Вероника Рот - Избранная
– Не отдают приказания, – повторяет отец. – Что ты имеешь в виду?
– Я имею в виду, что девяносто процентов лихачей превратились в сомнамбул. Они находятся в симуляции и понятия не имеют, что делают. Единственная причина, по которой я не такая же, как они, – это то, что я… – Я спотыкаюсь на этом слове. – Контроль сознания не действует на меня.
– Контроль сознания? Так они не знают, что убивают людей? – Глаза отца широко распахнуты.
– Нет.
– Это… ужасно. – Маркус качает головой. Его сочувственный тон кажется мне наигранным. – Проснуться и понять, что натворил…
В комнате становится тихо; наверное, все альтруисты воображают себя на месте солдат-лихачей, и тогда я наконец понимаю.
– Мы должны разбудить их.
– Что? – переспрашивает Маркус.
– Если мы разбудим лихачей, они, вероятно, взбунтуются, когда поймут, что происходит, – объясняю я. – Эрудиты останутся без армии. Альтруисты перестанут умирать. Все кончится.
– Все не так просто, – возражает отец. – Даже без помощи лихачей эрудиты найдут способ…
– И как нам их разбудить? – спрашивает Маркус.
– Мы найдем компьютеры, которые контролируют симуляцию, и уничтожим данные, – отвечаю я. – Программу. Всё.
– Легче сказать, чем сделать, – замечает Калеб. – Они могут быть повсюду. Нельзя так просто заявиться в лагерь Эрудиции и вынюхивать.
– Они…
Я хмурюсь. Жанин. Жанин разговаривала о чем-то важном, когда мы с Тобиасом вошли в ее кабинет, достаточно важном, чтобы бросить трубку. «Ее нельзя оставлять без присмотра». И потом, когда отсылала Тобиаса: «Отправьте его в диспетчерскую». Диспетчерская, где работал Тобиас. С мониторами системы безопасности Лихости. И компьютерами Лихости.
– Они в штаб-квартире Лихости, – говорю я. – Все сходится. Там хранятся все данные о лихачах, так почему бы не контролировать их оттуда?
Я краешком сознания замечаю, что сказала «их». Формально со вчерашнего дня я считаюсь лихачкой, но не чувствую себя таковой. Но я и не альтруистка.
Наверное, я та, кем была всегда. Не лихачка, не альтруистка, не бесфракционница. Дивергент.
– Уверена? – спрашивает отец.
– Это обоснованная догадка, – отвечаю я, – и лучшей гипотезы у меня нет.
– Тогда надо решить, кто пойдет, а кто отправится в Товарищество, – произносит он. – Какая помощь тебе нужна, Беатрис?
Вопрос поражает меня, как и выражение его лица. Он смотрит на меня как на ровню. Говорит со мной как с ровней. Или он признал, что я стала взрослой, или признал, что я больше не его дочь. Последнее более вероятно и более мучительно.
– Любой, кто умеет и готов стрелять, – отвечаю я, – и не боится высоты.
Глава 37
Силы Эрудиции и Лихости сконцентрированы в секторе Альтруизма, так что, пока мы бежим из него, шансы встретиться с препятствиями минимальны.
Мне не пришлось решать, кто пойдет со мной. Калеб был очевидным выбором, поскольку он знает о плане Эрудиции больше всех. Маркус настоял на том, чтобы идти, несмотря на мои возражения, потому что умеет обращаться с компьютерами. А отец с самого начал вел себя так, как будто его участие не обсуждается.
Несколько секунд я смотрю, как остальные бегут в противоположном направлении – к безопасности, к Товариществу, – и затем поворачиваюсь к городу, к войне. Мы стоим у рельсов, которые приведут нас к опасности.
– Сколько времени? – спрашиваю я у Калеба.
Он смотрит на часы.
– Три двадцать.
– Придет с минуты на минуту.
– Он остановится?
Я качаю головой.
– Через город он движется медленно. Мы пробежим несколько футов рядом с вагоном и заберемся внутрь.
Запрыгивать в поезда стало для меня легким и естественным делом. Для остальных это будет не так просто, но останавливаться поздно. Я оборачиваюсь через левое плечо и вижу фары, горящие золотом на фоне серых зданий и дорог. Я подскакиваю на цыпочках, пока огни становятся все больше и больше, а когда нос поезда проплывает мимо, пускаюсь трусцой. Приметив открытый вагон, я набираю скорость, чтобы поравняться с ним, и хватаюсь за ручку слева, закидывая тело внутрь.
Калеб запрыгивает сам, тяжело приземлившись и перекатившись на бок, и помогает Маркусу. Отец падает на живот и втаскивает ноги. Все отходят от двери, но я стою на краю, держась одной рукой за ручку, и наблюдаю, как город проносится мимо.
На месте Жанин я послала бы большинство солдат-лихачей ко входу в лагерь Лихости над Ямой, возле стеклянного здания. Нам разумнее отправиться к черному ходу, в который прыгают с крыши.
– Полагаю, теперь ты жалеешь, что выбрала Лихость, – замечает Маркус.
Я удивлена, что мой отец не задал тот же вопрос, но он, как и я, наблюдает за городом. Поезд проходит мимо лагеря Эрудиции с погашенными огнями. Издали он кажется мирным, и, возможно, внутри его стен царит мир. Вдали от конфликта и реальности того, что они натворили.
Я качаю головой.
– Даже после того, как лидеры твоей фракции решили присоединиться к заговору против правительства? – выплевывает Маркус.
– Мне нужно было кое-чему научиться.
– Быть храброй? – тихо спрашивает отец.
– Быть самоотверженной, – поправляю я. – Часто это одно и то же.
– Поэтому ты вытатуировала символ Альтруизма на плече? – спрашивает Калеб.
Я почти уверена, что в глазах отца мелькает улыбка. Я слабо улыбаюсь в ответ и киваю.
– И символ Лихости на другом.
Стеклянное здание над Ямой отражает солнечный свет мне в глаза. Я стою у двери, держась за ручку, чтобы не упасть. Почти приехали.
– Когда я скажу прыгать – прыгайте как можно дальше.
– Прыгать? – переспрашивает Калеб. – До земли семь этажей, Трис.
– На крышу, – уточняю я.
При виде его изумленного лица я поясняю:
– Потому это и называется проверкой храбрости.
Половина храбрости заключается в угле зрения. Когда я делала это впервые, это был один из самых трудных поступков в моей жизни. Теперь готовиться к прыжку с движущегося поезда легче легкого, потому что за последние несколько недель я совершила больше трудных поступков, чем большинство людей – за всю жизнь. И все же ни один из них не сравнится с тем, что мне предстоит сделать в лагере Лихости. Если я выживу, то, несомненно, совершу еще более трудные поступки, например научусь жить без фракции, что всегда казалось мне невозможным.
– Папа, пора. – Я отхожу в сторону, чтобы пропустить его к краю.
Если они с Маркусом прыгнут первыми, я смогу подгадать время, чтобы им выпало самое короткое расстояние. Надеюсь, мы с Калебом сможем прыгнуть достаточно далеко, ведь мы моложе. Я должна пойти на этот риск.
Рельсы поворачивают, выстраиваются вдоль края крыши, и я кричу:
– Прыгай!
Отец сгибает колени и бросается вперед. Я не жду результата. Просто толкаю Маркуса и кричу:
– Прыгай!
Отец приземляется на крышу, так близко к краю, что я ахаю. Он сидит на гравии, и я выталкиваю Калеба вперед. Он стоит на краю вагона и прыгает, не дожидаясь моего приказа. Я отхожу на несколько шагов, чтобы разбежаться, и выпрыгиваю из вагона в тот самый миг, когда поезд достигает конца крыши.
Мгновение я вишу в воздухе, затем мои ноги врезаются в бетон, и я перекатываюсь на бок, подальше от края. Колени болят, и удар сотрясает все тело, отчего плечо начинает пульсировать. Я сажусь, тяжело дыша, и смотрю через крышу. Калеб и отец стоят на краю, держа Маркуса за руки. Он не справился, но и еще не упал.
Где-то внутри меня злобный голосок скандирует: «Падай, падай, падай».
Но он не падает. Отец и Калеб затаскивают его на крышу. Я встаю, смахивая гравий со штанов. Меня всецело занимает то, что предстоит дальше. Одно дело – попросить спрыгнуть с поезда, но с крыши?
– Сейчас вы поймете, почему я спросила про страх высоты.
Сказав это, я подхожу к краю крыши. Я слышу за спиной их шаркающие шаги и ступаю на бортик. Ветер дует снизу, задирая футболку. Я смотрю на дыру в земле, в семи этажах подо мной, и закрываю глаза, подставляя лицо ветру.
– Внизу натянута сеть.
Я смотрю на них через плечо. Они выглядят озадаченными. Они еще не поняли, что я прошу сделать.
– Не думайте, – добавляю я. – Просто прыгайте.
Я отворачиваюсь и в тот же миг выгибаюсь назад, теряя равновесие. Я падаю как камень, с закрытыми глазами, вытянув руку, чтобы чувствовать ветер. Расслабляю мышцы, насколько возможно, прежде чем удариться о сеть, которая врезается мне в плечо, словно бетонная плита. Стискиваю зубы, перекатываюсь на бок, хватаясь за столб, который поддерживает сеть, и перекидываю ногу через край. Приземляюсь на колени на платформу, перед глазами все плывет от слез.
Калеб взвизгивает, когда сеть принимает его тело, и выпрямляется. Я не без труда встаю.
– Калеб! – сиплю я. – Сюда!
Тяжело дыша, Калеб ползет к краю сети и переваливается через него, плюхаясь на платформу. Морщась, он поднимается на ноги и смотрит на меня с открытым ртом.
