Игорь Гор - Проект «Повелитель»
Хаймович барабанил костяшками пальцев по столу. Ничего доброго это не предвещало, впрочем, плохого то же. Манера это у него была размышлять. Если барабанит, думает.
Как придёт к какому-нибудь решению, начнёт нос теребить. Я иногда думаю, что привычка эта у него с детства, вот и вытянул себе нос к старости.
— Так, так… Значит никаких бумаг, компьютеры само собой лужицами, чтоб никакой информации никому. О такой степени секретности я да же не предполагал. Наверху соответственно делать нечего.
Старик потёр нос.
— А как ты полагаешь, насколько глубока шахта?
Меня передернуло, так и знал, чем дело кончится. А там темно как в правом глазу Хаймовича. Я развёл руками.
— Ну, метров 10 как минимум, не видно же ни фига.
— Это дело поправимо, есть у меня для такого дела шахтёрский фонарик, зарядить бы его, цены б ему не было, но увы… А так он совершенно не пользованный и сухой … если только каустик … да, да именно развести и залить щелочь, сколько то он протянет…
— С этим фонариком, что ли по шахтам лазили?
Как-то мне не улыбалось лезть, бог знает куда, с фонарём который может потухнуть в любую минуту.
— Именно, что по шахтам, но эти шахты Максим ты вряд ли себе представляешь…
— А с керосинкой нашей не проще?
Керосинка наша была единственным освещением в подвальной кузне.
— Не бередите мне душу молодой человек, вы знаете, что стекло одно и я не хочу потерять две дорогие моему сердцу вещи разом. Вашу бестолковую голову и керосиновую лампу.
Хотя к моему глубочайшему сожалению, бестолковую голову таки жальче…
Хаймович прошелся пальцами по столу и потёр мочку уха. О! Ещё один знак, что-то придумал, в чём сам не уверен.
— А рядом с кнопкой лифта больше ничего не было?
— Было.
— Что?
— Другая кнопка с другой стороны, — ответил я (люблю иногда дурачком прикинутся).
— Тьфу! Да не том я спрашиваю! Прорези рядом никакой не было? Ну как бы тебе объяснить… Коробочки такой и в ней прорезь? — Хаймович чертил пальцем по столу.
— Кажется, была коробочка, я на всякий случай и на неё надавил, но безрезультатно.
— … ключа у нас всё равно нет… Лифт может и рабочий, но без надлежащего допуска просто не сработает…
Старик откровенно заскучал.
— Придется, видимо довольствоваться фонариком. Думаю, для разведки этого хватит, а там думать будем.
От дальнейших размышлений нас отвлёк шум в гостевой комнате, в той, где Хаймович занимался обменом и приёмом хабара. Кто-то настойчиво водил палкой по решётке на окне. Хаймович поспешил на шум.
— Здорово дед! — донеслось из-под окна.
— И вам не хворать, с чем пожаловали?
— Дед, ты Толстого давно видел?
— Да уж дней семь как не заходил, а вы имеете к нему дело? Может что передать?
— Вот именно, что имею… (дальше невнятное) Передавать ему ничего не нужно, а вот сообщить нам, если появится, можно и да же нужно. Соображаешь?
— Разумеется, только дел у меня много, могу и позабыть… Старость не радость. Записать бы для памяти, да чернила кончились … Вы знаете как делать чернила? Берёшь гудрон обыкновенный и разводишь его керосином, либо соляркой… А у меня как на грех всё кончилось…
За окном усмехнулись.
— Будет тебе дед и гудрон и солярка… Для чернил..
— А когда позвольте узнать?
— Сегодня к вечеру, пацана пришлю… Только учти старый, если записать забудешь, тебе эти чернила в окно влетят и загорятся…
— Извините, любезный, а можно узнать как вас кличут?
— Ну, Котом… а что?
— Уважаемый Кот, это конечно на тот случай если Толстый появится. Надо знать, кому весточку передать.
Кот расплылся в улыбке, это я конечно не видел, подпирая стенку смежной комнаты, но почувствовал. Меж тем выдержав паузу, дед продолжил:
— И совсем не для того случая, если чернила загорятся, и людям Косого придется вас побеспокоить…
Улыбку как ветром сдуло… Зато я расплылся в улыбке. Умеет Хаймович с людьми разговаривать. Душевно. Кот — лох явный, если не знал, что мы под защитой Косого.
— Ладно дед, договорились, после обеда жди гонца…
Хаймович вернулся, сияя как начищенный самовар, и подмигнул.
— Вечером Максим, мы соорудим тебе отличные факелы.
* * *Не знаю, сколько я протяну, стабилизирующий раствор может и работает, но биотики после такой дозы электромагнитного излучения, скорее всего, мертвы.
Однако задачу свою они выполнили… Я всё еще жив, значит, исправили сегменты ДНК, заменили «битые» гены, может быть часть хромосом, если не все. Оборудование погибло безвозвратно, как обстоят мои дела на самом деле уже не узнать никогда…
Никогда, как часто я употребляю это слово. Многое осталось в прошлом, многое, если не всё, что я знал, любил, чем дорожил. Ни родных, ни близких, всё в прошлой жизни. Работа, мая работа, которой я был фанатично предан… то же. В последний день бросив своих, я бежал на работу. Нет не работать, а лишь украсть пару ампул для жены и сына. Я всё ещё наивно надеялся прожить с семьёй долго и счастливо. Раствор помог бы организму бороться с неизбежными последствиями радиоактивного заражения. Я истово верил в его силу, и испытал его на себе… Однако, существовал огромный риск побочных эффектов, и я долго колебался перед выбором между смертью и неизвестностью, таившей в себе возможно ещё более мучительную смерть или жизнь в измененном непривычном состоянии. Нерешительность меня и погубила. Поздно, поздно принял решение, поздно его воплотил. Две ампулы в защитном чехле в нагрудном кармане. Но тех, кому их нёс уже нет… У меня никого и ничего не осталось. Да же работа. Осталось здание, в которое я теперь не могу зайти, мертвое здание. Система безопасности сработала по уровню — А, и работает до сих пор, выжигая всё живое и неживое то же… Уровень угрозы — А, это антибиотик… Сотрудники говорили, что если антибиотик сработает, живого не останется ничего, да же на уровне микроорганизмов. Система была разработана и установлена на случай нападения на объект и его захвата, а так же на случай, если подопытные вырвутся из лабораторий. Лаборатории занимали пять этажей в подземной части здания….
* * *Старик бинтовал палку пропитанной в смоле и солярке тряпицей.
— Кошки, пожалуй единственные животные к каким у меня сохранилась привязанность.
Гордые, независимые, грациозные, отличные охотники, не смотря на свой нрав они по прежнему жмутся к человеческому жилью. Собаки были ещё более зависимы от человека, в своё время но посмотри, что с ними стало… Объединились в стаи, безжалостных убийц. Стадность, так присущая некоторым животным, часто выдает не слишком хорошие качества… и у человека в том числе.
Кошка — ярый индивидуалист и коллектива не терпит. Вот, посмотри на него, — Дед кивнул в сторону серого дымчатого кота, сидящего на спинке кресла и безучастно, наблюдающего за процедурой изготовления факела.
— Он приходит и уходит когда ему вздумается. Пропитание добывает себе сам и от меня не зависим. И тем не менее ни за что не ляжет спать, пока я не лягу. Почитать не даст вечером, собака такая, лезет на руки, мурлычет, утаптывает лапками, может да же укусить, если я не иду спать. И он не успокоится, пока я не прилягу, и он не умостится на моей груди. Я искренне люблю этого проказника, но я совершенно не уверен, любит ли он меня или просто нуждается в моей любви. Впрочем, однажды, когда обломком плиты завалило мою дверь, и я думал, что помру тут с голоду, он таскал мне крыс. Представляешь Максим, утром просыпаюсь, а у кровати в рядок аккуратно разложены пять крыс. Я взял этого бродягу на руки и плакал… — Старик промокнул уголком рукава глаз, и продолжил: — К счастью долго моё заточение не продлилось, старый знакомец нашёл меня и вызволил из заточения. Как давно это было… Лет двадцать назад.
Я покачал головой, выходило, что коту по кличке Душман более двадцати лет. Не знаю, сколько они живут, но склоняюсь к мысли, что Душман ровесник Хаймовича. Может долголетие заразно? Может это мне надо спать на груди Хаймовича, и ещё лет тридцать протяну? Ну уж нет, лучше я посплю на груди тёти Розы, она конечно, не та к которой лет семь назад мы ходили становиться мужчинами.
Впрочем, сейчас к ней никто кроме меня не ходит, не знаю, почему так, но так.
Тут я проглотил взявшийся из ниоткуда комок в горле. Молодые — они все в кланах и стоят не меряно. В клане Джокера говорят, такие красотки есть — посмотришь и уже оргазм наступил. Со мной, кстати, помимо еды красоткой рассчитаться должны были. Ох, не к добру я это вспомнил на ночь, глядя, неудержимая сила повлекла меня к тёте Розе. Да не такая уж она и старая, — подумалось мне, — ну за тридцать, так и мне не двадцать.
Забилось сердце, и сидеть как-то стало не уютно. Кто-то подошёл к тайному входу.
