Роберт Шмидт - Бездна
– Вас нет, – шептал он. – Чем этот гребаный Тесла меня опоил?
– Мы есть, – уверила его женщина. – И мы изрядно потрудились, чтобы вас сюда доставить, поручик.
– Нет, нет и еще раз нет, – он зажмурился так сильно, как только сумел. – Я хочу проснуться!
– Это не сон, поручик Ремер.
– Чистые – легенда, – он замотал головой. – Детская сказка! Вас просто-напросто нет! – последнюю фразу он произнес непривычно медленно, нажимая на каждое слово.
– Тогда прошу оглядеться.
Учитель подумал и последовал ее совету. Уже первый взгляд на помещение, в котором он лежал, дал ему понять, что это не может быть бункер на Стшегомской. Все стены здесь были ровными и бетонными. На большей части – следы опалубки. Под потолком тянулись толстые кабели, от перегородки до самых дверей, где исчезали под косяком. Мебель тоже выглядела подозрительно хорошо, словно ее и не использовали последние лет двадцать. Все производило впечатление старого, но прекрасно оберегаемого бомбоубежища.
– Кто вы такая и откуда вы меня знаете? – вернулся он к теме, чуть успокоившись.
Помнящий сосредоточился на женщине. Он не знал ее, и она не была похожа ни на кого из тех, с кем он общался после того, как перевелся во Вроцлав. Потому не понимал, откуда она могла столько о нем знать – и откуда могла знать о Якубе.
– Мое имя Катажина Бондарчук. Я, как бы это сказать, – женщина заколебалась, – одна из тех, кто управляет этим проектом. Я вас не знаю, мы видимся впервые в жизни, но бумаги – никуда не деваются, – она взмахнула папкой, еще одним реликтом из мира, который перестал существовать.
– Откуда у вас мое личное дело? – спросил Учитель, рассчитывая, что, возможно, на этот раз ее ответ несколько прояснит ситуацию.
– У меня есть документы обо всех людях, связанных с проектом, – пояснила она коротко.
– С каким таким проектом? – выдохнул он. Надежды его лопнули, словно мыльный пузырь.
– Я понимаю, что вы чувствуете себя растерянным, поручик, – Бондарчук наклонилась к нему. – Но уже скоро вы все поймете. Клянусь.
– Почему я связан?
– Ради вашей и нашей безопасности, – ответила она искренне. – Мы не были уверены в вашей реакции. Некоторые из кандидатов… как бы это сказать… являлись не только потенциальной угрозой, – закончила она, видя, что он не почувствовал удовлетворения предыдущими объяснениями.
– Понимаю, – пробормотал Учитель, устраиваясь поудобней.
– Я прикажу вас освободить, едва лишь мы придем к пониманию, – уверила она.
– К какому пониманию? – насторожился он.
– Мы хотим, чтобы вы на нас работали.
– На вас – это на кого?
Бондарчук улыбнулась. Широко и искренне.
– На Польшу, поручик. На нашу родину.
– Похоже, вы давно не бывали на поверхности, – фыркнул он.
– Это правда, – призналась она. – Но это не меняет того факта, что я лучше вас знаю, как выглядит ситуация на самом деле.
Он засмеялся: хрипло, нервно и сразу же об этом пожалел. Раскашлялся, словно туберкулезник на сквозняке. Без свободы рук промучился с этим несколько минут. Ни один из наблюдающих за ним людей и с места не сдвинулся, чтобы ему помочь. Наконец он пришел в себя, тяжело дыша.
– Надеюсь за моим сыном вы присматриваете лучше, чем за мной.
Бондарчук приблизилась на шаг.
– Закончим эти игры, поручик, – сказала она холодно. – Якуб не ваш сын, о чем мы прекрасно знаем, – она развернулась и двинулась к выходу, потом, правда, остановившись на пороге. Явно ждала, пока кто-нибудь из солдат – или, скорее, охранников – отворит для нее дверь. – Я и правда не понимаю, отчего вы его оставили в живых, – добавила она, глянув на него внимательней.
Помнящий пожал плечами. Что он должен был ей сказать? Он и сам не понимал до конца причин своего решения, и чем дольше задумывался над этим, тем менее был уверен в своей истинной мотивации.
– А вы умеете рационально объяснять любое из своих решений? – ответил он вопросом на вопрос.
– Нет. Но мы говорим не обо всех выборах, а лишь об одном из них, быть может, самом важном в вашей жизни.
– Скажем так: этот мальчик стал моим искуплением.
Она понимающе покивала.
– Надеюсь, вы окажетесь готовы к разговору, когда я вернусь.
И Бондарчук вышла, не дожидаясь ответа. Помнящий как раз собирался выругаться ей вслед, но так и замер с раскрытым ртом, когда увидел, кого еще выпускают из комнаты солдаты.
Четвертым человеком была девушка, и выглядела она словно… Искра. Он видел только ее спину, но двигалась она очень похоже… и эти рыжие волосы… Дверь захлопнулась, оставляя его наедине с мечущимися мыслями.
Глава 40
Атака
Дождило. Весь день, от рассветного часа, несмотря на то, что синоптики предсказывали, что будет это начало солнечного и по-настоящему теплого уикенда. Небо начало проясняться только к вечеру, когда оранжевый диск солнца коснулся горизонта. Прежде чем успел он полностью спрятаться за окоем, зазвонил телефон. С шифратором.
– Седьмой, на месте, говорит Ремер, – Павел откликнулся после первого же сигнала.
– Черный код. Повторяю: черный код, – услышал он механический голос, после чего раздался громкий щелчок разорванного разговора.
«Тревога?» – удивился он, но сразу же вскочил с топчана. Миновал холл и, не притормаживая, свернул на лестницу. Перепрыгивая через три ступеньки за раз, взбежал на третий этаж виллы.
Ненацкие были в спальне. К этому времени они еще не спали, но ненавидели, когда им кто-то мешает в вечернюю сиесту. Это был единственный момент дня, кроме, разве что, завтрака, когда у них выпадало время для самих себя, а потому они старались использовать его по максимуму. После двадцати ноль-ноль охране запрещалось входить на последний этаж дома, за исключением тревожных ситуаций – а именно с такой Ремер нынче и столкнулся.
Он встал под дверью, чуть задыхаясь от бега, поправил костюм и волосы, а потом постучал. Два раза, но решительно. С той стороны сразу же раздался голос госпожи Софии:
– Войдите.
Он поколебался, не любил мешать клиентам в интимные моменты, но на этот раз действительно не имел выбора. Впрочем, его ожидало нечто удивительное. Когда он открыл дверь, Ненацкие заканчивали складывать вещи, словно кто-то успел их предупредить о возможной тревоге.
– Прошу прощения за вторжение, но я получил сообщение об угрозе, – отрапортовал он, глядя на сейф сенатора.
– Да, я в курсе, – буркнул Теодор Ненацкий, не отрывая взгляда от документов. – Мы здесь справимся. А вы приготовьте машину.
– Вывести CL или «аваланч»?
– Возьмем «шевроле». В «мерс» все не влезет.
– Прошу поставить машину у дверей, Павел, – добавила сенаторша, после чего, уже когда он успел выйти, крикнула ему в спину: – И не забудьте про детское кресло!
Он не ответил – не было нужды. Поручение клиента – приказ, нужно его исполнять, хоть небо над головой рвись. Он сбежал на первый этаж, промчался вихрем через кухню, где горничная заканчивала мыть посуду после ужина. Напугал ее так, что она чуть не упустила фарфоровый кувшин из любимого сервиза жены сенатора. Но он не стал задерживаться, обронил только сдавленное: «Прошу прощения», прежде чем исчез за дверью гаража. Ворота открыл дистанционкой, подскочив к лоснящемуся новенькому «аваланчу». Ненацкий заказал его сразу после просмотра первого сезона «Карточного домика». Хотел иметь машину, как у Фрэнсиса. Бедный толстый клоун; знал бы он, как потешаются над ним люди, даже те, которым он платил столько, чтобы те терпеливо сносили его концерты. От Андервуда у него было лишь одно: прозвище, данное ему некогда пьяненьким садовником. Клэр[7], – так начала называть его обслуга, когда он разболтал, зачем купил такую машину.
На заднее сиденье пошло запасное кресло, так как не было времени разыскивать основное по другим машинам. Ненацкий был глуп, как дерево, выглядел козел козлом, жену себе выбрал, похоже, на гаражной распродаже, но на машины имел нюх. Жаль, что только на них.
Павел завел мотор и подъехал к центральному входу. Ненацких еще не было, и он решил, что поможет им с багажом, чтобы никто из тех, кто наверху, не стал его потом ни в чем обвинять. Черный код означал следующее: руки в ноги и уматываем, не размышляя.
Прежде чем он открыл дверцу, снова почувствовал вибрацию мобилки. Ответил, не проверяя даже, кто звонит. В трубке услышал вой сирен и задыхающийся голос Анджея, приятеля – даже друга – по фирме.
– Что там? – спросил он встревоженно, выходя под дождь.
– У тебя тоже смола?
Смола, то есть черный код, их профессиональный слэнг.
– Да.
– Знаешь, что там?
– Нет, – он был уже у дверей.
– Это война, старик.
