Том Перротта - Оставленные
Однако проблема заключалась не в Нике, не в Джилл, не в Зоуи, ни в других игроках. Все дело было в Эйми. Пока она не перестала появляться на тусовках в доме Дмитрия, Джилл не сознавала, сколь важна она была не только как участник игры, но и для их компании в целом. Эйми была ее душой, солнцем в их маленькой солнечной системе, силой притяжения, которая держала их всех вместе.
Она – наш Уорделл Браун, думала Джилл.
Уорделл Браун играл вместе с ее братом за школьную баскетбольную команду, и на нем обычно держалась вся игра. Превосходный баскетболист ростом шесть футов шесть дюймов[111], он регулярно забивал больше мячей, чем все остальные игроки вместе взятые. Забавно было наблюдать за матчами с их участием: четверо белых парней среднего роста, довольно неплохие спортсмены, суетились на поле, пытаясь угнаться за грациозным чернокожим великаном, демонстрировавшим совершенно иной уровень мастерства. В тот год, когда Том заканчивал школу, Уорделл вывел «Пиратов» в финал чемпионата штата, но сам финальный матч пропустил из-за травмы лодыжки. Без его участия игра команды развалилась, «Пираты» проиграли с разгромным счетом.
– Уорделл – наша связующая ось, – сказал после тренер. – Его нет, и колеса слетели.
Именно так чувствовала себя Джилл, играя в игру «Снимите номер» без Эйми. Неумелой. Осиротелой. Плывущей по течению. Как маленькая планета, сорвавшаяся со своей орбиты и теперь бесцельно летящая в космосе.
* * *Закуски им несли целую вечность. Или, может быть, ей так просто казалось. Нора отвыкла питаться в ресторанах, по крайней мере, в ресторанах Мейплтона, где все безуспешно пытались делать вид, будто они не смотрят на нее, а на самом деле украдкой поглядывали искоса или поверх меню, исподтишка метали в нее стрелы жалости, хотя, быть может, у нее просто разыгралось воображение. Быть может, ей просто хотелось думать, что она находится в центре внимания, дабы оправдать свою нервозность, ибо ее не покидало ощущение, что она стоит на сцене в ослепляющем луче прожектора, ей отведена главная роль в школьном спектакле, а она забыла выучить текст – как в кошмарном сне.
– Какой ты была в детстве? – спросил Кевин.
– Не знаю. Как все, наверное.
– Дети все разные.
– Не такие уж и разные.
– Ты была настоящей девочкой, не пацанкой, нет? – допытывался Кевин. – Носила розовые платьица и все такое?
Нора чувствовала, что за ними наблюдают со столика, стоявшего чуть позади нее и чуть правее. Там сидела женщина со знакомым лицом, имени которой она не могла припомнить, а с ней – ее муж и еще одна пара. Дочка этой женщины, Тейлор, ходила в детский сад как раз тогда, когда там работала Нора. У девочки был тихий писклявый голосок – Норе всегда приходилось переспрашивать ее, – и она, будто одержимая, вечно болтала о своем лучшем друге Ниле, рассказывая о том, как они здорово играют вместе. Лишь через полгода знакомства с Тейлор Нора сообразила, что Нил – это бостон-терьер, а не соседский мальчишка.
– Платья я иногда носила. Но на маленькую принцессу не тянула, если ты об этом.
– Ты была счастливым ребенком?
– Вполне. Разве что пару лет в средней школе дались мне тяжеловато.
– Почему?
– Скобки, прыщи. Как обычно.
– А подруги у тебя были?
– Конечно. Самой популярной девчонкой на свете я не слыла, но подруги имелись.
– Как их звали?
Боже, вздохнула про себя Нора. Вот неугомонный. Кевин засыпал ее вопросами с тех самых пор, как они сели за столик, словно собирался писать про нее статью для местной газеты: «Мой ужин с Норой: Душераздирающая сага несчастной женщины». Вопросы были довольно невинные – Чем занималась сегодня? Когда-нибудь играла в хоккей на траве? У тебя были переломы? – но они все равно ее раздражали. Она догадывалась, что это лишь разминка, прелюдия к вопросам, которые ему не терпелось ей задать: Что произошло тем вечером? Как ты потом жила? Каково это – оказаться на твоем месте?
– Давно это было, Кевин.
– Ну, не так уж и давно.
Нора заметила, что в их сторону идет официант – невысокий мужчина с оливковой кожей и с лицом, как у кумира немого кино. В каждой руке он нес по тарелке. Наконец-то, подумала она. Однако официант проплыл мимо, направляясь к другому столику.
– Ты, правда, не помнишь, как их звали?
– Я помню, как их звали, – ответила Нора более резким тоном, чем намеревалась. – С головой у меня все в порядке.
– Извини, – сказал Кевин. – Я просто пытаюсь поддерживать застольную беседу.
– Знаю. – Ей было неловко, что она сорвалась на него. – Ты тут ни при чем.
Кевин беспокойно глянул в сторону кухни.
– Что они так долго-то?
– Народу много, – сказала Нора. – Их звали Лиз, Лиззи и Алекса.
* * *Макс начал раздеваться сразу же, едва Джилл затворила дверь, словно он пришел на прием к врачу, который не любит, чтобы его заставляли ждать. Под шерстяным свитером у него была футболка, но он одним торопливым движением стянул с себя разом и то, и другое, чем вызвал разряд статического электричества: его тонкие волосы затрещали, встали на голове дыбом. Грудь у Макса была узкая, гладкая, немускулистая, не то что у Ника; живот – упругий и впалый, но далеко не такой привлекательный, как у сексуальных мужчин, рекламирующих нижнее белье.
– Давненько мы с тобой не уединялись, – сказал он, расстегивая джинсы, которые сползли к лодыжкам по его тощим ногам.
– Не так уж и давненько. С неделю примерно.
– Не, больше, – возразил Макс, выступив из своих штанов, которые он отшвырнул к стене, на футболку со свитером. – Двенадцать дней.
– Считал, что ли?
– Точно. – Голос невыразительный, злой. – Считал.
Макс все еще был обижен на нее. Его злила ее горячность, с коей она набрасывалась на Ника, едва тот попадал в ее распоряжение. Однако таковы были правила игры. Ты делаешь выбор, выражаешь свои симпатии, причиняешь кому-то боль и страдаешь сам. От случая к случаю, если тебе везло так же, как Нику и Эйми, объект твоего вожделения сам тебя выбирал. Но обычно все было гораздо запутаннее.
– Ну вот, теперь я здесь, – сказала она ему.
– Вижу. – Макс сел на край кровати, снял носки и швырнул их на груду своей одежды у стены. – Тебе достался утешительный приз.
Джилл могла бы запросто ему возразить, напомнить, что буквально несколько минут назад она добровольно отказалась от мнимого первого приза – да еще в День святого Валентина, хотя никто из них не придавал большого значения этому празднику, – но почему-то ей не захотелось быть добренькой. Джилл знала, что она несправедлива к Максу. Живи они в более разумном мире, разочаровавшись в Нике, она стала бы больше ценить Макса, но… не тут-то было. Контраст между ними лишь подчеркивал недостатки каждого: один сексуальный, но не славный; второй славный, но не сексуальный.
– В чем дело? – спросил Макс.
– Ни в чем. А что?
– Чего тогда стоишь там? В постель не идешь?
– Не знаю. – Джилл попыталась улыбнуться – не получилось. – Робею я сегодня что-то.
– Робеешь? – Макс невольно рассмеялся. – Поздновато уже робеть.
Она неопределенно взмахнула рукой, пытаясь жестом объять все сразу – игру, комнату, их жизнь.
– Тебя это никогда не утомляет?
– Случается, – ответил он. – Но не сегодня. Джилл не двигалась с места. Через несколько секунд Макс вытянулся на кровати, скрестил лодыжки, подоткнул под голову руки, сцепив пальцы. Трусы, что были на нем – коричневые, с оранжевой окантовкой, необычайно стильные, – она видела впервые.
– Красивые плавки, – похвалила Джилл.
– Мама купила в «Костко». Целую упаковку – восемь штук. Все разных цветов.
– Мама мне тоже раньше белье покупала, – сообщила Джилл. – Но я ей сказала, что это бред, и она перестала.
Макс повернулся на бок, подпер рукой подбородок, пристально глядя на нее с задумчивым выражением на лице. Теперь он действительно стал похож на модель, рекламирующую нижнее белье, если есть на свете модели с тощими волосатыми ногами и ненакачанными мышцами.
– Забыл сказать, – произнес Макс. – Я видел маму твою на днях. Шел с урока игры на гитаре, и она проводила меня до дома. С ней была еще одна женщина.
– Правда? – Джилл постаралась придать своему тону беспечность. Ее смущало, что у нее сердце едва не выпрыгивало из груди каждый раз, когда кто-то упоминал про маму. – Ну и как она?
– Трудно сказать. Они ведь просто подходят к тебе вплотную и пялятся. Так и в этот раз было.
– Не выношу этого.
– Да, жуть берет, – согласился он. – Но я ничего обидного им не сказал. Просто позволил проводить до дома.
Джилл аж дурно стало от тоски. Она несколько месяцев не видела маму, никогда не натыкалась на нее на улицах Мейплтона, хотя та, судя по всему, постоянно бродила по городу. Другие ее регулярно встречали.
– Она курила?
