’НЕЙРОС’. Часть третья ’Черные слезы’ - Павел Сергеевич Иевлев
— Дженадин, посмотри, это же клановые, так?
— Да, это их моты. Странно, подсветки разные, как будто не один клан.
— Удивительно, что они вообще на Средку припёрлись, когда в городе их так не любят.
— Да, точно, — удивляется девушка. — Я и не сообразила сразу. А ведь действительно, с тех пор, как мы вернулись, ни одного кланового не видела.
— Надеюсь, они просто решили показать, что у них есть яйца… — начинаю говорить я, когда звучит первый выстрел.
Стреляют где-то вдали, но я сразу опрокидываю Дженадин со скамейки на землю.
— Ты чего… — успевает удивиться она, но пальба раскатывается по Средке волной, над головой стрижёт кусты картечь, а я достаю пистолет, проклиная себя за то, что в нём всего пять патронов.
Какого чёрта я не озаботился найти другое оружие? Сунул в карман и пошёл. Расслабился на Димкиных харчах…
Клановых на Средке внезапно оказывается море. Машины, моты, просто люди в грубой броне, раскрашенной в разные цвета. Они катаются взад и вперёд, паля во все стороны и, вроде бы, ни в кого специально не целясь, но народу вокруг полно, люди мечутся в панике — и падают, заливая кровью неоновую подсветку своей одежды.
— Лежи! Лежи! — прижимаю я к земле рвущуюся куда-то Дженадин. — Да лежи ты, дура!
— Там мама!
— Стекло толстое, антивандальное, картечь издали не пробьёт. А вот ты случайную пулю словишь как нечего делать.
— Что они творят, Док? Зачем?
— Без понятия.
Клановые орут, хохочут и вообще ведут себя как безумные, на глазах опьяняясь кровью и разрушениями. Бесшумные электромотоциклы не дают им внушительно порычать двигателями, но они гудят сигналами, визжат, матерятся — и стреляют во всё, что видят. На моих глазах осыпалась стеклянной крошкой витрина большого борделя. Стоящие там арендованные девушки несколько секунд продолжали пластично перетекать из одной соблазнительной позы в другую, но прогремели выстрелы, и они повалились, заливая толчёный хрусталь алым.
— Ну и где эта чёртова полиция, когда она действительно нужна? — ругаюсь я тихо.
Коммуникатор показывает, что связи нет, чего тут, кажется, вообще не бывает. Нагма, небось, с ума там сходит.
Нас прикрывают кусты, место не самое бойкое, и я уже надеюсь, что пронесёт. Дури у них, очевидно, полно, но патроны же не бесконечные? Да и полиция должна наконец подтянуться, а муниципальных киберов так запросто не подстрелишь. Но полицейские что-то не спешат нам на выручку, а вот трое клановых заметили неразгромленный павильон.
Подлетели на мотах, встали, один сходу шарахнул в стекло из дробовика — но не пробил. Выпуклое окно помутнело в местах попаданий и разразилось хаотичными рикошетами, один из наездников вскрикнул и выругался, схватившись за плечо. На рубашке выступила кровь.
— Какого хера, Косой? Ты меня подстрелил! — заорал он на стрелка.
— Так он же Косой, хрена ты хочешь? — заржал второй.
— Ну, извини, Коряга, — хохочет тот, что стрелял. — Бывает! Хочешь дышки, чтоб оттянуло?
— Своя есть, — злится пострадавший.
Он достаёт из кармана жилетки ингалятор, делает мощный вдох.
— Ух, хорошо! Но я тебе, Косой, это припомню!
— Отдерёшь эту бабу первым, лады?
— То-то же, — торжествующе заявляет Коряга и направляется к двери павильона.
Я вжимаю в землю извивающуюся Дженадин, но безуспешно — она выкручивается и вскакивает. Я встаю рядом, и патронов остаётся два. Ах, нет — один. Уже дважды подстреленный, Коряга хватается за ружьё, приходится делать контрольный. Пистолет с последним патроном с сожалением убираю в куртку, поднимаю с земли дробовик Косого, обтираю о его куртку кровь с приклада. Патронов на удивление оказывается много — полные сумки на мотах. Откуда у клановых столько боеприпасов? Зачем? Они же между собой не воюют?
Мать Дженадин всё танцует, упершись невидящим взглядом в помутневшее заляпанное кровью стекло.
— Закончила? — спрашиваю я блюющую в кустах девушку.
— Кажется… Да… Прости.
— Ничего, бывает.
— Почему ты… такой… спокойный?
— Просто хорошо притворяюсь. Пойдём внутрь.
Женщина никак на нас не реагирует, и увести её с подиума не получается. Можно заплатить за секс, и тогда она переместится в заднюю комнату, но что мы там будем с ней делать? Устроим групповуху?
До полуночи ещё почти час, и я методично разбиваю прикладом дробовика всю неоновую подсветку. Теперь женщина танцует в темноте, и снаружи её не видно. Будем надеяться, что клановым будет не до застреленных мной коллег. По Средке продолжает то вспыхивать, то затихать пальба, мечутся лучи фар, мелькают вспышки дульного пламени короткоствольных дробовиков, где-то что-то интенсивно горит, и до сих пор не видно никакого организованного сопротивления.
— У тебя случайно нет дышки? — спрашивает бледная Дженадин. — Мне бы не помешало успокоительное.
— У меня нет, но я знаю, кому она больше не понадобится.
Обшарив карманы у Коряги, я вынимаю несколько ингаляторов про запас. Мало ли как отреагирует наша танцовщица, когда придёт в себя.
— Держи.
— Чёрт, Док, я не думала, что ты ради этого наружу полезешь, — виновато говорит Дженадин. — Обошлась бы.
— Ничего, у клановых дробаны, дальность поражения небольшая.
— Уф, — она всосала баллончик. — Спасибо.
— Посидим, дождёмся полуночи и свалим, — планирую я вслух. — Если она будет в адеквате. Кстати, как твою маму зовут-то?
— Мерсана.
— Так вот, если Мерсана будет в себе, то усядемся втроём на один мот и дёрнем к башне. Авось в темноте и суете сойдём за клановых.
— А если не будет?
— Что-нибудь ещё придумаем.
— Что значит «придумаем»? Что ты вообще несёшь, а?
— Эй, Дженадин, успокойся.
Девушка неожиданно вскочила с кровати, где мы сидели, любуясь силуэтом танцующей женщины на фоне подсвеченного огнём стекла, и вцепилась мне в плечи худыми руками. Так сильно, как будто у неё импланты грузчика.
— Ты что, ни хрена не знаешь? Ты вообще нормальный? Ты что, хочешь, чтобы мою маму убили? А меня изнасиловали? Нет! Ты сам хочешь меня изнасиловать! И маму! Нет! Это я тебя сейчас убью! И изнасилую! Трахни меня немедленно, или я тебя изобью!
Девушка то пытается меня ударить, то начинает срывать с себя одежду, и я еле удерживаю её ставшие неожиданно сильными руки. Заломив за спину, заваливаю на кровать и скручиваю запястья её же шарфом. Она пытается меня пнуть, целясь в самое ценное, а секундой позже уже извивается, пытаясь задрать свою юбку. Я заматываю её прочной синтетической простыней, иммобилизуя, как буйного больного, и свечу фонариком коммуникатора в лицо. Зрачки по пятаку, глаза
