Андрей Измайлов - Весь из себя!
— Хо-хо! — отфутболил ей Мареев. — Два! — увлекаемый общим потоком, достиг кассы, расслышал вдогонку язвящее: «А сверху кусок мыла!», не удержался и доконфликтовал: — Семейного!
М-да, нервишки. И на свару готов. Уподобился!
— Да что с тобой? — очень участливо спросил Гридасов, когда они уже вышли на оперативный простор и озирались в поисках свободного столика.
— А что со мной? — пригласил нервозностью Мареев на дальнейшие расспросы.
Струнин, Кончушко, Шумскис отрешенно ели, горбясь над тарелками. Спины негостеприимны. Да и не хотелось к ним после такого… Все равно их с Гридасовым двое. Впятером не поместятся. А! Вон свободно! Всего один сидит.
Мареев мгновенно прикипел взглядом. Затылок!
«У него глаза на затылке». Как раз оно и было. Кирпичный, под бокс, внимательный, следящий затылок! Тот самый. Пусть и не плащ, а влитой, мускулистый пиджак.
— Сто-олик!!! — заорал Гридасов сродни «Земля-а!!!» колумбовского матроса.
Мареев отвлекся на гридасовский указующий крик куда-то в сторону.
«Погоди ты!» Вперился в знакомый заты… Никого там не было. Кажется, теперь говорят: глюки… Но ведь был!
Столик пустовал. К нему Мареев и направился якобы небрежным шагом. Только шаг чуть шире, чуть быстрей. А то ведь займут. Да, только поэтому!
Сел. Никаких следов. Подоспел Гридасов:
— Я тебя зову, зову!.. Ну, давай здесь, если хочешь… — беспричинно осекся, уставившись на Мареева. Смигнул, сглотнул и «погрузился» в суп, приподнято комментируя: — Ну, супец! Ну, отрава! Что они сюда кладут?! Военно-полевой суп!
— Гридасов! — Аппетит у Мареева если и был, то канул. — Что произошло?!
— Все в норме, старик! Кстати, «Мертвых…» дочитал? Пора, старик, требуют. Слушай, Тренажер па-ашет!.. Тебя нет и нет. Кириллов мне звякнул с утра. Садитесь, говорит, за Тренажер! Я ему: так ведь Мареев… А он молчит, как зарезанный. Потом снова: садитесь! Старик, я понимаю… Ты не заболел?
Вот именно! Именно говорил с ним Гридасов как деликатный, сочувствующий человек обращается с безнадежным больным. Обращается, стараясь ни намеком не навести его на мысль о безнадежности. А чтобы придать бодрости, впрямую ляпает: «Ты не заболел?» Подразумевается: я же не дурак — такое спрашивать, будь ты действительно того?.. Значит, здоров! Не переживай — всех не переживешь! Логическая одноходовка для детского сада.
— Я склоняюсь к мысли, что все кругом заболели! Гридасов, как я выгляжу вообще, а? Только честно!
— В норме! — Гридасов опять сморгнул. Что-то ему мешало. Щадил?.. Да в норме же! — перевел тему: — Старик, но Тренажер, я тебе скажу-у! Парни с утра вокруг него, как вокруг елки. И я! Я только сел, только включился — там такие варианты, старик! Мы там по второй цепи, если еще синхронность нейродинамических процессов…
— Меня отстранили, как я понял, — ранено сообщил очевидность Мареев. — И врач сказал… Какой-то ганглий… Нормальный у меня ганглий!
Гридасов тактично смолк и разделил скорбь. Друг есть друг. Вместе работали Тренажер, и сесть за него должен был Мареев. Ведь на всех уровнях утвердили! Сам Кириллов — за! И вот… Отвлек, называется! Сморо-озил…
— Какие планы на сегодня? — подсевшим голосом спросил Гридасов. Непринужденно спросил, но голосом подсевшим, который всегда такой, если ждешь момента нарушить молчание, а не просто нарушаешь его по естественности.
— Таньку заберу. Прямо из садика. Нет худа без добра — пораньше заберу, времени теперь…
— А не завозникает? — Гридасов общепринято сложил ладонь рассерженной коброй.
— Еще как! — храбро пожал плечами Мареев.
— И правильно! — проявил мужскую солидарность Гридасов. — Я тебе так скажу: Адку вообще давно прищемить пора. Если ты соберешься и напишешь непосредственно на имя…
— Вот только не надо, ладно? — прервал Мареев, поднимаясь. — Хватит, я тебе сколько раз говорил… — невольно проскочила искра жалости к себе, и он потушил ее приятельски-угрожающим: — Но если ты еще раз среди ночи надумаешь шутковать, то — у-у-у!
— В смысле?
— В прямом? По телефону. Как вчера, Ах, не помнишь?! И не делай глазки домиком!
— Я… я тебе не звонил. Кроме шуток. Да не звонил я!!!
— Ротики закрыли на замочки, ключики спрятали в карманчик! — зычно распоряжалась воспитательница из беседки. Этим ее воспитательное действо ограничивалось.
Ребятня верещала, резвилась, рябила.
Таньку он нашел сразу. Банты! Тут Ада была специалистом.
«Мой ребенок самый лучший!» В этом Мареев был полностью согласен с бывшей женой. А больше ни в чем.
Самый лучший ребенок сидел в песочнице и строил замок. На песке. На сыром!
Волну понятного и обычного умиления сразу накрыла нагонная волна праведной свирепости. Ребенок сидит на сыром песке практически голой попой, а эта в беседке хоть бы бровью повела! Ишь, «ротики закрыли на замочки, ключики спрятали в карманчик!» Мареев подкрался сзади, «достал ключик из карманчика и отомкнул ротик»:
— Вы что, не видите! Ребенок сидит на сыром песке практически голой попой!!!
Ревнительница замочного молчания встала и скомандовала, устремившись взором в песочницу:
— Мареева! Ну-ка, встань, дрянь такая! Отвечай потом за тебя! И отряхнись как следует!
Только после этого обернулась и повела бровью:
— Ваше какое дело?! Здесь территория детсада! Посторонним запрещено! Вот так дети исчезают, и вся милиция найти не может! Днем с огнем!
— Я — отец Тани Мареевой! — звеняще сказал он. Придушил бы! Как говорится, проделана большая работа. Бывшей женой Адой. Ведьмы всегда найдут общий язык. Нашли. Примиренчество тут не пройдет. Надо стоять на своем — жестко, занудно, громогласно. «Имею право — я отец! Не имеете права — мой ребенок!» — Сегодня Я ее забираю! — поверх воспитательской головы прокричал маняще-весело: — Танька-встанька! Бегом за «сменкой»!
Попробуй только кто-либо воспрепятствовать! Особенно сейчас, когда Танька навстречу помчит со своим: «И-и-а-аи-и!!!»
Танька продолжала стоять в песочнице: недоумение и любопытство. Никаких восторженных визгов.
— Гражданин! Мы детей раньше шести не выдаем! Тем более неизвестно кому! У них сейчас прогулка! Не травмируйте детскую психику! Посторонним запрещено!
Мареев посторонний?! Да он с этим мочалом и разговаривать не будет! Присел на корточки и поманил пальцем:
— Та-анька! А кто прише-ол!
— Мареева!!! — голос воспитательницы вдруг стал диким, из ночного кошмара. — Мареева!!! Беги за дядей Витей! Он там… там лестницу чинит!!! Дети! Дети, все — в садик!!!
Кольнула досада — не может бабье без скандала напоказ. Но тут же резануло и вспороло насквозь, Танька секунду наблюдала за его призывными пальцами и — стрекача, раздавив замок на песке, с криком:
— Дядя Витя-а-а!!! Дядя Витя-а-а!!!
Гурьба ринулась за ней ревмя ревя. Сразу и вдруг.
Мареев так и остался на корточках. Пружины в ногах ослабели. Невозможно встать.
Танька. Та-анька… Это уже сволочизм. Этого он Аде никогда… Прав Гридасов! Он напишет, он добьется! Это уже сволочизм! Чтобы ТАК настроить дочь! Чтобы так!.. Та-анька!
Он свалился с корточек от толчка. С размаху плюхнулся на собственную сумку (Сырки! В глазури!). Воспитательница хватко держала его за плечо, трясла и голосила:
— Люди-и!!! Кто-нибудь! На по-омощь!!! Витя-а!!! Ребенка хотел украсть! Люди-и! Меня, сказал, убить!!! Витя-а!!!
Мареев тяжело поднялся, тяжело отлепил впившиеся в плечо пальцы («Витя-а!!! Убегает!!!»). Тяжело увернулся неуклюжим финтом. И — побежал. Шок от страха в Танькиных глазах был оглушающим. Чтоб еще объясняться с Витей, который вот-вот вывернет из-за угла с молотком наизготовку. Чтоб еще объясняться с милиционером в толпе зевак… И что объяснишь?! И зачем, если бывшая жена Ада сделала с Танькой то, что она сделала. И с ним, с Мареевым, тоже — сделала.
Бежал. Где тут у вас, чтобы поглубже? И камень потяжелей. Бежал. Руки вели себя отдельно от головы — горстями выскребывали из сумки коричнево-белую смятку (Глазурованные сырки! Таньке!) Стряхивал на асфальт. Мальчик-с-пальчик! По сырковым меткам тебя дядя Витя и нагонит. И ка-ак ахнет молотком по бестолковке. И пусть. Бежал…
Выгребая, наткнулся — не сразу осознал. И как только понял, облился нервной дрожью. Вынул двумя пальцами — «Мертвые не потеют» в глазури. То-то будет от Гридасова. Остановился. Куда он, собственно, бежит-торопится? Мертвые не потеют. Значит, он жив. Запарился. И побрел вполне бесцельно, слизывая сырковые следы с обложки. Хорошо — глянцевая. Может, и следа не останется? Хоть это хорошо…
Гастроном.
«Мебель». Аптека. ХРУЭМ ПРСТ…
Возьмет Мареев и устроится через три на пятый, все остальное льготно. И справки на совместительство не надо. Не с чем совмещать. При его ганглии — лучше от института отдохнуть и завтра, и послезавтра, и потом. Рекомендовано. А по поводу ХРУЭМ ПРСТ — никаких противопоказаний. Вот и пойдет. Неважно, что за ХРУЭМ ПРСТ. По ходу дела сориентируется. Он голову мучает, а это окажется просто такой призыв, к примеру. Мол, давайте всем миром хруэм этот прст! Мареев готов присоединиться. Он сейчас готов не только какой-то там прст, а что угодно и кого угодно того самого… хруэм. Кто бы ни попался!
