К востоку от полночи - Александр Иванович Сорокин

Стон, глухой шлепок, словно кусок мяса плюхнули на стол… и слабый детский писк.

— Девочку родили! — сестра с улыбкой приняла от врача красный, шевелящийся комочек, весь в белой пене.

— Бракодел… лысый, — Марина сдувала с верхней губы капельки пота, не открывая глаз. И тут же повернулась на детский крик:

— Эй, что там такое? Где моя доченька, покажите скорее солнышко моё!

Когда на экране телевизора был забит очередной костыль в железнодорожную магистраль века, в коридоре показалась Мария Николаевна.

— Поздравляю вас, Юра, с дочкой. Три семьсот, крепышка.

— Спасибо.

— Вы что — не рады? Мальчика хотели?

— Да нет, в принципе, мне всё равно.

— Нет, вы посмотрите, что за равнодушный молодой человек!

— Я не равнодушный, я уравновешенный, Мария Николаевна.

Работал Титов неторопливо, занудливо, заставлял ассистентов потеть, молча злиться и переминаться с ноги на ногу. Сегодня Титов оперировал как—то особенно вяло, обильно потел, и сестра постоянно промокала ему лоб салфеткой.

— Отойди! Держи… Ровнее держи, иссекаю, мать вашу! Суши. Еще суши. Суши лучше! — и пока ассистент промокал операционную рану, быстро и ловко перехватывая подаваемые тампоны, сердитый Титов швырнул окровавленный скальпель на столик посмотрел по сторонам, заметил Оленева, сидящего у своей аппаратуры и сказал почти пренебрежительно, лениво растягивая слова:

— Э—э, как вас там… позовите кого—нибудь из врачей—анестезиологов. Наркоз ни к чёрту.

— 14 —

— Анестезиолог я. Наркоз глубокий, параметры стабильные. Продолжайте, пожалуйста, — так же без эмоций, но подчёркнуто вежливо ответил Юра

Пустыми рыбьими глазами Титов смотрел на непокорного мальчишку, но, убедившись, что всё в порядке, продолжал работу.

Летним днём Оленев с пятилетней дочерью шёл по солнечному бульвару, и Лерочка на ходу сочиняла очередную сказку:

— Жил да был на свете человек по имени Оленев. Внизу у него росли ноги, а наверху голова. Как у всех людей, там вили гнёзда малиновки. Поэтому Оленев осторожно обращался с головой и спал стоя, чтобы не раздавить маленьких птенчиков. А Падший Ангел никогда не был Ангелом. По характеру. Но по внешности — хоть куда. Только намного лучше. И Печальный Мышонок ничего общего с мышами не имел. Это его так звали иногда. А имя у него такое — Великая Лесная Дыра, а прозвище у него — Ванюшка.

Оленев остановился, поражённый.

— Валерия! Вот такой сказки я от тебя ещё ни разу не слыхал. Я тоже считался вундеркиндом, но не до такой степени! Я понимаю: Оленев — это я. Падший Ангел — ты. Кто такой Печальный Мышонок — я догадываюсь. Но откуда ты можешь знать про всё остальное?!

— Ангелы знают всё, — загадочно ответила дочь, — даже если они — Падшие.

Но Оленев уже не слушал Леру. Он увидел Титова. Тот сидел на скамейке, развалясь и выпятив живот, а к его руке были привязаны поводки. Сдерживаемые ошейниками с медными бляхами, на газоне паслись кролики.

Лерочка, завидев пушистых зверушек, забыла про свою загадочность и многозначительность сказки, и как обычный ребёнок бросилась к ним:

— Ой, какие красивые! А можно их погладить? А они не кусаются?

Титов не отозвался ни одним движением. Оленев оставил дочь на газоне и с независимым видом уселся рядом с хирургом.

— Пересядьте, пожалуйста. Место занято.

— Кем, астральным телом?

— А—а, это вы, коллега, — Титов приоткрыл один глаз.

— Как поживают ваши кролики?

— Неплохо. А как вы?

— Гораздо лучше. Меня не держат на поводке.

— Это вам только кажется. Вы на поводке у жены, у дочери, у работы..

— Вы их сами едите, или продаёте? — нескромно перебил Оленев.

— Это не мясо. Это разумные существа. Как и мы с вами.

— Ой, ли? Слишком уж мы далеки друг от друга на древе жизни.

— Вы полагаете? — Титов зевнул, — Чем же кролики отличаются от человека? И они едят, пьют, размножаются.

— 15 —

— Ну, вы скажете. Человек мыслит! Я вот, разговариваю с вами на отвлечённые темы…

— М—да, невелика честь говорить с вами, ну да ладно: пора с вас и спесь сбить. Манечка, детка, иди сюда.

Толстая белая крольчиха приподняла голову от газона и уставилась на Титова.

— Ну иди, иди, моя хорошая, — ласково уговаривал хирург, — Не стесняйся, здесь все свои.

Тяжёлыми полупрыжками крольчиха подкатилась к скамейке и уткнулась носом в ботинок хозяина.

— Скажи, детка, как тебя зовут?

Крольчиха поднялась на задние лапы, засучила передними по брюкам Титова и внятно проговорила:

— Манечка, ты же знаешь.

— А меня зовут Юрий Петрович Оленев, — Юра наклонился в её сторону и заговорил, нисколько не удивляясь, — Как вам нравится погода?

— Чудесный день, вы не находите? — поддержала Манечка беседу.

— Он находит, — перебил Титов, — Оставим светские разговоры. Скажи, детка, ты разумна?

— Конечно! — воскликнула крольчиха, — Я мыслю, значит, я существую, утверждал Декарт.

Если бы я не мыслила, то и не существовала бы.

— Логическая ошибка! — возразил Оленев, — Камень не мыслит, но существует вполне реально.

— Здесь я не могу с вами согласиться, — назидательно откликнулась Манечка, — Камень тоже не лишён э—э… своеобразного мышления.

Мягко опустившись на все четыре лапы, крольчиха с достоинством отвернулась и продолжила щипать травку.

— Это вам ничего не напоминает? — улыбнулся Титов.

— Только искусство чревовещания. У вас редкое хобби.

— Жаль. В тринадцать лет вы были намного смышлёнее.

— В детстве я вас не встречал, у меня отличная память.

— Разумеется, хирурга Титова вы не знали.

Лениво пошарив в кармане, он достал что—то в горсти. Пальцы Титова разжались… и растаяли. Растаял и он сам. В воздухе неподвижно висел розоватый камешек, напоминающий обнажённый человеческий мозг в миниатюре!

В трёх метрах от скамейки Лера возилась с кроликами, шли мимо редкие прохожие, но никто из них ничего не замечал. Оленев облизнул пересохшие вмиг губы и овладел собой, припомнив то, что произошло с ним в детстве.

— Всё ясно. Вы и есть тот самый Философский Камень, Панацея Жизни, Ван..

— 16 —

Ван..

— Ван Чхидра Асим, — подсказал невидимый Титов, — Хинди ещё не забыл, Юрик?

— Я ничего не забыл, Ва—ню—ша, — попытался шутить Оленев, — Безграничная Лесная Дыра, — он мельком глянул в сторону дочери, — Что… наш Договор… он ещё в силе?

— Несомненно, — повернувшемуся назад Оленеву отвечал вновь восседающий на скамье грузный Титов, — Если я не найду через пять лет, то будешь искать ты. Я убедился, что именно ты способен найти ЭТО. От тебя исходит волнующий аромат открытия.

— И Договор нельзя расторгнуть? — осторожно спросил Юра.

— Он подписан твоей кровью. К тому же, ты получил неплохой задаток.

— Тогда я был мальчишкой и не мог задумываться серьёзно. И я не представляю себя, свою дочь, жену