Вероника Рот - Избранная
Я обнаруживаю под ногами отверстие. К нему подведена труба, выходящая из огромной цистерны в углу комнаты.
Дрожь начинается в кончиках пальцев, поднимается вверх по рукам, и вскоре дрожит уже все тело.
На этот раз я не в симуляции.
Моя правая рука онемела. Выбравшись из угла, я вижу лужу крови на том месте, где я только что сидела. Нельзя поддаваться панике. Я встаю, прислонившись к стене, и дышу. Худшее, что со мной может случиться, – утонуть в этом аквариуме. Я прижимаю лоб к стеклу и смеюсь. Это худшее, что я могу вообразить. Смех переходит в рыдания.
Если я буду бороться до последнего, это покажется отважным тем, кто наблюдает за мной через камеру, но иногда подлинное мужество не в борьбе, а в том, чтобы встретить неминуемую смерть лицом к лицу. Я всхлипываю в стекло. Я не боюсь смерти, но хотела бы умереть другим образом, любым другим образом.
Лучше кричать, чем плакать, и потому я кричу и бью пяткой по стене за спиной. Нога отскакивает, и я бью снова, так сильно, что пятка пульсирует от боли. Я бью снова, и снова, и снова, затем отклоняюсь и бью в стену левым плечом. От удара рана на правом плече горит, как будто ее пронзили раскаленной кочергой.
Вода сочится на дно аквариума.
Видеокамера означает, что за мной наблюдают – нет, изучают меня, как способны одни эрудиты. Чтобы проверить, совпадает ли моя реакция в реальности с реакцией в симуляции. Чтобы доказать, что я трусиха.
Я разжимаю кулаки и опускаю руки. Я не трусиха. Я поднимаю голову и смотрю в камеру напротив. Если сосредоточиться на дыхании, получится забыть, что мне предстоит умереть. Я смотрю в камеру, пока поле зрения не сужается и я не вижу ничего, кроме нее. Вода щекочет лодыжки, затем икры, затем бедра. Покрывает кончики пальцев. Вдох, выдох. Вода мягкая, струится, как шелк.
Вдох. Вода промоет мои раны. Выдох. Мать погрузила меня в воду, когда я была маленькой, чтобы посвятить Богу. Я уже очень давно не думала о Боге, но думаю о нем сейчас. Разве это не естественно? Внезапно я радуюсь, что выстрелила Эрику в ногу, а не в голову.
Мое тело поднимается вместе с водой. Вместо того чтобы барахтаться и оставаться на поверхности, я выдыхаю весь воздух и опускаюсь на дно. Вода приглушает звуки. Я чувствую ее движение на лице. Меня посещает мысль вдохнуть воду, чтобы поскорее умереть, но я не могу себя заставить. Я пускаю ртом пузыри.
«Расслабься». Я закрываю глаза. Легкие горят.
Я чувствую, как мои руки всплывают наверх. Отдаюсь в шелковистые объятия воды.
В детстве отец любил поднимать меня над головой и бегать, так что казалось, будто я лечу. Я вспоминаю, как воздух скользил по моему телу, и ничего не боюсь. Я открываю глаза.
Передо мной стоит темная фигура. Должно быть, смерть близка, если меня посещают видения. Боль пронзает легкие. Задохнуться – мучительно. Ладонь прижимается к стеклу перед моим лицом, и на мгновение мне кажется, что сквозь толщу воды я различаю размытое лицо своей матери.
Я слышу удар, и стекло трескается. Вода брызжет из дыры наверху аквариума, и стеклянная панель раскалывается пополам. Я отворачиваюсь, когда стекло разлетается вдребезги, и вода с силой выносит меня на пол. Я жадно глотаю воздух пополам с водой, и кашляю, и снова ловлю воздух. Ее руки обнимают меня за плечи, и я слышу ее голос.
– Беатрис, – произносит она. – Беатрис, необходимо бежать.
Она кладет мою руку себе на плечи и поднимает меня. Она одета, как моя мать, и выглядит как моя мать, но держит револьвер, и ее глаза полны незнакомой решимости. Спотыкаясь, я следую за ней по битому стеклу и разлитой воде в открытую дверь. За дверью лежат мертвые охранники-лихачи.
Я скольжу и еду по плитке, пока мы идем по коридору, настолько быстро, насколько позволяют мои слабые ноги. Когда мы поворачиваем за угол, мать стреляет в двух охранников у двери в конце. Пули попадают им в головы, и охранники падают на пол. Она прижимает меня к стене и снимает свою серую куртку.
Под курткой – майка. Когда мать поднимает руку, я замечаю уголок татуировки у нее под мышкой. Неудивительно, что она никогда не переодевалась в моем присутствии.
– Мама, – напряженно говорю я. – Ты была лихачкой.
– Да, – улыбается она.
Она превращает куртку в перевязь для моего плеча, завязав рукава вокруг шеи.
– И это мне сегодня пригодилось. Твой отец, Калеб и еще кое-кто прячутся в подвале на перекрестке Норт и Фэрфилд. Мы должны забрать их.
Я смотрю на нее. Шестнадцать лет я сидела рядом с ней за кухонным столом дважды в день, и мне не приходило в голову, что она может быть не прирожденной альтруисткой. Как хорошо я в действительности знала свою мать?
– Время для вопросов еще будет.
Она задирает майку, достает пистолет из-за пояса брюк и протягивает мне. Затем касается моей щеки.
– Нам пора.
Она бежит к концу коридора, и я бегу за ней.
Мы в подвале штаб-квартиры Альтруизма. Мать работала здесь, сколько я себя помню, так что я не удивляюсь, когда она проводит меня по темным коридорам и вверх по сырой лестнице на дневной свет, не встретив никого на пути. Сколько охранников-лихачей она застрелила, прежде чем найти меня?
– Откуда ты знала, где меня искать?
– Я наблюдала за поездами с самого начала атаки, – оборачивается она. – Я не знала, что буду делать, когда найду тебя. Но я стремилась к одному – спасти тебя.
У меня сжимается горло.
– Но я предала тебя. Бросила.
– Ты моя дочь. Плевать я хотела на фракции. – Она качает головой. – Посмотри, куда они нас завели. Человеческие существа в своей массе не могут быть хорошими долго. Зло непременно прокрадется и отравит нас снова.
Она останавливается на перекрестке переулка с дорогой.
Я знаю, что сейчас не время для разговоров. Но мне нужно кое-что выяснить.
– Мама, откуда ты знаешь о Дивергенции? – спрашиваю я. – Что это такое? Почему…
Она откидывает барабан и смотрит на капсюли, проверяя, сколько патронов осталось. Затем вытаскивает несколько штук из кармана и заменяет израсходованные патроны. Знакомое выражение лица – с таким же она вдевает нитку в иглу.
– Я знаю о Дивергенции, потому что сама – дивергент. – Она вкладывает патрон в барабан. – Меня уберегло только то, что моя мать была лидером Лихости. В День выбора она велела мне оставить свою фракцию и перейти в более безопасную. Я выбрала Альтруизм.
Она убирает лишний патрон в карман и выпрямляется.
– Но я хотела, чтобы ты сама сделала выбор.
– Не понимаю, почему мы представляем такую угрозу для лидеров.
– Каждая фракция обучает своих членов думать и действовать определенным образом. И большинство людей это устраивает. Для большинства несложно научиться отыскать подходящий образ мыслей и следовать ему. – Она касается моего здорового плеча и улыбается. – Но наши умы движутся во все стороны сразу. Нас нельзя заставить думать строго определенным образом, и это пугает наших лидеров. Это означает, что нами нельзя управлять. И это означает, что, несмотря ни на какие предпринятые ими меры, мы всегда будем для них источником неприятностей.
Словно кто-то вдохнул свежий воздух мне в легкие. Я не альтруистка. И не лихачка.
Я – дивергент.
И мной нельзя управлять.
– Они идут. – Мать смотрит за угол.
Я выглядываю из-за ее плеча и вижу несколько вооруженных лихачей, слаженно марширующих к нам. Мать оборачивается. Далеко позади еще одна группа лихачей бежит к нам по переулку, переставляя ноги в унисон.
Мать хватает меня за руки и заглядывает в глаза. Я наблюдаю, как трепещут ее длинные ресницы. Жаль, в моем маленьком, простом лице нет ничего от нее. Но, по крайней мере, у меня есть кое-что от нее в голове.
– Иди к отцу и брату. Переулок справа, вниз в подвал. Постучи два раза, затем три, затем шесть.
Она берет мое лицо в ладони. Ее руки холодные, кожа шершавая.
– Я отвлеку их. Беги со всех ног.
– Нет. – Я качаю головой. – Я никуда без тебя не пойду.
Она улыбается.
– Будь храброй, Беатрис. Я люблю тебя.
Она прижимается губами к моему лбу и выбегает на середину улицы. Поднимает револьвер над головой и три раза стреляет в воздух. Лихачи начинают бежать.
Я мчусь через улицу в переулок. На бегу я оглядываюсь, чтобы проверить, не гонятся ли за мной лихачи. Но мать стреляет в толпу охранников, и они слишком заняты ею, чтобы заметить меня.
Я еще раз оборачиваюсь, услышав ответный огонь. Спотыкаюсь и останавливаюсь.
Мать застывает с выгнутой спиной. Кровь хлещет из раны в ее животе, окрашивает майку алым. Пятно крови расплывается на плече. Я моргаю, и пронзительные алые пятна вспыхивают на изнанке моих век. Я снова моргаю и вижу, как мама улыбается, сметая мои остриженные волосы в кучу.
Она падает, сперва на колени, безвольно свесив руки, затем на мостовую, на бок, как тряпичная кукла. Она не шевелится и не дышит.
Я зажимаю рот ладонью и кричу в нее. Мои щеки горячие и мокрые от неизвестно когда брызнувших слез. Моя кровь кричит, что принадлежит ей, и стремится вернуться к ней, и на бегу я слышу в голове голос мамы – она велит мне быть храброй.
