Александра Седых - Башня континуума
Отец.
Одинокий, несчастный старик.
Чудовище, которое с необыкновенной легкостью расправлялось с каждым, кто имел несчастье встать у него на пути и давило людей, как клопов, не задумываясь о последствиях, не ведая ни жалости, ни стыда, ни раскаянья.
Сатурн, пожирающий собственных детей.
Кит помнил, как сотни раз тяжелый отцовский кулак врезался ему в лицо. Кулаки ранили больно, но слова ранили куда больней. Кулаками и словами он преподавал сыну уроки, бесценные отеческие наставления. О, да. Кит научился многому. Беззвучно выносить любую моральную и физическую боль. Научился быть молчаливым, осторожным, бесконечно терпеливым. Научился ненавидеть. И ждать.
Очнувшись от своих горьких раздумий, он обнаружил, что настала его очередь произносить речь. Кит поднялся и оцепенел, поняв, что не подготовил речи — то ли замотался вконец, то ли, что было куда ближе к истине, сказать ему на самом деле было совершенно нечего. К счастью, теплая дружеская рука выручила его из глупейшего положения, затолкав в нагрудный карман пиджака сложенный вчетверо аккуратный листочек с речью.
— О-о… спасибо, Ричард.
— Милый мальчик, вечно ты витаешь в облаках. Просто выйди и прочитай. И меня благодарить не за что. Речь написал тебе зять.
Кит собрался сердечно поблагодарить и зятя тоже, но Гордону было не до благодарностей, он свою проникновенную речь над гробом усопшего уже произнес и теперь спал мертвецким сном. У крохотного Макса резались зубки, и счастливый отец которую ночь кряду развлекал мающегося зубной болью восьмимесячного сынишку рассказами об интересных случаях из своей юридической практики — кровавых убийствах, изнасилованиях, шантаже, воровстве, взяточничестве и мошенничестве в особо крупных размерах. Под утро младенец спокойно засыпал, забывая о зуде в деснах, а папаша тащился на свою высокооплачиваемую, престижную, обожаемую работу.
Все это не помешало Гордону написать превосходную речь — в хорошем смысле старомодную, в должных пропорциях разбавленную печальным лиризмом, сыновней преданностью и тем здоровым оптимизмом, каковой уместно чувствовать живым на похоронах мертвеца. Кит монотонно зачитал речь по бумажке, не глядя по сторонам и ни разу не запнувшись. Спустившись с церковной кафедры, Кит сел на место и через сестринское плечо опять взглянул на зятя.
— Я влила в деревенского олуха утром целый кофейник, не помогло. Может, вам обоим лучше поехать домой, — шепотом предположила Виктория.
— Знаешь, зайка, я вдруг вспомнил, есть такие птицы…
— Глупые курицы? — оживилась Виктория.
— Нет. Страусы. Самка откладывает яйцо, и на сем ее родительские обязанности заканчиваются. Высиживает птенцов отец… то есть, самец, а, когда птенцы вылупятся, самец… то есть, отец, заботится о них, пока птенчики не станут достаточно взрослыми, чтобы свить гнездышко и жить самостоятельно.
— Как интересно, милый, и что? — спросила Виктория, глядя на брата невинными, неправдоподобно красивыми серыми глазами.
— Да ничего… вспомнилось просто, сам не понимаю — почему.
Кит чмокнул сестренку в надушенную щечку, заплаканную женушку тоже чмокнул в щечку, растолкал сонного зятя, ухватил за шкирку и поволок к выходу из церкви, по дороге шепотом принося извинения собравшимся скорбящим.
— Твой брат не появился? — зевая, спросил Гордон, когда они ехали домой. Кит сам сел за руль своего черного бронированного механо и погнал с бешеной скоростью, сосредоточенно глядя на дорогу.
— Нет.
— Но твои люди разыскали его хотя бы? Паренек жив и здоров, надеюсь?
— Да. Вполне. Сказал, претензий у него не имеется. Подписал все необходимые документы. Сказал, что на похороны не приедет, и мы все можем катиться к чертям. Маленький Дэнни. Вот свинья. Надеюсь, он скоро сдохнет и сгниет в сточной канаве.
Гордон приоткрыл рот, но, секундочку поразмыслив, благоразумно решил воздержаться от дальнейших расспросов.
Кит включил радио, и они в поистине гробовом молчании прослушали выпуск последних — как обычно скверных — новостей, и массу популярной — как обычно скверной — музыки.
Едва они вошли в дом, еще в холле их встретил заливистый детский плач. Гордон перекривился, затрясся, принялся лихорадочно сдирать пальто и впопыхах чуть-чуть не удушил себя шарфом.
— Прекрати, — сказал Кит сурово, — во-первых, младенец с няней. Во-вторых, подумаешь — зуб режется. В-третьих, если ты будешь постоянно с ним носиться, младенец вырастет эгоцентричным монстром, и тебе придется выгнать его из дому, а потом ты умрешь, и он не приедет на твои похороны.
— Во-первых и в-последних, — ответил Гордон сердито, — вот зануда ты! Это тебе не какой-то там младенец, а мой родной сын и твой родной племянник, между прочим. К тому же, няня — это одно, а папа и мама — совсем другое. По-твоему, головастик просто так вопит, от нечего делать? Ему больно!
— Гордон, ты страус.
— Кто?
— Такая смешная птичка, вечно прячет голову в песок.
— А ты — живодер.
— Остроумный страус.
— Бессердечный живодер.
— Давай Максу в бутылочку вместо молока нальем бренди, он будет спать, как убитый, и перестанет нас донимать своими воплями, — предложил Кит, снимая пальто и закуривая.
— Помогает?
— А то, — серьезно сказал Кит, пыхнув сигаретой, — бутылочка бренди от всех детских хворей помогает, папаша.
Гордон в сердцах обозвал шурина бесчувственной скотиной и ушел к сыну. Кит пожал плечами, направился в гостиную, подошел к бару, налил себе спиртного и выпил одним глотком. Потом ослабил узел галстука, налил себе еще, на сей раз добавив два кубика льда, сел на диван, подождал, пока лед в стакане чуть подтает, и сделал медленный, тягучий глоток. Сделав второй, он немедленно провалился в сон. Кто-то деликатно растолкал его.
— Милорд?
С трудом разлепив слипающиеся глаза, Кит увидел отцовского поверенного.
— Добрый день, милорд. Примите мои искренние соболезнования.
— Весьма признателен, — ответил Кит машинально, — у вас ко мне какое-то дело?
— Да. Я должен вам кое-что передать.
Поверенный щелкнул замками портфеля, открыл его, извлек оттуда большой желто-коричневый конверт, запечатанный сургучом, и протянул Киту. Надпись, сделанная на конверте красными чернилами, гласила ровнехонько следующее:
ПРИЧИТАЮЩЕЕСЯ
ВСКРЫТЬ В СЛУЧАЕ КРАЙНЕЙ НЕОБХОДИМОСТИ
— Причитающееся? — недоверчиво переспросил Кит, изучив надпись на конверте. — Что это? Какая-то шутка?
— Нет, сэр. Ваш отец настоятельно просил передать вам это в руки, милорд. Лично. Без свидетелей.
Кит изумленно поглядел на поверенного. То был чрезвычайно серьезный, компетентный и профессиональный юрист. Это о нем Кит знал наверняка. Больше о поверенном сказать было нечего. Главным образом оттого, что тем же вечером, вернувшись домой, поверенный без всяких видимых причин раскромсал себе горло опасной бритвой…
— Не понимаю. Это финансовые документы? Дополнение к завещанию?
— Нет, милорд. Это личное. Ваш отец просил меня передать это вам непосредственно в руки в случае его кончины.
Кит повертел письмо в руках. На ощупь конверт был сухой, плотный, чуть зернистый, но ему вдруг показалось, что он держит в руках склизкую змеиную кожу.
— Да ну? А что это все-таки такое?
— Милорд, я получил конверт уже в запечатанном виде, и не имею ни малейшего представления о его содержимом.
Храните конверт в надежном месте. Вскройте в случае крайней необходимости. Ваш отец сказал, вы поймете, когда именно. Понимаю, звучит весьма необычно, но таковы были распоряжения вашего отца, я передаю их вам слово в слово.
— А давно он вам отдал этот конверт?
— За день до… несчастного случая.
У Кита противно засосало под ложечкой.
— Ясно. Передать мне. И это все, что он вам сказал? Больше ничего?
— Нет, сэр. Больше ничего.
— Что ж, благодарю, — промолвил Кит, — еще что-нибудь?
— Нет, сэр. Позвольте откланяться…
Поверенный протянул руку, и Кит пожал ее. Рука была сухой и теплой, но Киту на мгновение почудилось, будто он прикоснулся к чему-то холодному, вязкому, влажному, дурно пахнущему, разлагающемуся. Ноздри его опалил запах разлагающейся мертвечины и крови и, ощутив внезапную вспышку паники, Кит отдернул руку куда быстрей, чем полагалось законами светской вежливости. Он снова поглядел на конверт, затем поднял взгляд, но поверенный уже исчез, как сквозь землю провалился.
Недоумевая, как в дурном сне, Кит посмотрел на стакан со спиртным. Кубики льда давно растаяли. Он бросил взгляд на наручные часы и понял, что задремал не на несколько минут, а проспал почти полтора часа, прежде чем визитер разбудил его. Конверт обжигал пальцы. Кит положил конверт обратно на столик, но тотчас снова взял в руки. Наверняка то была просто какая-то дурацкая, безумная, пьяная отцовская причуда, и лучшим способом убедиться в том было вскрыть конверт немедленно, но неведомая сила удержала его от этого поступка.
