомнить о Договоре. До свидания, Юрик.
— Прощайте, — тихо ответил Оленев, — Значит, ничего нельзя изменить?
— До свидания! — интонацией подчеркнул Титов, — В следующий раз я появлюсь через пять лет, жди. Вернее, ты сам ко мне придёшь.
Титов встал, натянул поводки. Крольчиха Манечка повернулась и сказала вежливо: «Прощайте, Юрий Петрович!». Нестройным хором это повторили её братья и сёстры и живыми белыми комками зашлёпали по газону. Вслед за ними шагал Титов, ещё не старый, но очень усталый, по виду не вполне здоровый человек. Шли они прямиком на стелу посреди аллеи, что держала на себе скромный, но с достоинством, лозунг: «Перестройку начни с себя!».
Утром в ординаторской было как—то необычно тихо. Веселов не травил анекдоты, Грачёв не гремел басом, а у Марии Николаевны, казалось, покраснели газа.
Оленев поздоровался, в ответ ему только кивнули. Возникла пауза, которую нарушил Веселов.
— Слыхал новость хреновую? Титов ночью крякнул, прямо в операционной. Инфаркт.
— Володя! — возмутилась Мария Николаевна, но выговор сделать не успела:
— 17 —
Оленев огорошил её, поспешно заявив, что знает о смерти хирурга.
— А кто тебе сказал? — удивился Веселов.
Оленев замер, осознав оплошность, затем продолжил натягивать халат.
— Не помню уже.
— Я удивляюсь вам, Юрий Петрович! — Мария Николаевна хлопнула о стол какой—то папкой, — Иногда мне кажется, что вы бездушный человек. Или вместо сердца у вас камень?
— Не знаю, — пожал он плечами, — Вроде, обычное сердце.
В переполненном автобусе Марина пробивала дорогу к передней двери.
— На следующей выходите? Так проходите, не мешайте. У горисполкома сходите?
На остановке сдавленный народ вывалился из дверей и как—то мгновенно исчез. Марина свалилась со ступенек последней, прижимая сумочку к груди. Подняла голову и замерла.
Бесшумно отъехал автобус. Марина стала обмахиваться сумочкой.
— Чёрт побери, я опять не так одета!
–.. и потом как, ну вот скажи, как они могут утверждать, что существует секретное приложение к пакту Риббентропа—Молотова? Договор — открытый, а приложение, значит, секретное? Они что — имеют какой—то доступ к секретным документам? Никакого! Не те люди. Но, допустим, каким—то образом, через кого—то могли узнать. Так, значит, тех надо судить открытым судом за разглашение государственной тайны, ведь так?
Оленев и отец возвращались с прогулки. Пётр Васильевич был очень рад редкой возможности провести время с сыном и рассказать, наконец, о том, что волновало его в последнее время. А волновало всех и вся в стране лишь то, что творилось в зале заседаний народных депутатов, и что щедро показывало телевидение чуть не круглые сутки. Юра тоже размышлял о договоре, но совсем о другом. «Срок не подошёл, но Философский камень—Ванюшка уже напоминает о нём. Иначе как объяснить Расчёску для Арбузов, новогоднюю ёлку на потолке, зеркало, что мельком показало меня в детстве и маму… Эта чертовщина с комнатами, исчезновениями Марины, Леркиными заскоками. И главное, что все воспринимают это как должное, никто ничему не удивляется! Полтергейсты с барабашками отдыхают!».
Вот и сейчас, после прогулки, Оленев вводил отца в квартиру не через дверь, а сквозь какие—то парадные ворота типа византийских. Но ни отец, ни соседка сверху, что спускалась вниз и поздоровалась как раз перед воротами, не заметили этого! Сам Оленев осмотрел ворота снизу вверх и неодобрительно хмыкнул.
— 18 —
Юра накрывал обед для отца перед любимым телевизором. Чёрный ящик по имени «Сони» щедрой палитрой всех цветов живописал картину очередного поиска правды и справедливости в зале заседаний народных депутатов.
«Вот и они ищут. Который год уже. Причём, их сотни, и они знают, что им надо найти и как это выглядит. И ничего дельного так и не могут найти. А я? Что и где искать? Эх, Ван Чхидра, Ванюшка ты озабоченный», — говорил сам себе Юра, краем уха прислушиваясь к надрывным речам.
Провожая отца в его комнату, Оленев заметил, что интерьер квартиры изменился, и в стене гостиной появилась ещё одна дверь. Юра уложил отца и вышел в зал. Телевизор уже почему—то демонстрировал мультик на японском языке. Оленев выключил его, но звуки японской речи не исчезли вместе с изображением. Тогда Юра подошёл к новой двери и открыл её. За красной лакированной дверью оказалась комната, обставленная в японском стиле. На циновке—татами играли дети — мальчик лет пяти и девочка раза в два старше. Оленев оглядел комнату, придвинул европейский стул, сел на него верхом и стал молча наблюдал за детьми. Девочка приподняла голову и, хитро прищурившись, улыбнулась Юре. Он подмигнул и состроил смешную гримасу. Девочка прыснула и толкнула мальчика локтем. Тот оторвался от кубиков и вежливо произнёс:
— Конбанва, софу! (Здравствуй, дедушка!).
— Я, ке ва нани—о ситэ ита но? (Привет! Чем ты занимался сегодня?).
— Нанииро годзэнтю дзуто яттэта мон дэ нэ. Кутабирэтэ симмата ё. (Всё утро играл. Из сил выбился), — ответил мальчик.
— Ну, и чьи же вы будете? — спросил Оленев по—русски.
— Мы твои, дедушка, — ответила девочка тоже по—русски, — Мама велела тебе присмотреть за нами, а то мы такие кручёные! Вот и смотри.
— Здравствуйте, я ваша дедушка, — протянул Оленев в раздумье, — Поздравляю, Юрий Петрович, вдругорядь сподобился в тридцать два года. Есть не хотите? — выдал он русский вариант продолжения знакомства.
— Ужас как! — согласилась девочка, — Мама говорила, что ты приготовишь нам тако с овощами.
— И—и—и… где же я вам найду осьминога? — вздохнул Оленев, — Овощи худо—бедно здесь водятся, а вот со спрутами напряжёнка. И закупать валюты нет. Может, обойдёмся борщом? Кстати, папу—то вашего как зовут?
— Ямада, — ответил внук.
— Всё ясненько. Ладно, внуки мои японские, играйте, а я что—нибудь с обедом придумаю.
На кухне Оленев увидел жену. Марина сидела в длинном розовом платье на табуретке, картинно откинув голову и покуривая сигарету с золотистым
— 19 —
фильтром. Стол был завален свёртками с разноязычными этикетками, а поверх всего громоздились рога какого—то зверя.
— Привет. Стол—то хоть освободи. Нам новых внуков кормить надо.
— Опять внуки, — поморщилась жена, И когда это кончится? Девушке всего двадцать пять,
