Александр Житинский - Самарин
Фрайберг еще несколько раз всплывал на горизонте, вводя Константина Саввича в политическую обстановку КБ.
– Вы думаете, что ушли на пенсию? – спросил Фрайберг. – Вам нельзя отсюда уйти. Вы витаете в воздухе…
По словам Павла Наумовича теперь в КБ было много Самариных. Раньше Константин Саввич был единственным, его слово было последним и решающим. Он сидел за рулем, набирая скорость, а потом устал и сошел на полном ходу.
– Курс, курс! Вы прокладывали курс! – шлепал Фрайберг толстыми губами. – Теперь каждый тянет в свою сторону. И вы всем помогаете. Все ссылаются на вас. Я же говорю – у каждого свой Самарин! Они съедят друг друга!
– Может быть, вы преувеличиваете? – спросил Константин Саввич.
Фрайберг от возмущения затонул за кульманом, потом выскочил, размахивая черными нарукавниками.
– Я тоже здесь не посторонний! Нужна твердая рука! Раньше… Ах, как было раньше! Вы выступали с трибуны, красная скатерть, тишина в зале… Торжественно! У нас не стало линии, вы понимаете? Хижняк пробивает стены по горизонтали, третий отдел зарывается в землю, тем транзисторы, этим генераторные лампы… Все подозрительные, недовольные, злые… Кастрюльки, кастрюльки штампуем! Дожили!
В обеденный перерыв Константин Саввич пошел в столовую. Удивительная картина открылась ему! Начальники отделов и лабораторий стояли в очереди на раздачу с Самариными, сидели за столиками с Самариными, некоторые курили в коридоре с Самариными, хотя Константин Саввич никогда в жизни не курил. Они сходились и расходились, пожимали друг другу руки, шутили, спорили, и каждый держал своего Самарина за локоть, время от времени что-то шепча ему на ухо.
К столику Константина Саввича подсел Хижняк. Он быстро обвел глазами столовую, раскланялся с кем-то и тихо сказал в тарелку:
– Будем бороться. Они еще у нас попляшут!
Константину Саввичу сделалось горько. Он обводил взглядом бывших своих подчиненных, принятых в КБ и воспитанных им, шагавших за ним сомкнутым строем, веривших в его идеи… Многотысячное КБ, мозг электроники, которое возникало в мечтах Самарина еще на Урале, в войну, а потом долго и трудно создавалось, строилось, объединялось личностью Самарина, теперь сохранило лишь его имя. И сейчас все еще говорили «КБ Самарина», но теперь Самариных было много, размельчились они и разошлись в стороны.
– Константин Саввич, – сказал Хижняк. – Надо нажать на генерального директора.
– Зачем? – спросил Самарин.
– Пристроечку бы нам.
– Зачем?
– Расширяться нам надо.
– Зачем? – в третий раз спросил Самарин.
Хижняк застыл с ложкой супа в руке, потом вернул ложку в тарелку и облизнул губы. Эх, если бы он хотя бы подумал, хотя бы не сказал, а только подумал о чем-нибудь таком! О межпланетных полетах, о том, что люди должны слышать друг друга, о неизведанных тайнах мозга, о будущем науки, о том, что жизнь удивительно загадочна!..
Хижняк подумал, уверенно проглотил ложку с супом и сказал:
– Надо новые площади. Штаты у нас уже не те, что год назад…
А штаты – это Мишустик, это Фрайберг, это кандидат наук Волосков, который учился вместе с Аллой в институте, а теперь грыз карандаш справа от Самарина, это сам Константин Саввич и еще сто с лишним человек.
Константин Саввич окинул взглядом столовую. Может быть, впервые в жизни он увидел в очереди с подносами не инженеров, не лаборантов и техников, не кандидатов наук, а отдельных живых людей, каждый из которых, продвигаясь в очереди, между тем незаметно шел к финишу жизни, к состоянию Константина Саввича. И от того, что все они в настоящий момент больше были заняты выбором блюд в меню и мелкими производственными разговорами, а Константин Саввич уже находил более мудрую точку зрения, ему сделалось тревожно.
Справа, за соседним столиком, начальник третьего отдела со своим Самариным, как две капли воды похожим внешне на Константина Саввича, склонял начальника планового отдела к выделению средств и переносу сроков. Им было скучно вести этот разговор, потому что средства, сроки и темы значили для них не больше, чем средства, сроки и темы. И основа их труда, бывшая понятной молодому Самарину и вновь осознаваемая нынешним, разумелась сама собою настолько, что ее и видно уже не было.
– Константин Саввич полностью со мною согласен, – сказал начальник третьего отдела начальнику планово-производственного.
– Не думаю, чтобы Константин Саввич в этом вопросе имел такую точку зрения, – выразил сомнение тот.
Сам Самарин – какой из Самариных? – потеряв право решать, выражался темно, допуская любую трактовку.
И тогда Константин Саввич отставил тарелку с пожарской котлетой и встал во весь рост, забыв положить вилку. Тихонько пристукивая кончиком вилки по столу, он начал говорить, обращаясь почему-то к девушке в белом колпаке, ответственной за раздачу вторых блюд. Девушка прекратила работу и, открыв рот, стала слушать Самарина. Очередь с подносами, похожими на щиты витязей Черномора, приостановила движение к первым и вторым блюдам.
– Товарищи! – сказал Константин Саввич. – Подводя итоги нашей работы за двадцать лет, я пришел к выводу, что, наряду с существенными достижениями, деятельность наша не свободна и от недостатков. Главный из них лежит, на мой взгляд, в том, что мы все, начиная от работников общественного питания и кончая начальником КБ…
Подавальщица вторых блюд со звоном уронила на пол плоскую алюминиевую ложку для подачи котлет.
– …не видели душевной цели нашей деятельности, несправедливо отделяя производственные вопросы от вопросов совершенствования собственной личности. Мы часто врали, товарищи. Мы изворачивались и ловчили. Мы разрушили мечты. Сооружая наши приборы и машины, которые делают человека сильнее и могущественнее, мы не дотягивались до могущества. Творения нашего ума и рук обогнали творения души, и мы потихоньку решили, что одно заменяет другое. Я ничего не предлагаю вам, товарищи, кроме одного: помнить о том, что, подводя итоги, мы отвечаем за все вместе.
Сказав так, Константин Саввич вышел из столовой, оставив на столе недоеденную котлету и мертвую тишину в зале. Обеденный перерыв был прекращен, никто больше есть не мог.
В отделе Хижняка мимо Константина Саввича ходили плавно. Фрайберг выглядывал из-за чертежной доски испуганно и тут же прятался. Через час он, как школьник, перекинул Константину Саввичу записку. Там было написано: «Совершенно с Вами согласен. Фрайберг».
Мишустик с торжествующим видом втыкал штырьки в панель «Промини» и гонял программы. Он не был в столовой, но ему пересказали речь Самарина. Из пересказа он понял, что работать необязательно, а можно просто быть хорошим человеком, каковым Мишустик себя и считал. Однако после обеда ему вдруг захотелось работать, и он, к изумлению отдела, выполнил недельную программу расчетов.
Кандидат наук Сергей Петрович Волосков кружил по отделу с карандашом в зубах. У него был вид человека, напряженно обдумывающего идею. Рябоватое лицо Волоскова выражало душевную муку, а зубы точили кончик карандаша. Круги и восьмерки его пути охватывали стол Константина Саввича, постепенно сжимаясь. Наконец Волосков остановился против Самарина, ухватившись за торчавший изо рта карандаш, как за тормоз.
– Можно вас отвлечь? – спросил он.
Константин Саввич поднял глаза. Что-то жалкое и неуверенное было в фигуре Волоскова.
– Я учился с вашей дочерью в институте, – сказал Волосков.
– Знаю. Я же принимал вас в КБ по ее рекомендации.
– Да-да… – поспешно сказал Волосков. – И соискательство, и тему… Тоже по ее рекомендации. Сам я не осмеливался к вам прийти.
– И что же?
Волосков схватил стул, придвинул его к столу Константина Саввича и уселся на краешек.
– Я не потому… Я любил вашу дочь, понимаете? У Аллы Константиновны редкий характер. По-моему, она сделала ошибку. Этот Тонков, я ведь его хорошо знаю… Ничтожество, шут, легкомысленный человек. Что она в нем нашла?.. Скажите, она ведь несчастлива с ним?
Константин Саввич уже хотел по привычке сказать «да», но увидел маленький хоровод вокруг новогодней елки. Взявшись за руки, вокруг елки ходили внуки Юрка и Витька, Алла и заяц с восторженными глазами. Потом заяц сел за пианино и заиграл польку, мягко стуча шерстяными лапками по клавишам.
– Нет, – сказал Константин Саввич.
– Не может быть, не может быть… – прошептал Волосков. – Он же другой породы, не такой, как вы… как Алла, как я. Мне хотелось доказать ей, что она ошиблась. И диссертация тоже ради нее. Я бы мог дать ей обеспеченность, твердое положение. Мы бы вместе занимались наукой, у нас одна специальность… Как вы думаете, она из жалости дала мне рекомендации?
– Алла считает, что вы способный человек, – сказал Константин Саввич. – А я считал, что вы к тому же и ловкий. Но в интересах дела нужно было дать вам возможность написать диссертацию. Протекции здесь ни при чем.
